– Есть, – отвечает, – в Ишьгороде девки красивые. Маланья, к примеру, нашего ключаря дочь. Не чета тебе и подругам твоим.

Ёшкины метёлки! Пришёл в себя молодец – грубит сызнова.

– Ты, Гордей Вышевич, не зарекайся. Хочешь покажу тебе, кто ещё с нами на полянке вечерок коротает? Может, без раздумий и женишься.

– Да ты ведьма! – прозрел молодец.

Ух как не люблю, когда меня ведьмою кличут! На счастье княжича, Едрене с Феней наскучило берёзою стоять, они на полянку-то и выбрались.

Побледнел Гордей. Сгрёб в охапку лук, колчан и шапку и припустил вон из лесу.

– Куды он? – Феня приложил козырьком ладонь к Едрениной голове, высматривая пропавшего витязя. – Весело было…

Тут и остальные зрители Заморочинские проявились. Только русалки как сгинули, так больше и не показывались – обиделись, что молодца от них спровадила.

Да Сидор на меня крепко осерчал, что творческий вечер сорвала. Говорит, надо было сразу княжича Горынычу скормить, чтоб под ногами не путался. Третий день со мной не разговаривает, стоит в углу и веником прикидывается.

– Олеська, спать пора! – бабка грозно постучала в дверь. – Кончай зенки в книгу пялить, а то завтра аки русалка подмороженая будешь ползать.

Я вздохнула – грубиянка всё-таки моя бабушка. С сожалением закрыла книгу, провела любовно кончиками пальцев по золотому тиснению: «С. Гэмджи. Жизнеописание народов Средиземья. Перевод М. Буслаева». Вот почему у нас ничего героического не происходит? Ни тебе драконов в золотых пещерах, ни армии гномов, ни королей в изгнании.

Я потянулась и постучала по трубе, прося печь сделать потише – очень уж сегодня душно. Погасила свет и растянулась на хрусткой простыне – хорошо!

– Кх-кх! – неделикатное покашливание в темноте.

Я дёрнула одеяло до подбородка, хотя домовому-то фиолетово, одета я, или нет.

– Сидор, ну чего тебе опять?

– Сонет сочинил. Тебе первой поведаю, сударушка.

– А не надобно ль тебе по своим делам? – очень уж не хотелось мне слушать очередные вирши. – Корову подоить, полы подмести, ну или что там ещё домовые должны?

– Никому я ничего не должен, – пробурчал Сидор. – Тем паче у двух ведьм на попечении.

– Но-но, полегче! – от возмущения сон как рукой сняло, и я подскочила в кровати, злобно шипя в темноту. – Бабка может и ведьма, а меня либо волшебницей зови, либо вообще никак!

– То, что ты во ВШИВо учишься на заочном, не делает тебя волшебницей, – съязвил Сидор. – Диплом получи вначале, потом указывай.

Я разозлилась:

– Получу, не сомневайся. И свалю из этой глуши. От вас подальше.

– Ага, – голос домового задрожал. – Вот завтра и начнёшь, ежели справишься.

– Никак письмо пришло? – удивилась я.

– Не ведаю, – буркнул Сидор. – Банник говорит, Гусей-Лебедей видал на почте.

Мы помолчали. Было слышно, как Сидор шуршит в темноте бумагами.

– Будешь сонет слушать? – сделал ещё одну попытку домовой.

– Нет, Сидор, извини.

– Как пожелаете, юная волшебница, – обиделся он и, прежде чем исчезнуть, бросил: – Яга урождённая.

Язва всё-таки наш домовой, хоть и поэт. Эх, Сидор! Нечисть какая, весь сон сбил! Крикнуть, что ли, Ваське, чтоб Баюн ко мне заглянул. Нет, не буду бабулю беспокоить. Ей ещё на печи устраиваться, нос в потолок втыкать, ногу костяную поперёк избы протягивать.

Когда я спустилась утром в горницу, бабули не было. Придётся самой хозяйничать, негоже харчевне без снеди простаивать. Я расстелила на большом столе скатерть-самобранку и зачитала сегодняшнее меню. Скатерть даже не поморщилась. Я наклонилась ниже и громко повторила заказ. Проклятая салфетка не реагировала. То ли меня не признаёт, к бабуле привыкши, то ли поизносилась совсем.

