– Семен Варфоломеевич, адвокат, я здесь по просьбе Вадима Петровича, вашего шефа.

– …Не знаю… не знаю как это произошло… – она зарыдала, слезы мгновенно покатились из глаз.

– Вот, успокойтесь, – Реутов достал из нагрудного кармана пиджака платок и передал ей.

Бедняжка вытерла слезы, посмотрела по сторонам и уже спокойно сказала: – Я, похоже, соседа, блин, ухлопала… вчера, – добавила она так обыденно, словно речь шла о посещении кинотеатра.

– Отмечали день рожденья подруги… я даже не знаю, блин, как его зовут, приставал ко мне… я… я… он… – она начала говорить какими-то бессвязными междометиями, сотрясаясь при этом всем телом от рыданий.

– Успокойтесь, вспомните и расскажите все по порядку, – Семен, встал и прошелся по комнате.

– Хорошо, – она громко высморкалась в платок, вернув его, – я была у своей подруги на дне рожденье. Мы выпили, блин, потом пришел этот… и я… он… – она опаять зарыдала.

– Давайте так, – не выдержал Реутов, он брезгливо взял мокрый платок кончиками пальцев и бросил его на стол, – я буду задавать вопросы, а вы отвечать, только без слез, пожалуйста, – снова повторил он.

– Где, когда и с кем вы находились, перед тем как были задержаны?

– Вечером, блин, меня, типа, позвала в гости подруга, ее зовут Лена, моя одноклассница, – она вытерла слезы рукавом. – Там, блин, оказался мой бывший, мы на днях разбежались…

Семену почему-то вспомнился случай с шилом, о котором ему поведал коллега:

– А дальше?

– Дальше, – продолжала она, жалобно смотря на зарешеченное окно, – выпили мы, блин, так, чисто символически, – добавила она, словно оправдываясь. – Потанцевали, типа, с Димой, моим бой-френдом, все, блин, было нормально. Я вышла с ним, типа, на улицу, а там к нам начал приставать, блин какой-то бухой тип, еле на ногах держался. Базарил что-то, типа, ругался, мы на него внимания не обращали. Я точно не помню, блин, вроде бы я нырнула в квартиру, а Дима, типа, остался.

– Вы так и не сказали, где все это происходило, где живет ваша подруга? – спросил Семен.

– Она живет на Мостовой в частном доме на двух хозяев. Теперь уже одного, блин… – добавила она чуть слышно.

– Что было дальше? – Реутов достал блокнот, сделав несколько пометок.

– Дима завис на улице, я, типа, разволновалась и за ним вышла – никого нет. Вдруг слышу какой-то шум из соседней хаты, будто люди борются. У меня как-то неладно на душе стало, подошла к двери прислушалась, шум вроде стих. Я на дверь случайно навалилась, она открылась, блин, я заглянула – никого. Нафига я зашла в этот дом? Там такая вонь… Вот – ужас! – она поморщилась. – Я нос, типа, закрыла и назад попятилась, тут меня кто-то схватил за шею и потащил внутрь. Я напугалась, блин, не поняла кто это, но потом по голосу узнала, что того типа, блин, которого мы до этого встретили. Хотела закричать, он мне, рот закрыл ладонью и тащит куда-то, вроде мы в кухне оказались; меня к углу прижал и стал лапать, блин, грязными ручищами. Рот зажал – не отпускает, чувствую нечем дышать, я стала, типа, отбиваться, так он меня ударил кулаком по лицу, блин. Больно. А рот не отпускает, блин, я напугалась, сделала вид, что успокоилась… платье порвал… гад! Мне, блин, страшно стало, я случайно нащупала на столе нож и рубанула им его по руке, блин, он как заорет, сначала меня оттолкнул, а потом, типа, с диким воем набросился… не помню, блин, дальше… Нож выбросила и побежала на улицу, стала, типа, звать на помощь, через несколько минут выбежали соседи, приехали менты, вот так я здесь, блин, и оказалась, – по ней было видно, что она абсолютно не понимает происходящее.

– Вас допрашивали? – спросил Семен, записав последние сказанные ей слова в блокнот.

– Да, совсем замучили, все одно, да потому…

– А адвокат при этом присутствовал?

«Вероятнее всего наговорила уже себе на пожизненный срок», – подумал Реутов.

