Зашли мы с чертом в одно место, там грешники по грудь в нечистотах стоят и курят в свое удовольствие «Беломор-канал» и сигареты «Прима». Я, конечно, тут же анекдот вспомнил: ну, что ж, думаю, лучше в дерьме вниз головой постоять, чем в котле кипеть да на сковородке жариться. – Нет, говорит мне черт, Вам сюда нельзя, здесь коммунальщики. Заходим в другое место. А там солидные такие дяди на диванах валяются, дорогие сигары курят, вино попивают и в бассейнах купаются. – А здесь олигархи, наркобароны, мафиози, чиновники-казнокрады, коррупционеры и воры в законе, хотя, впрочем, одно и то же, – говорит мне черт, не дожидаясь вопроса. – Мы что с тобой, ад с банями перепутали, за что же им такие привилегии?! – все-таки задаю ему свой вопрос. – Главчерта об этом спросите, чем они его подкупили, как они сквозь таможню смерти контрабанду протаскивают. – У вас тут, что же, и Смерть взятки берет? – задаю ему глупейший вопрос. – Да, берет, только мертвыми трупами, как ваш Ноздрев борзыми щенками, – показывает мне черт свою образованность. – Главчерт, говорят, гробы коллекционирует, а у них что ни гроб – произведение искусства. Но одними гробами, конечно, здесь не обходится. «Да, думаю, и здесь коррупция процветает, чего уж с живых-то спрашивать.» – Что ж вы с коррупцией не боретесь, ведь это такая ржавчина, которая разъедает устои общества? – пришли мне в голову слова своих борцов с коррупцией. – Да что ж я могу, я человек (?!) маленький, как и Вы. – Значит, и у вас в аду равноправия нет, что ж вы революцию низов не поднимете? – Чтоб всем чертям тошно стало? – печально этак мне черт улыбается. – А в 1917 году по вашему летоисчислению, как Вы думаете, что это было? Но все равно народной власти не получилось, Вы же сами об этом знаете. Черт явно не хотел говорить о политике. – Нет уж, спасибо, хватит, мы научены горьким опытом, и вашим, и нашим.
– Признаюсь Вам, – говорит мне черт, что все хорошие места под луной уже заняты, и все ваши льготы – одна только фикция. Так что остается Вам наказание по специальности – уголек подземным способом для котлов добывать, в которых грешники кипятятся. Там как раз новая техника внедряется – Вам облегчение будет. Наши ученые изобретатели новое горно-шахтное оборудование сконструировали без привода электричества на собственной тяге, ноу-хау такое. Завел он меня в шахту, смотрю, грешники вместо гидростоек перекрытия секций держат, Атланты засушенные, только не воздух неба, а всю тяжесть земную держат на своих плечах. Одни шахтеры-грешники запряженные в цепь очистной комбайн тянут: ни дать, ни взять – бурлаки на Волге, другие ручным приводом шнеки вертят. – Да мы тебе киркой в 10 раз больше угля наколем, – стонут грешники. – Вы мне план по внедрению новой технике сорвать хотите! – возмущается ученый черт такому невежеству. На земле прогресс, а мы до Второго Пришествия будем киркой долбать, не дай, бог, оно состоится. Нам нельзя от людей отстать, иначе, кем мы для них будем?
Знакомят нас, грешников, с планом ликвидации безаварийных ситуаций – ну, прямо анти-ПБ (правила безопасности) какое-то. Не мудрено, что взрывы метана здесь явление обычное. Метан – мертвый газ в том смысле, что образуется от разложения органических соединений и смерть в себе заключает. Метан коварен, как сама Смерть, коварство без цвета и запаха. Взрыв метана – это освобождение Смерти от векового заточения в веществе, как джина из бутылки. Только Смерть желания не исполняет и благодарности к человеку не испытывает, а разносит человека на части, мстит человеку за что-то, а за что, не может сказать, ждет, когда человек сам догадается. Так бывало рванет, что части человека, или кто мы здесь есть, друг от друга далеко разлетаются. Но отделения ВГСЧ (военизированная горноспасательная часть), черти в респираторах, тут же на помощь приходят. Соберут человека из разорванных частей и снова человек готов в аду мучиться. Бывало и так, что части разных людей между людьми перепутают. Да какая им разница, ведь учет рабочего персонала ведут не по именам, а по единицам.