– На тряпки пущу, – пригрозила я.

Через мгновение на столе оказался огромный горшок пшенки.

– И то хлеб! – вздохнула я, и сейчас же рядом с горшком появился каравай белого хлеба.

Тёплый дух свежей выпечки поплыл по горнице.

– То-то же, ветошь несчастная!

Цветочные узоры по краю скатерти сложились в слово: «Хамка». Я усмехнулась – волшебная утварь, а туда же – ругается.

Вдруг у меня за спиной с грохотом распахнулась дверь. На пороге стоял богатырь. Он стянул шлем с копны немытых, нестриженых волос и пробасил:

– Здрава будь, Олесенька.

Я пригляделась:

– Дядя Добрыня! Вернулся! – повисла на нём, и мы трижды расцеловались в обе щеки.

– Ополоснуться б мне с дороги, – сказал Добрыня, усаживаясь за стол и подвигая к себе горшок с кашей. – Негоже пред князем аки чумичка являться.

В подполе гневно хлопнул крышкой Сидор. Ишь ты, «чумичка» ему не понравился. А не подслушивай!

– Сейчас, дядя Добрыня, баню истоплю.

– Принесла б ты, дочка, – облизывая ложку, сказал Добрыня, – капустки квашеной. Дюже у Яги капустка знатная.

– Бегу, дядя Добрыня! – я схватила миску и потянула кольцо на двери в подпол, открыла и уже на нижних ступеньках услыхала:

– И грибков прихвати! И огурчиков солёных!

В подполе темно и холодно. Я зажгла ведьмин огонь и в его голубоватом свечении увидала домового, который, примостившись на краю бочки, поедал капусту.

– Опять ты за своё, Сидор, – укорила я его, – кризис жанра?

– Я бездарность, – простонал домовой. Капуста длинными нитями свисала с его усов, и сок орошал густой мех на груди.

– Да брось ты, – я осторожно обошла компашку мелких упырей, развалившихся прямо на земляном полу, – тебе надо встряхнуться, развеяться.

Сидор испустил горестный вздох и захрустел капустой.

Меня вдруг осенило:

– Тебе надо устроить творческий вечер!

Домовой перестал жевать и уставился на меня жёлтыми глазами.

– Ты подготовишь свои лучшие творения, позовём русалок из лесу – они поэзию любят. Я приду, бабуля…

Договорить я не успела, потому что Сидор бросился на меня с прытью разъярённой кошки.

– Да не благодари, – я с трудом оторвала от себя цепкие ручки домового, едва успевая уворачиваться от его поцелуев.

Вот никому не пожелаю лобзаний с домовым, измазанным соком кислой капусты!

Уже поднимаясь, я вспомнила:

– Сидор, ты не знаешь, где бабушка?

– На почту ушла, – бросил домовой. Он достал свиток, гусиное перо и увлечённо крапал очередные стихи.

Надо бы ему «вечное» перо подарить, а то у него постоянные конфликты с гусями-лебедями. Они из-за этого к нам на двор не летят, приходится на почту самим ходить.

– Благодарствую, – сказал Добрыня, размашисто утирая усы, – Бабушке поклонись. Где она?

– На почту ушла.

– Плохо дело, – нахмурился Добрыня, – у меня один товарищ на печке, тьфу, Велесовы усы мне в бок, оговорился! Товарищ на почте тридцать лет и три года просидел.

Хорошо, что постояльцев сейчас мало – упырь чужеземный, так он раньше вечерней зари в люди не выходит, да Лихо, а его, как известно, будить совсем не следует.

Посему я решила приготовить обед.

Открыв дверь в кладовую, я увидала пацанёнка. Он сидел на полу, дожёвывал вяленый окорок и беспечно играл золотым яблоком. Во бабуля даёт! Уж, почитай, лет триста как мяса не ест, а по старой привычке так и норовит ребёночка, без присмотра брошенного, домой притащить.

– Чужое брать негоже, – строго произнесла я и, забрав драгоценный фрукт, положила в карман. – Кыш отсюда, ёшкины метёлки!