Я пожал плечами. Она поставила новую пластинку и покрутила патефонную ручку. Игла зашуршала по вращающейся поверхности. Я уставился на паркет, спустя неопределённое время девушка в чёрном платье испытующе посмотрела на меня и спросила:
– Ну как тебе? Это тишина пустыни, смешанная с молчанием морга и с безмолвием в квартире, где жил серийный убийца, – я машинально покивал, продолжая делать вид, что слушаю. – Сильно, верно? Какой обертон беззвучья! Средоточие идей… Интенсивность… Что же ты? Неужели не слышишь?!
Я не ответил. Девушка в чёрном платье внимательно оглядела меня и сказала:
– А ты пальто так и не снял…
– Да-а-а, не снял…
– Не жарко? – спросила она и, не дождавшись ответа, продолжила говорить, – странно, что ты не умеешь слушать тишину… Тишина – это очень важно! Тишина, записанная на пластинку, – это по сути чёрный квадрат, нарисованный Малевичем.
– О-ох, – вырвалось у меня.
– Что? – девушка в чёрном платье приподняла правую бровь.
– Да так, ничего…
– Нет уж! Говори!
– Чёрный квадрат…
– Что «чёрный квадрат»?
– Ну-у-у, – мне было лень говорить, но сердитые глаза напротив требовали объяснений. – Ты, так же как и твой друг, ищешь смысл в «Чёрном квадрате»…
– Да, ищу. Ведь смыслы есть везде! Если есть «Чёрный квадрат» в живописи, почему не может быть «Чёрного квадрата» в музыке? Тишина – это своеобразный «Чёрный квадрат», только не в красках, а в звуках…
– Хорошо, – беспомощно выдохнул я.
– Что? Ты не согласен?
– Согласен, – с готовностью закивал я, обрадованный нечаянной возможностью столь легко и быстро закончить спор.
Девушка в чёрном платье достала из коробки с пластинками спичечный коробок, извлекла оттуда новую иглу и склонилась над патефоном:
– Я плохо обращаюсь со своими пластинками… Позволяю иголкам царапать их. Одна иголка – одна сторона пластинки. Это по правилам! В противном случае иголка начинает тупиться и карябать поверхность. Когда-нибудь, надеюсь, я стану бережливее…
Девушка в чёрном платье приладила иглу, поставила новую пластинку и покрутила ручку патефона. Диск цвета воронова крыла начал привычное вращение, игла знакомо зашуршала:
– Это тишина особенная, наступившая после того, как смолкли неустанно гомонящие три часа кряду филиппинские петухи, к слову сказать, совершенно демонические создания!
– Ты слышала филиппинских петухов?
– Нет, я слышала тишину, которая рождается после. И ты её сейчас слышишь тоже…
– И что эта тишина даёт тебе возможность определить эмоциональные процессы, характерные для филиппинских петухов?
– Да, – девушка в чёрном платье помолчала некоторое время. – Мне бесконечно жаль, что ты не умеешь слушать тишину! – печально произнесла она. – Вот, к примеру, взять Вселенную… Какой звук во Вселенной? Тишина! Тишина, я полагаю, это самый главный звук, к которому должен стремиться каждый человек. Понимаешь? Ведь что важнее: наша планета или Вселенная? – я молча посмотрел ей в глаза. – Правильно – Вселенная. Планета порождает звуки, Вселенная несёт внутри себя тишину! Тишина Вселенной поглощает звуки планеты. Значит, тишина сильнее звука!
Я устало пожал плечами. Девушка в чёрном платье продолжала:
– Неужели ты не улавливаешь разницы? – я снова молча посмотрел ей в глаза. – А я… Я всегда улавливаю всё, представляешь? Это так интересно! На одной записи я слышу трагичную тишину, на другой – напряжённую. На третьей – тишину, которая плавно перетекает из беспечной в меланхоличную. На четвёртой – умиротворённое безмолвие обрывается всплеском агрессивного, еле сдерживаемого вопля, деликатно маскируемого молчанием…
Девушка в чёрном платье убрала прядь волос, упавшую на лоб, придвинулась ближе и положила руку мне на плечо:
– А ты пальто так и не снял…
– Да-а-а, не снял… Но… Это не важно в общем-то… Меня вот что интересует…
– Что? – с придыханием спросила она.
– Зачем ты обманываешь сама себя? Ведь ты же ничего такого не слышишь! Даже если действительно вообразить, что на пластинку записана какая-то там тишина, – ты просто физически не можешь её услышать!
– Почему?
– Потому что ты слышишь… шуршание иглы, своё дыхание… Я не знаю… с улицы звуки долетают… Тишины как таковой не слышно!
– Если мы перестанем слышать шуршание иглы, то начнём слышать биение собственного сердца… Абсолютно избавиться от звуков человек не в состоянии. Поэтому надо просто научиться абстрагироваться от всего того, что вокруг, и полностью погружаться в звучание патефонной записи.
