Кнут на мгновение взвился черной изогнутой молнией посредине белого дня и со скоростью света ударил мне в спину, – огонь прожег мое тело, узкая косая полоска загорелась на нем, выжигая мне кожу. Вторая молния обозначилась надо мной темной вспышкой, но мой недетский взгляд встретил в упор его злые глаза и молния, как феномен неизвестной природы, стекла бессильно с яркого неба. «У-у, звереныш…» – прохрипела одна из голов нечеловеческим голосом и застывшие черты лица его физиономии на мгновение оживила неловкость раскаяния. Видение повернуло резко коня и исчезло так же внезапно, как появилось, не отобрав у нас даже удочек, но оставив у меня на спине неизгладимое впечатление о нашей незабываемой встрече.
Так мы и жили с чертом на пару, уверенные, что все лучшее у нас впереди. У детей нет надежды умирающих взрослых, у них есть уверенность детей вечности в бесконечности жизни себя, мамы и папы, что впереди их ждет исполнение всех хороших желаний, что они обязательно станут летчиками, космонавтами и капитанами дальнего плавания, что они будут всегда всем нужны и всеми любимы. Продвигаясь в даль жизни, они видят, как часто она обрывается ни с того, ни с сего, что папы и мамы всегда стареют и уходят куда-то, оставляя их одних в страшном мире, где ненависти и равнодушия больше, чем любви и взаимной привязанности, что любимого человека отыскать труднее иголки в большом стоге сена, где исполнение желаний зависит в большей степени от стечения непредсказуемых обстоятельств, чем от старания алчущего человека. Сначала дети пугаются и пытаются что-нибудь изменить, но потом привыкают и становятся взрослыми. Также и я, будучи ребенком до слишком большого количества лет, смело и безоглядно шел по жизни вперед, пока не оказался на ее дне неудачником самым неожиданным образом. Мир мне часто казался таким, каким он должен быть, а не таким, какой он есть на самом деле, – я удивлял товарищей своей наивностью, неуместно выглядевшей в нашей компании, «познавших добро и зло» и повидавших виды. Но они, «прожженные жизнью», даже подозревать не могли, в какой безграничной наивности они пребывают относительно истинного устройства этого мира, анонимных сил мироздания, которые за них вершили их судьбы.
Первую горечь утраты я ощутил, когда мне было двенадцать лет. С самого раннего детства был у меня товарищ и были мы с ним «не разлей вода». Но вода-то нас и разлила вопреки поговорке. Пошли мы с ним в начале зимы на речку в хоккей играть. Лед на речке был еще тонок даже для наших тел. Но кто бы из нас толщину его мерил, терпения ведь нет никакого. Так оказались мы с ним в воде посредине речки. Выбраться нет никакой возможности – намокшая одежда тянет ко дну, лед по краям ломается. Бьемся, барахтаемся изо всех сил, как та лягушка в крынке с молоком, но вода в масло сбиваться не хочет и сохраняет свою консистенцию.
Вдруг, словно какая-то сила, будто сама вода, выталкивает, можно сказать, выкидывает, меня на лед. Лежу, опомниться не могу, но голоса товарища уже не слышу. Встал, оглянулся – вода стоит тихо, будто она ни при чем, будто ничего и не было, как будто мне все померещилось и никакого товарища не было. Не помню, как я, весь мокрый, в горячке прошел три километра домой. Слег я с высокой температурой, но не от простуды, а от нервного потрясения. Провалялся три дня и стал в себя приходить. А пока в горячке лежал, Клавдия Ильинична к нам приходила, целитель наш местный, какими-то настойками из трав меня отпаивала. И как-то между прочим сказала мне: «Ты судьбой своею клейменный, Бог тебя бережет для какой-то надобности». Какой такой бог, какая судьба и для какой такой надобности? Что могли тогда значить эти слова для советского школьника? Но почему-то запали мне в память эти слова и прятались там от атеистического мировоззрения и насмешек над богом.
В начале школы я был круглым отличником, но потом мне стало скучно учиться образованию. Я хотел учиться тайнам жизни и мира, а меня какой-то кашей из общей ложки кормили. Отец мне потом говорил: «Я на тебя в детстве большие надежды имел, я думал, ты мой род из дураков в люди выведешь, а ты сам из всей родни чуть не первым дураком оказался». И что у людей за страсть такая – «выходить в люди», будто всякому выходящему «в люди» заготовлено место быть человеком. А я не понимаю всех этих эфемерных вещей честолюбия. Мне обратное больше кажется: если я «в люди» выйду, меня уже там никто не найдет. Когда люди делают себе «имя», они забывают настоящее имя, которое дал им бог. Я хочу среди людей свое место знать, а не «выходить в люди». «В людях» общие правила ценятся, а где «общее», там нет человека, там одни только «люди». «Мой род из дураков выведешь…», это еще под большим вопросом бабушка надвое сказала, где настоящий ум проживает, в «дураках» или в «людях»: «дураки» своим хилым умом в жизни живут, а «люди» общим, из которого в сумасшедшем мире не вышло ничего умного.