Наткнулся я как-то на запасной выход из ада шахты – вертикальная выработка без механического подъема с прогнившими лестницами. Полез наверх и, кажется, лез столько же зим и лет, сколько жил на земле, т. е. целую жизнь, такую же каторжную. Вижу, свет вдалеке забрезжил, вылез, наконец-то, выполз из ада страшнее черта. Глядь – стоит передо мной весь в белом не то ангел, не то архангел, – я в их званиях ни черта не понимаю. Ну, думаю, в рай попал, восторжествовала все-таки вселенская справедливость за всю мою беспросветную жизнь, есть еще бог на свете, и ну, к ангелу обниматься, а у самого аж слезы на глаза наворачиваются от избытка чувств. Ангел пятится от меня, как от прокаженного, и Главчерту, слышу, звонит и голос на него повышает: должность вам надоела?! совсем распоясались! никакой дисциплины нет на особо опасном производственном объекте. Главчерт что-то мямлит в ответ, и тут до меня дошло, кто на самом деле адом правит.
И слышу из-за спины ангела голос до боли знакомый: – ранний выход из ада шахты – «упряжку» ему не засчитывать. Вижу, стоит кто-то в белом и до потери сознания мне кого-то напоминает. – Что, говорит неизвестный, не узнаешь, что ли, душу свою. Ты меня и при жизни не знал и не больно-то о моей чистоте заботился, ты меня вместо лекарства водкой заливал, когда я у тебя болела. «Кроме водки, для тебя лекарства не выдумали. Если она – моя душа, то я-то, кто же?» – мелькнуло на миг в голове. Кинулся я к ней в ноги, слезы катятся, – спаси, защити, не выдай, родная. – Нет, говорит душа, разошлись наши пути-дороги: ты теперь покойник, а я – душа, и вместе нам больше не быть. Межведомственная комиссия меня оправдала и все наши, твои т. е., грехи теперь на тебе будут. Отправляйся обратно в ад. «Выходит, и душа, как полная чаша, может расплескаться до самого дна, может быть, я ее не тем содержимым пользовал, что моя душа против меня же настроилась?» – пришли ко мне запоздалые мысли. Подъехали тут в машине медвытрезвителя два черта в милицейской форме. – Я трезвый, не имеете права, псы козломордые, – кричу им чуть не в истерике. – Оскорбляете при исполнении, – говорит один из псов, – за побег еще три года впаяем, впрочем, Вы и так на пожизненном, навечно т. е. Скрутили меня в бараний рог и кинули в машину.
…Проснулся я в холодном поту и чувствую, какая-то мысль свербит мне под сердцем, а что за мысль, страшная или спасительная, понять не могу. Поскребла это мысль мое сердце и ударила в голову: все-таки этот сон оказался вещим, так через сон я понял, что душа – не весь человек, человек состоит из души и покойника. И когда человек умирает, он распадается на эти составные части: душа в своем идеальном мире живет, а покойник в своем мире мается. А человек исчезает, его нигде нет. Человек только на земле или, если шире сказать, в своем мире может существовать. Поэтому, если и предназначена вечная жизнь человеку, то не в каких-то заоблачных сферах, а только здесь, в этом мире. Внутри каждого из вас покойник живет. Люди, оживляйте покойников внутри вас, пока вы еще сами живы, пока мертвый холод не овладел вашим сознанием, чтобы можно было после смерти душу с покойником снова соединить, потому что Материя-Смерть, как называют ее философы-идеалисты, свою сущность имеет, и человека в себе содержит, как и душа. Вот когда человечество постигнет ее существо, тогда оно, человечество т. е., души с покойниками снова может соединить и каждого человека к жизни вернуть. А тем, кому и в аду рай, пусть там и останутся, они и при жизни мертвее покойников были.
Я бы, наверное, так и сгинул до конца моих дней в темной сырости подземного погреба, не зная радости верхней жизни, если бы даже в недрах земли всевидящий бог не принял на балансовый учет мое долготерпение и не послал бы мне свыше небесное чудо в привлекательном виде земной красоты. Имя ее я называть не стану, оно для меня священно и незачем трепать его всуе в рассказе покойника. Ее имя в небесах будет парить, а мое зажато будет тисками дат, в земле замуровано. Лицо, фигура – все составные части тела ее были ручной работы большого мастера по части женской натуры. Ее высокая грудь волновалась под платьем, как две кошечки красиво упакованных и желающих вырваться на свободу, как на красивом блюде два сладких желе. Вся походка ее выказывала живое трепетное тело, имеющее в предметном мире самостоятельность существования. Когда она высказывала серьезные мысли, кончик носа ее обворожительно шевелился, будто поддакивая тому, что говорил коралловый ротик, не допуская никаких возражений.