Она обняла мою шею своими прохладными ладонями, приблизилась вплотную к моему лицу и прошептала:
– Если хочешь, я научу тебя абстрагироваться, и ты сможешь услышать, как тишина в комнате смешивается с тишиной на пластинке… Закрой глаза, медленно вдохни и выдохни… Расслабься… Отпусти свои мысли в свободное падение… Пусть они несутся вниз, к тверди, со страшной скоростью или беспечно парят в невесомости… Отпусти всё! Позволь своему телу просто быть, а сам впитывай в себя тишину. Медленно-медленно, равными конусообразными порциями… Тишина такая мягкая и такая упругая, такая глухая и такая звонкая… Такая добрая и такая злая… Слышишь её? Она здесь! Она внутри тебя и снаружи, она в комнате и на пластинке… Патефон стонет тишиной, стены дома метастазируют ею же… И вот уже нельзя разобрать, где настоящая тишина, а где запись…
Она замолчала и устремила печальный взгляд в пол. Я напряг слух, но вместо тишины в мои уши ворвался её шёпот:
– Я хочу поцеловать тебя…
От неожиданности я онемел, а девушка в чёрном платье закрыла глаза и прижалась своими губами к моим. Пока я размышлял о благородных способах покинуть квартиру, мои лицевые мышцы непроизвольно расслабились, и её настырный язык проник ко мне в рот. Она неотступно целовала меня, порабощая, а затем откинулась на софу и увлекла меня за собой. Мы вылизывали лица друг друга изнутри и снаружи, а потом она выдохнула:
– Разденься…
Я стащил с себя одежду, она сняла своё чёрное платье и капроновые чулки, превратившись в девушку в чёрном нижнем белье. Я провёл ладонью по её животу, страстно целуя лицо, шею, ключицы. Она обвилась своими ногами вокруг моих бёдер. Медленно я начал стягивать с неё трусики, тереться о её промежность и совершать возвратно-поступательные движения, предвкушая скорое проникновение. Внезапно её ноги стальной скобой сдавили меня. Я попытался высвободиться, но в следующую секунду мощная волна накрыла меня с головой. В ушах зашумело, тело напряглось, страх ледяной глыбой ввалился откуда-то извне сразу в пищевод и застрял там. Мне нужен был воздух, но вода была повсюду. Я начал задыхаться и паниковать. Превозмогая себя, я упёрся руками во что-то твёрдое, потянулся позвоночником вверх, наконец вынырнул и зашёлся в мучительном приступе кашля. Когда тело перестало сотрясаться, я разлепил глаза и осмотрелся… Вокруг меня колыхалась мутная, вонючая вода, доходившая мне почти до подбородка. Где-то там, внизу, в области бёдер моё тело было искалечено болью и зажато между чем-то так плотно, что я не мог даже пошевелиться… Я упёрся подбородком в огромную деревянную балку, которая на половину была погружена в воду, и снова захлебнулся кашлем. С груды обломков на балку шагнули мужские ноги в рваных сандалиях и грязных шортах и дошли до меня. Мужчина присел на корточки и придвинул своё лицо с бронзовым цветом кожи к моему:
– Cómo te sientes?
– Кто вы? – произнёс я не своим голосом.
– Cómo te sientes?
– Что?
– Qué está diciendo?
– Что происходит? Кто вы?
– Cómo te sientes? – мужчина начал говорить медленнее и чётче.
Я отчаянно потряс головой. Незнакомец продолжил что-то говорить, потом сделал паузу, внимательно наблюдая за моей реакцией.
– О чём это вы? Что происходит? Почему я в воде? – почти закричал я.
– ¡Tranquilízate, Bianсa, tranquilízate!
Я раздражённо мотнул головой, еле сдерживая слёзы. Незнакомец встал, я снова увидел перед собой его поношенные сандалии, которые удалялись от меня по балке в сторону груды обломков. Я зачем-то вспомнил того странного человека у дверей паба и его слова: «Ты не те мысли думаешь, не те мысли». Я попытался сосредоточиться, но у меня ничего не вышло. Я наблюдал лишь вращающиеся по спирали лица знакомых и забытых людей, места, где я любил или ненавидел бывать, и слова, которые я когда-то мог, но не захотел сказать… Иногда откуда-то справа в мою голову вплывал образ серой больничной палаты, в которой я подростком провёл самую мучительную неделю в своей жизни; этот образ замирал ненадолго, а потом вздрагивал и медленно уплывал влево… Я тряс головой, до боли жмурил глаза, но отогнать от себя навязчивое видение не получалось. «Я думаю не те мысли, не те мысли думаю…» Я ещё раз сильно зажмурился, потом приоткрыл правый глаз. Ничего не изменилось. Я открыл левый глаз. А потом вспомнил про свои руки. Где-то там, под водой, они были драматично вытянуты и заканчивались онемевшими ладонями, вцепившимися во что-то большое и твёрдое. Я разжал ладони и поднял их над водой… Поднял ладони… Свои ладони… Свои маленькие, хрупкие, детские ладони! Мне стало душно… Крик отчаяния вырвался изо рта, я прижал ладони к лицу и заплакал.
