Глава I

Рубиновые уши патриота

Жизнь в городке *** была наискучнейшей, но в нем проходило так много судебных разбирательств, что казалось, жители его для того и живут, чтобы посудачиться, а вечером потолкаться, посплетничать и побраниться в пивной у «Михалыча». А парни, вместо проявления естественных чувств любви к девушкам, стремились к чиновничьей карьере в надежде жить в достатке и беззаботно.

Семен Варфоломеевич Реутов никогда не был столоначальником, слыл закоренелым холостяком, однако не представлял свою жизнь без женщин, любовь к которым испытывал безмерную, всеобъемлющую и, несомненно, взаимную. Будучи уголовным адвокатом, он не рассчитывал на свое беззаботное существование, жил, как и весь простой сибирский народ в довольстве, был здоров, молод и весел.

Реутов уверенно шагал по улице, провожая встречных и поперечных прохожих, думая о справедливости, а справедливость, как известно, вещь хрупкая, сравнимая с женской любовью или хождением по тонкому льду; один неверный шаг и… он свернул на улицу Кирова. Судебный участок № 777, куда с утра пораньше спешил попасть адвокат, находился прямо за городской церквушкой и располагался в такой неловкой близости от нее, что росшая в церковной ограде горькая, как правда полынь, высилась прямо под окнами мирового судьи со звучной фамилией Жорина, что казалось даже символичным. В отличие от всегда подробного и обстоятельного церковного быта в тишине покое и умиротворении, в суде толпился народ и царила оживленная атмосфера. Дело, а по существу, – недоразумение, которое предстояло разрешить нашему борцу за справедливость, касалось недоросля восемнадцати лет по имени Анатолий Зубков, обвиняемого «в невыполнении законного требования сотрудника полиции пройти медицинское освидетельствование». Своим заочным знакомством с новоявленным доверителем, Реутов был обязан Софье Иннокентьевне – бабушке Толика, с сердитой старческой физиономией, упавшей ранним утром точно, как снег на голову в приемной адвокатского кабинета со своей невероятной историей о безмерном патриотизме внука в чем-то сходной с рассказом пациента психиатрической клиники.

К великому стыду родных и близких непокорного мальчика, включая сюда же Мариванну, начальницу местного ЖЭКа, предрекшую Толику путь исправительной колонии, он отказался от прохождения медицинского освидетельствования, при этом его состояние то ли наркотическое, то ли алкогольное могло быть связано не иначе как с Машкой – девушкой из неблагополучной семьи. Неясность в вопросах опьянения возникала в связи с тем, что у Анатолия на спиртное аллергия, попробовав горькую еще в седьмом классе, он покрылся такой сыпью, что стал похож на гигантскую малину. С тех самых пор он всячески избегал спиртного, и даже на школьном выпускном вечере он ходил трезвый и не веселый, в пример многим. И чтобы наш Толик начал баловаться наркотиками? Боже упаси! Во всяком случае, убежденный трезвенник утверждал, что употреблял только мороженное, за управление отцовской Шкодой Октавия садился трезвый, как стеклышко, почему к нему придирались менты – не знает, от освидетельствования отказался потому, что торопился на свидание с Машкой.

Реутов немедленно избавил себя от общества всеми любимой бабушки не желая вдаваться в анатомические особенности строения ушей Толика, имевших, с ее слов, помимо всего прочего, чрезмерно тонкую, похожую на белую вуаль, кожу, через которую, если внимательно приглядеться, можно заметить множество капилляров… однако отказать сумасшедшей пенсионерке он не смог, во-первых, ему искренне стало жаль Толика, и, во-вторых, Софья Инокентьевна, как оказалось, долгое время проработала начальником канцелярии районного суда, и в случае «чего» могла, как говорится, «замолвить словечко».

Как настоящий знаток, искушенный во всех сложностях канцелярской рутины, бабуля представила соответствующие документы и судебную повестку, по которой сегодня, ровно в десять, внучек был обязан явкой к судье по фамилии Жорина, которая явно позабавила Софью Иннокентьевну: переиначив фамилию на свой лад (изменив букву в произношении), она повторила ее с усмешкой.