Так я жил, как большинство моих сверстников, закончил школу и попал в армию. Ну, что я в армии на своем характере вынес – каждый служивший и не служивший может представить. В общем для армии я совсем не был создан, – или армия для меня, как вы считаете, кто для кого был изначально богом задуман? После армии я отправился под землю вслед за отцом. Не подумайте плохого, я и сейчас пока не в земле еще, в шахту, конечно, тянуть лямку рабочей династии, чтобы она не обвисла без горбатой спины и неуклюжий воз экономики не полетел бы обратно с горы, на которую его затащили, кряхтя, предыдущие нам поколения. Отец к тому времени уже вышел из-под земли, на пенсию т. е., но быстро стаял под солнцем, не охлаждаясь каждодневно в живительных недрах.
Дети подземелья, шахтеры т. е., у нас долго не существуют: то ли климат поверхности их не устраивает, то ли заедает тоска по материнскому чреву земли. Не знаю, где тут место настоящей причине, а только у нас так повелось: как только шахтер выйдет на заслуженный заработок государственной пенсии, так начинает назад, в недра земли собираться. Тянет ли он там свою лямку, также, как при жизни тянул, или просто так отдыхает, не могу вам сказать, я до тех мест пока еще не дошел, где шахтеру в вечности отведена своя ниша. Если вы хотите об этом узнать, то не теряйте связь с моим автором, я в таком случае расскажу ему все, что увижу, а уж он, как сможет, вам передаст. Но я так заранее думаю, что как шахтеру «на горах» не было места под солнцем, так и на том свете, под луной т. е., представителями умных династий все лучшие места еще при жизни разобраны.
И мой странный сон косвенно подтверждает мои опасения, который однажды приснился мне наяву. Не приведи, Господь, чтобы он оказался вещим. Прилег я как-то раз с ночной смены поспать, уснул так, будто в яму какую-то провалился. И слышу сквозь сон странный голос издалека: извольте встать, за Вами пришли, да побыстрее, мне еще кое-кого надо проводить, куда следует. На выход, пожалуйста. – С вещами, что ли, сквозь сон невидимый голос спрашиваю. – Нет, – отвечает он мне, – вещи Вам там не понадобятся. «Где это, там, – думаю сам себе, – ты вообще кто такой будишь, что не боишься меня по ночам будить?» Продрал я глаза кое-как и обомлел весь: что ж вы думаете? – настоящий черт стоит передо мной с хвостом, копытами и рогами! – В аду, говорит, где же еще Вам быть? – Я что же помер, что ли, уже? – Да, говорит черт, сподобились. – Как это, сразу в ад, пес ты вонючий, а исправительно-трудовое чистилище хотя бы где? – Да Вы же в грехах, как в репьях, кто ж Вас очистит? – А кто на земле без греха, пусть первый бросит камень в меня, – пришло мне на ум, откуда, не знаю. Это ведь надо от людей в скит уйти, чтобы без греха остаться. А разве сейчас где-нибудь найдешь одиночество? Где божественное постановление о моей несчастной участи, может быть, ты аферист какой-нибудь? Черт сует мне под нос какую-то бумагу. – Вот Вам, говорит, решение межведомственной комиссии с печатью небесной канцелярии и подписью Председателя – архангела Гавриила. – Это почему же мою участь какой-то архангел решает, а не Бог? Произвол, говорю ему, беспредел, нарушение прав человека! – Нет никакого Вам нарушения, – спокойно мне черт отвечает, – архангел Гавриил и есть уполномоченный Богом по правам человека. – Я в Высший Суд подам апелляцию, – сопротивляюсь я незаконной участи. – Высший Суд не работает на постоянной основе, Он состоится лишь в конце света, но Вы на Высший Суд очень-то не надейтесь и разных иллюзий не стройте, – я Вам совет даю, как и всем ныне и присно и вовеки живущим. – А это чья закорючка? – снова смотрю на его документ. – Главчерта, сопредседателя межведомственной комиссии, которая вашу судьбу решила. – Так, значит, относительно вечной участи человека небо с вами, чертями, советуется, а где же ваша исконная вражда не на жизнь, а на смерть? – Сложности наших отношений с небесным воинством Вам все равно не понять, лучше поищите себе подходящее место в аду – Вам такая льгота дана за тяжелый шахтерский труд на земле… под землей т. е. Выбирайте себе по душе вечное наказание.
