- Нет, я, и в самом деле, очень долго спала.

Легкая, игривая, веселая Надя Кумазина порхала, как бабочка, по своей красивой туалетной комнате. Она никогда не казалась такой легкомысленной пустышкой, как в эти минуты. Дрожа от волнения и тревоги, Лиза в смятении прибежала к ней за душевным спокойствием, мудрым советом, за надеждой... и молчала, понимая, что ничего не добьется от своей милой, смазливенькой, без умолку щебечущей подружки.

- Я еду вместе с Фридрихом в Петербург. Зима на носу – нужно кое-что купить и посмотреть, в порядке ли содержится дом. Думаю, мы поедем туда на следующей неделе. У меня голова кру́гом идет... столько дел, столько дел, и обо всем надо подумать. – Надя на секунду взглянула на подругу. – Ты плохо выглядишь, – заметила она. – Почему? Ведь твоему папá лучше. – Надя хлопнула себя по лбу рукой. – Ой, ну, конечно, это из-за отъезда Федора!..

- Отъезда? – удивленно переспросила Лиза. – Какого отъезда? Куда?

- Разве он не приходил попрощаться с тобой? Он что, не сказал тебе ни слова, что должен ехать на учения?

Лиза встала. Внезапно она так сильно побледнела, что Надя испугалась за подругу и снова усадила ее.

- Значит, ты говоришь... что Федор уехал? – еле слышно прошептала Лиза.

- Прости меня, Лизонька, прости! Я думала, ты знаешь. Мне и в голову не могло прийти, что он уедет вот так, не попрощавшись!

- Я не видела его уже три дня, и ничего не знаю о нем! Это побег, побег от нищеты!

- Нет, Лиза, нет... – слабо возразила Надя, тоже опечалившись. Она не могла подобрать нужные слова, чтобы утешить подругу. – Федор тебя любит, и именно из-за того, что любит, он сомневается, боится, страдает...

- Значит, он сомневается и боится? – Лиза выпрямилась, к ее щекам вернулся цвет, она стала воинственной и даже враждебной.

- Я советовала ему пойти и поговорить с тобой. Должно быть, ему было слишком тяжело осознать, что...

- Что я бедна, – отрезала Лиза. – Когда я познакомилась с ним, он был беден, и я с самого первого дня приняла его бедность. Так к чему теперь этот глупый предлог?

- Лиза… не знаю, как это у меня получается, но я всегда всё порчу. Федор, и вправду, ведет себя странно, непонятно, но я-то знаю, как сильно он боялся, что это ты не захочешь смириться с ни... с таким положением.

- Именно так я и думаю, Надя, Федор ведет себя так, что его никто не понимает.

- Замечу, что со мной он тоже не попрощался. Я узнала от Фридриха, что… – Надя не закончила, в дверях стоял ее обеспокоенный муж.

- Наденька, мы опоздаем на поезд. Как Ваши дела, Елизавета Ивановна?.. Прошу прощения…

- Напротив, Фридрих, это Вы простите меня. Я очень сильно отвлекла Надин, но я уже ухожу.

- Ради бога, Лиза, не думай ни о чем, пока я не вернусь! – шутливо попросила Надя.

- Не думаю, что Елизавета Ивановна сможет добиться того чуда, в котором Вы отлично преуспели, дорогая, – подхватил Фридрих шутку жены.

- Вот видишь, Лиза, какие противные эти мужчины? – рассмеялась Надя.

- Сейчас мне легко поверить в это, – согласилась Лиза.

- Ради бога, Елизавета Ивановна, Вы очень молоды и красивы, чтобы говорить подобные слова, – возразил Фридрих, – а такому поклоннику, как князь Карелин, любая женщина будет рада.

- О чем Вы? – удивленно и негодующе спросила Лиза.

- Простите, если это секрет… Я думал, Вы уже сказали Наде.

- Это не секрет, Фридрих, это чушь… Прощайте.

Лиза чуть ли не бегом вышла из комнаты, даже не дав времени проводить ее. Домой она пришла бледная, дрожащая, полная необъяснимой тоски. Мать вышла ей навстречу. Она боялась разговора дочери с Надей – кто знает, о чем они могли говорить? – но быстро поняла, что от подруги Лиза вернулась еще более разочарованной, чем до визита к ней. Лиза сослалась на головную боль, и Павла Петровна, не вдаваясь в объяснения, посоветовала ей немного отдохнуть, чтобы к вечеру она была здорова. Лиза принялась настойчиво расспрашивать мать, и та была вынуждена признаться, что к ним на ужин придет Карелин. Лиза собиралась, было, резко возразить, но поскольку они подошли к комнате полковника, сдержалась, заметив почти просительный взгляд больного. Павла Петровна оставила ее наедине с отцом.

