Кринг удивленно взглянул на него.

– Домашняя шутка, – пояснила Сефрения, наступая маленькой ножкой на уголок карты. – Вэнион обожает карты, а два дня назад случайный ветерок превратил его любимицу в воздушный змей.

Вэнион сделал вид, что не расслышал этого.

– Я согласен с тобой, доми, что нам не следует мешать Спархоку, но, кажется мне, нам бы не мешало возвести вот здесь, в пустыне, укрепленные позиции. Они послужат нам плацдармом, когда придет время двинуться на Киргу.

– Я подумал о том же, друг Вэнион.

– Стало быть, будем укрепляться по ту сторону границы, – решил Вэнион. – Я передам Бетуане, чтобы она сделала то же самое.

– И насколько же мы можем продвинуться вглубь Кинезги? – спросил Кринг.

Вэнион взглянул на Сефрению.

– Десять лиг, пожалуй? – вопросительно произнес он. – Так мы не будем наступать на пятки Спархоку, но в то же время у нас будет достаточно места для маневра, а у тебя – для этого твоего заклинания.

– Друг Вэнион, – сказал с некоторым сомнением Кринг, – это, конечно, была неплохая мысль – использовать заклинание, но ведь так ты намеренно притягиваешь лучшие силы наших врагов к себе – и леди Сефрении. Так ли это тебе нужно? Не хочу оскорбить тебя, но битва с солдатами Клааля изрядно сократила твое войско.

– Это еще одна причина возвести укрепления, доми, – мрачно ответил Вэнион. – Если случится наихудшее, мне, по крайней мере, будет куда отступать. К тому же я всегда могу рассчитывать на то, что наши друзья с флангов успеют прийти мне на помощь.

– Неплохо сказано, – пробормотала Сефрения.

– Стой! – резко бросил Халэд, осадив коня, когда они были уже милях в пяти от Вигайо.

– В чем дело? – напряженно спросил Берит.

– Здесь скончался кое-кто по прозвищу Стриженый Барашек, – сказал Халэд. – Думаю, что нам следует остановиться и почтить память покойного.

Берит вгляделся в могильный холмик у дороги.

– Я его не заметил, – сознался он. – Извини, Халэд.

– Будь внимательнее, мой лорд.

– Кажется, ты это уже говорил. Они спешились и подошли к наспех сооруженной «могиле».

– Умно придумано, – прошептал Берит. Понижать голос было не так уж и необходимо, но это уже вошло у них в привычку.

– Скорее всего, это идея Телэна, – сказал Халэд, когда они опустились на колени перед холмиком. – Для Спархока это чересчур тонко.

– А разве не надо писать «стриженный»? – спросил Берит, показывая на выцветшую дощечку, на которой было вырезано: «Стриженый Барашек».

– Это ведь ты у нас образованный, мой лорд. Не трогай эти камешки.

– Какие камешки?

– Желтые. Мы перемешаем их после того, как я их прочту.

– Ты читаешь по камням? Так же, как по поведению чаек?

– Не совсем. Это послание от Спархока. Он и мой отец придумали этот способ много лет назад. – Халэд изогнулся так, затем этак, прищурился, разглядывая могилу. – Ну разумеется, – сказал он наконец, обреченно вздохнув, поднялся и пошел к изголовью могильного холмика.

– В чем дело?

– Спархок положил камни вверх ногами. Теперь я могу их прочесть. – Халэд помолчал, разглядывая желтые камешки, разбросанные, на первый взгляд, в совершенном беспорядке по бурому могильному холмику.

– Молись, Берит, – сказал он наконец. – Вознеси молитву за душу покойного нашего собрата по прозвищу Стриженый Барашек.

– Что ты плетешь, Халэд?

– За нами могут наблюдать. Молись. – Молодой оруженосец взял поводья коней и отвел их на несколько ярдов от едва различимого в песке караванного пути. Там он наклонился, взял обеими руками левую переднюю ногу Фарэна и внимательно осмотрел копыто.

Фарэн одарил его недружелюбным взглядом.

– Извини, – сказал Халэд злобному жеребцу, – ничего особенного. – И опустил копыто на землю.

– Ладно, Берит, – продолжал он, – говори аминь – и поехали.

– И к чему все это было нужно? – садясь в седло, кисло осведомился Берит.