– Был какой-то толстяк с бородкой как у профессора, вроде бы адвокат – следователи бреются… точно не знаю, мы с ним ни о чем не разговаривали, он пришел после допроса, подписал документы и ушел, помню, подмигнул мне он как-то странно, – сказала она, подтвердив самые страшные опасения Семена.

– Подмигнул, значит, говоришь, – задумчиво произнес он.

«В действиях бедняжки классическая необходимая оборона, – рассуждал Реутов, – она не виновата, но если оказалась за решеткой, значит, либо она что-то не договаривает, либо следователь что-то не так понял; в обоих случаях дело – темное, прояснить ситуацию может только один человек, да и адвоката – любителя подмигивать следователям на допросах – нужно разыскать.»

– Слушай меня внимательно, – Семен для большей убедительности перешел на «ты», встал, взявшись обеими руками за прутья решетки, – ни с кем, ни с кем, слышишь, – повторил он, – о произошедшем не разговаривать, ни с сокамерниками, ни со следователем, ни с кем. Ясно? – он пристально посмотрел на девицу, молча кивнувшую ему в ответ.

– Пока следует запастись терпением и ждать, я узнаю у следователя, что к чему и, если удастся, то решу с твоим освобождением до суда.

Она снова кивнула. Семен вызвал охранника, сказав, что разговор закончен и ушел, бросив на прощание приятелю в погонах капитана, короткое: «Если хоть волос с нее слетит… ну, ты сам знаешь…»

Как только дверь за ним закрылась на засов, капитан скомандовал:

– За бабой этой смотреть в оба, слышите вы, бестолочи, а то, ни приведи Господь, повесится или чего хуже… каждые пятнадцать минут ходить и смотреть, сдалась она мне… денно-нощно смотреть! – он взял трубку, набил табаку и закурил, выпуская колечками дым.

– А че за баба-то? – спросил сержант, с бледным лицом, помешивая в кружке с чаем сахар.

– А черт ее знает, замочила мужика какого-то, маньячка, говорят – сорок ножевых, – он выпустил еще одно кольцо дыма и разорвал его пальцем.

– Вот ведь бабы какие пошли, мочат нашего брата почем зря и не краснеют, – продолжал сержант.

– Я и свою боюсь, тут как-то пришел с рыбалки, ну выпили мы по три стопочки… так она за сковородку… то и гляди огреет. Ох, боюсь ее, до смерти, боюсь, – он осуждающе покачал головой, сплюнул на пол и выругался.

– Я тоже свою боюсь, – включился в разговор седой старшина, жевавший ломоть хлеба с салом, – однажды я дома не ночевал, так она всю хату разнесла, вещи из окна на улицу выбросила, банку с самогоном разбила, совсем с катушек слетела. Я решил поддать ей хорошенько, чтоб добро не переводила, подошел к ней, засучил рукава… А она схватила табуретку и так меня шарахнула… До сих пор как вспомню, так вздрогну.

– Хватит базарить, – капитан встал, поправив китель.

– Видите ли, баб своих они боятся, – он вдохнул и выдохнул табачный дым.

– Набрали на службу кретинов. Нужно работать. Правильно и сделал, что развелся, – произнес он три логично связанных между собой умозаключения и еще раз затянулся из трубки.

Глава III

Соло для подполковника

Подполковник юстиции Степанов, несмотря на довольно высокое звание, застрял в должности следователя по особо-важным делам на семь лет, за что страдал в несчастье.

«Вон, Витька Батюгов, ведь в школе милиции был дурак дураком, а сейчас, где? В главке, и полковника получил, и генеральские звезды его уже ждут, а здесь, с этими жмуриками, скоро окончательно свихнёшься. А люди какие пошли, мочат друг друга почем зря, а я тут с ними забавляйся», – корил себя убежденный идеалист Степанов, причитая, как ему не повезло на службе.

В следственном управлении служили разные люди: и идеалисты и не идеалисты. Полицейские, кадровые служащие, различные бухгалтеры или тыловики, аттестованные и не аттестованные, находились среди них и такие, кто умело пользовался налаженными на службе связями, просил коллег об одолжении то за себя, то друзей. Следователи – карьеристы, начальники и их заместители, но были среди них и те, кто ни за кого, никогда не просил и сам поступал по совести, пусть не по совести, а так как велит закон: твердо, решительно и, порой, безжалостно; таким и был подполковник Степанов. И хотя карьеристом он себя не считал, но о продвижении по службе все-таки подумывал.