- Дочка, что сделал тебе этот бедняга? – слабым голосом спросил Керлов. – Ведь он такой благородный, великодушный, истинный дворянин.

- Ровным счетом ничего, папá, но мне ненавистны частые визиты людей, которые нам не интересны.

- Что было у Кумазиных? Ты сказала, что пойдешь к ним на чай, и тебе так хотелось поговорить с Надей!

- Потому что я глупая… но Вы не волнуйтесь.

- Доченька, ты единственная, о ком я тревожусь…

- Иногда мне не хватает благоразумия, вот и все, папá.

- Это верно, – улыбнулся Керлов. – Мне бы хотелось, чтобы ты признала, что несправедлива к Карелину.

Полковнику очень хотелось рассказать дочери, что сделал для них князь, но он не мог: таково было единственное условие, выдвинутое Карелиным, и с ним приходилось считаться! Керлов все еще думал об этом, когда Лиза неожиданно спросила:

- Папá, а сколько времени дается офицеру, чтобы подготовиться к отъезду на учения?

- Об отъезде сообщают накануне, если это не срочно. А почему ты спрашиваешь об этом?

- Просто интересно. Значит, если они уехали сегодня утром, то известили их вчера?

- Конечно. Вчера в полдень я отослал все бумаги Прескову.

***

Александр отдал распоряжения, какую одежду нужно подготовить для него к вечеру. Катя пошла выполнять указания, а затем вернулась с чаем. Князь сидел у камина и смотрел, как она уходит. Эта простая, преданная ему всей душой служанка вызывала какое-то непонятное чувство. Возможно, она была единственной из многочисленной домашней челяди Карелина, кому он открывал свою душу и сердце с нежностью и доверием.

- Катя, – тихо промолвил князь, пока она подавала ему чай, – у меня в голове есть кое-какая мысль. Она кажется мне совершенно безумной, и я должен произнести ее вслух, чтобы услышать и убедиться, что я действительно хочу то, о чем думаю.

- И что же это, батюшка?

- Сегодня вечером я подумываю просить руки Елизаветы Ивановны! – Радостный свет засиял в потухших зрачках служанки. – Она тебе нравится? Думаешь, она хорошая?

- Я никто, чтобы думать, батюшка, но если тебе интересно, что думает служанка, то она мне люба, да и тебе, чай, пришла пора жениться. Она будет тебе славной парой, ну чистая королевишна. Ты уже решил?

- Нет, Катя... еще не решил. – Карелин резко встал, словно его душу наполнила печаль, словно недоверие и злость, отравившие его юность, разом взошли на плодородной почве жизни. В порыве внезапной, виноватой нежности он положил свою руку на спину Кати, и та склонилась, будто испугавшись этого ласкового прикосновения. Ее глаза затуманились от слез. – Катя, ты единственная из моих нынешних служанок, которая трудилась еще в старом доме моего папаши.

- Многие из нас еще живы, батюшка, но ты больше не хотел ничего знать о них. Ты никогда так и не вернулся в тот старый дом.

- Это верно, – посуровел Карелин, – я ненавижу карелинские угодья, доставшиеся от деда, ненавижу это гадючье гнездо, и ты единственная из тех, кто меня окружает, знаешь – почему. Я ушел из того дома мальчишкой, и не хочу даже вспоминать о нем. Когда я вернулся из-за границы и пришел в карелинский петербургский особняк, то встретил там тебя. Ты перебралась туда из наших владений, что в Малороссии. Ты опустилась на колени и целовала мне руки, и у меня не хватило смелости оттолкнуть тебя! – на секунду он замолчал, а потом продолжил. – Я ненавижу все, что берет начало оттуда. Я знаю, что там жили предатели, не имевшие жалости к моей матушке. Ты должна была поклясться, что не знала ее, чтобы я мог терпеть твое присутствие.

- Батюшка, да ведь ты родился на той земле.

- И там же умерла моя матушка... Но не будем вспоминать об этом.