Основанием для освидетельствования, согласно записи в протоколе, с размашистой подписью полицейского, требованием которого так непростительно пренебрёг Толик, значился неоспоримый факт: «покраснение кожных покровов в области ушей»!?

«Вот оказывается, откуда в этой истории появились «уши» и кто «осел»», – перефразировав известную идиому, каламбурно подумал Реутов.

Позиция защиты Толика, сформулированная адвокатом на пару с вездесущей бабушкой, казалась ему безупречной, и сводилась она, в общем виде к следующему.

В свои восемнадцать мальчик думал, кем быть в будущем, дабы им гордились не только вся его семья, но и великая Россия. Думал об этом неустанно и неусыпно, даже тогда, когда управлял отцовским автомобилем; естественно, от переполнявших его патриотических идей кровь приливала к буйной голове, наполняя при этом капилляры ушей, от чего они становились гранатовыми. Алкоголь или что покрепче, он, естественно, не употреблял, тем более, находясь за управлением,

Реутов, так много узнавший о новоявленном подзащитном, вернее о его ушах, что ему не терпелось скорее его увидеть, но когда это произошло, он обомлел.

Перед ним стоял высокий, почти два метра ростом детина, с длинной бородой и усами, поражали не только его уши, но еще и нос, губы и правая бровь, в которых красовались по нескольку колец! Когда же многострадальный Толик открыл рот, то оказалось, что у него и в языке застряло что-то блестящее. На короткой шее напрочь отпирсингованного юноши сияли стальные шипы от ошейника, одет он был в черную дерматиновую куртку с невероятным количеством застежек и рваные джинсы. Одарив Реутова по-детски доверчивой улыбкой, он протянул руку, на которой обнаружилась еще и дюжина перстней.

– Толян, – гнусноватым голосом представился он.

– Семен Варфоломеевич, – ответил вконец обескураженный адвокат, пожимая руку гражданину великой страны.

Когда Толян протиснулся через рамку металлодетектора у входа в здание суда, тот завыл так, словно началась третья мировая война. Его попросили вынуть все металлические предметы из карманов и снять кольца, после чего снова пройти через рамку, которая снова завыла, но уже не так громко. Детина, ничуть не смутившись, продемонстрировал изумленной, собравшейся вокруг него публике, свой дырявый язык, из которого торчал кусок стали в форме штанги. На третий заход, посовещавшись между собой, приставы его все-таки впустили.

Судья Жорина пребывала в самом безмятежном расположении духа. Это была худенькая, невысокая, темноволосая женщина средних лет в круглых очках, делавших ее похожей на стрекозу. Посмотрев на вошедших мужчин беспристрастным взглядом, она поздоровалась, предложила сесть, и опустив глаза, разъяснила юноше права в судебном заседании; говорила она быстро тихим голосом, словно читая заученные мантры.

– Слушаю вас, – едва слышно спросила она.

– Вы не могли бы нам предоставить для ознакомления дело? – вопросом на вопрос ответил Реутов.

– Время идет, уважаемые господа! Идет, ти-ка-ет, – повторила она по слогам и укоризненно посмотрела на Толика; на его лице при слове «господа», засияла гордая улыбка. – Нам нужно работать, – она перевела взгляд на Реутова.

– И нам нужно, – он твердо стоял на своем.

– Пишите заявление, отдавайте в канцелярию на регистрацию, – дело переносится на послезавтра на тоже время, – она захлопнула лежащую перед собой серую папку и громко крикнула в открытую дверь:

– Зовите следующего!

Уходя, Толян развернулся, посмотрел на табличку на двери, где золочеными буквами была написана фамилия судьи и загадочно улыбнулся.

Часы показывали время обедать.

«Ах, забыл отправить почту. Нужно позвонить помощнице. А чем интересно закончился матч «Зенита» и «Арсенала?», – в голове одна за другой вспыхивали бессвязные мысли как признаки психического расстройства, что в свете последних событий представлялось вполне закономерным.