– Спархок оставил нам записку, – ответил Халэд, одним прыжком вскочив в седло. – По желтым камешкам я прочел, где она спрятана.

– Где записка? – нетерпеливо спросил Берит.

– Сейчас? У меня в левом сапоге. Я поднял ее, когда осматривал копыто Фарэна.

– Я не заметил, чтобы ты что-то поднимал.

– Ты и не должен был заметить, мой лорд.

Крегера, сотрясаемого приступом белой горячки, привели в чувство дикие вопли. Дни и ночи давно уже смешались в его сознании, но солнце, немилосердно хлестнувшее по глазам, говорило о том, что сейчас в разгаре утро – ужасное утро. Крегер и не собирался так много пить прошлой ночью, но сознание того, что в последнем бочонке арсианского красного уже недалеко до дна, тревожило его тем больше, чем сильнее он пьянел, и в его затуманенном сознании зародилось стремление выпить его поскорее, покуда оно вовсе не исчезло.

Теперь он расплачивался за собственную глупость. Голова у него трещала, желудок горел, а во рту был такой пакостный вкус, точно что-то заползло туда и там издохло. Неистовая дрожь сотрясала все его тело, и печень пронзала острая боль. Смутный ужас навис над ним неосязаемым облаком. Не открывая воспаленных глаз, Крегер наугад трясущейся рукой пошарил под кроватью в поисках бутыли, которую всегда держал там на крайний случай. Жидкость, содержавшаяся в бутыли, была не вином и не пивом, а чудовищным пойлом ламоркского изготовления – его получали, выставляя на мороз смесь самых дрянных вин. Жидкость, всплывавшая на поверхность и не замерзавшая, представляла собой почти чистый спирт. Вкус у него был омерзительный, и от каждого глотка по желудку точно прокатывался ком огня, но это пойло, по крайней мере, усмиряло белую горячку. Содрогаясь, Крегер выглотал с пинту обжигающей дряни и с усилием поднялся на ноги.

Солнце палило нестерпимо ярко, когда он, шатаясь, выбрался на улицы Натайоса и побрел на поиски источника разбудивших его воплей. Он дошел до главной площади – и передернулся от ужаса. Нескольких человек методично пытали палачи Скарпы, а сам Скарпа, облаченный в жалкое подобие императорского одеяния и самодельную корону, восседал в богато украшенном кресле и с явным одобрением наблюдал за пытками.

– Что здесь происходит? – спросил Крегер у Кабаха, знакомого дакита, с которым не раз напивался допьяна.

Кабах быстро обернулся.

– А, – сказал он, – это ты, Крегер. Насколько я понимаю, на Панем-Деа напали сияющие.

– Это невозможно, – отрывисто проговорил Крегер. – Птага мертв. Больше некому творить все эти иллюзии, чтобы морочить головы тамульцам.

– Если верить тому, что говорили эти издыхающие бедолаги, сияющие, которые появились в Панем-Деа, вовсе не были иллюзиями, – ответил Кабах. – Изрядное количество офицеров, пытавшихся сражаться с ними, превратилось в гниющую слизь.

– А здесь что творится? – осведомился Крегер, указывая на вопящих людей, привязанных к столбам посередине площади.

– Скарпа решил примерно наказать тех, кто удрал из Панем-Деа. Он велел живьем изрезать их на куски. Гляди-ка, вон идет Кизата. – Кабах указал на стирика, торопливо шагавшего к площади от штаб-квартиры Скарпы.

– Что ты делаешь?! – проревел Кизата, вперив мертвенные глаза в безумца, восседающего на жалком троне.

– Они бросили свои позиции, – ответил Скарпа, – и подлежат наказанию.

– Тебе же нужны люди, идиот!

– Я велел им идти на север и соединиться с моими верными войсками, – пожал плечами Скарпа. – Они состряпали заведомую ложь, чтобы оправдать свое неповиновение. Я научу их подчиняться приказу!

– Ты не будешь убивать собственных солдат! Прикажи своим мясникам остановиться!

– Это невозможно, Кизата. Приказ, отданный императором, не может быть отменен. Я велел запытать до смерти всех дезертиров из Панем-Деа. Теперь от меня ничего не зависит.

– Безумец! К завтрашнему утру у тебя не останется ни единого солдата! Они дезертируют все до единого!

– Тогда я наберу новых и выловлю всех дезертиров. Я добьюсь повиновения!