– Хранится память об ушедших в высоком плане бытия, – вдруг ни к селу, ни к городу выдает кто-то из него нематериалистическую сентенцию. Он даже слегка присел от удивления.
– Ты мне умом не докажешь, зачем память должна пережить человека, и не ври мне про беззаветное служение светлому будущему. Я тебе про память сам объясню, какую корысть вы от нее надеетесь получить: вы инстинктами чуете, что, зацепившись памятью за будущие поколения, сможете вторично из гробов на белый свет повылазить, т. е. они сами вас на свою голову извлекут, когда дойдут до подобной возможности. Вы в это не умом, не сердцем – печенкой верите, хотя бессмертие человеку опровергаете. А мне, ничтожеству, на чью память прикажите опереться, если бог меня не запомнит, то на грядущие поколения надеяться нечего, без бога меня уже никогда здесь, на этом свете, не будет. «Все забудут о вас и вы обо всех забудете», – сказал какой-то мудрец.
Мой оппонент ожил немного, заметив во мне согласный с его наукой момент.
– Разумеется, материализм не опровергает принципиально возможность возвращения к жизни, но сейчас, с достигнутых высот, об этом рано судить, быть может, у науки действительно есть такая возможность.
– Вопросы о вечном не наукой решаются. Твоя наука только разложить человека по составным элементам умеет, а чтобы обратно собрать – кишка тонка у твоей науки. В тело нужно еще душу вернуть, которой, по-вашему, нет. Жизнь существует, когда дух и материя бок о бок рядом идут, а вы с попами разогнали их по разные стороны баррикад, принуждая враждовать друг с другом за власть, и сами живете на земле серыми призраками неизвестно зачем. Ты мне слей физику с лирикой, ты оживи мне науку духовностью, – а как ты мне это сделаешь, если у тебя бога нет? Ваша наука только покойника из гроба может побеспокоить, но не всего человека к жизни вернуть. Я не скажу тебе – лженаука, потому что научности у вас действительно не отнять. Но как видно, ваша наука без веры жизнь, как пьяную бабу, боком волочит и на ноги подняться ей не дает.
Мой оппонент опять замолчал, только глазами на меня сквозь диоптрии хлопает.
– Если бог есть, – объясняю я ему дальше ситуацию с богом, – значит, я, ничтожество, ближе вас к основанию мира живу: бог создал мир из ничто – ведь это первая аксиома, т. е. догмат, христианской религии. А если его нет, то я – пыль и грязь у вас под ногами. И ты хочешь у меня бога выкупить, обменяв его на материю, чтобы вечно попирать ногами меня, пыль придорожную, чтобы на моем горбу веселей в рай заехать. Если бог есть, то я такое ничтожество, которое вам, господа, – тамбовский волк вам товарищ, – никогда не достать. Вся беда человечества в том, что оно не понимает мировой основы ничтожества. Вы думаете, я ничтожество так себе, плевок божий, а я такое ничтожество, которое плюнет когда-нибудь дальше бога, за века, за пространства, за границу вашего разума-недоноска, за все рекорды Гиннеса месте взятые. Я смогу просто плюнуть туда, где не валялась мысль человеческая, за вашу бездарную умность, за плоские ваши теории, за ваши пошлые вымыслы. Вот вам, господа, что такое ничтожество! Попробуйте вы, чистоплюи, переплюнуть меня, хотел бы я посмотреть, кому из вас хватит духу признаться в ничтожестве. А в отсутствии бога я такой плевок, который вы побрезгуете сапогом растереть. И как же после этого ты мне прикажешь с богом расстаться? Если бога нет – и меня нет. Я думаю, и в обратную сторону то же: бог – ничто без меня, без человека т. е. А ты со своей материей сам разбирайся, кто из вас существует и кого нет, и не буравь мне душу спиралью времени до будущих поколений, ты мне этим штопором душу не откупоришь.
Его первые, живые, глаза растерянно забегали под прикрытием вторых, мертвых, глаз, как серые мыши, ища прямого пути к спасительной норке. Но я кровожадным котом продолжаю стоять у него на дороге.
– Пусть лучше весь будущий мир на голову встанет, если я не должен в нем быть, – откровенно так ему говорю. И вы все тоже так чувствуете и вам все предстоящие поколения, как прошлогодний снег нынешним летом, но демагогия светлого будущего помогает вам материалистически существовать в текущее время, – или материально, как ты считаешь, правильней будет? Ты зачем себе глаза стеклянные сделал, чтобы совесть живых ими прикрыть? Не может человек построить смысл своей жизни на служении будущему человечеству, если его там не будет, – это неестественно. Значит, он каким-то образом чует, что и он там может быть.
Это выходит так, значит, – я должен в темной сырости шахты гнить, роясь лопатой в кишках земли, и спиртовать себя «на горах» для замедления распада тлением, чтобы будущим поколениям – мои глаза их не видели – сладко елось и пилось, чтобы человечество научно-технически в себе возрастало, не утруждая моим лишним именем свою загруженную память. Да на черта мне сдались ваши грядущие вдаль поколения и все достижения человечества, если я своего смысла жизни не чувствую?! Почему я должен служить навозом для будущего какого-то плодоносного сада, если мне с того сада ни одного яблочка в рот не достанется? Я не хочу мучиться существованием ради пользы будущим людям.
Он, бедный, стоит на трибуне механическим агрегатом да только чахлыми легкими, как изработанным насосом, воздух со свистом засасывает. Кореша мои, вижу, свесили головы, прибившись неподвижно к спинкам сидений, и сделались похожими на едва живые распятия. Начальник участка, комсорг и парторг сидят на сцене президиума святой троицей тоже больше похожими на образа, чем на президиум: с лица вся краска сошла, как она сходит с наглядной агитации под ударами бессознательной непогоды. Лица их как-то в миг поблекли и постарели и три атеистических физиономии вместе выразили одно смирение, кротость, покорность судьбе и готовность к раскаянию. И начальник, мне ясно видно, сильно сожалеет о глупости им совершенной в дверях, после которой не уйти от вопросов высоких инстанций: от какого такого гнилья социально нездоровых процессов в вашем трудовом коллективе завелось опасно чуждое явление под видом данного индивида?
– Нет, кричу я снизу партера к нему на трибуну, – я хочу верить в бога, Страшный Суд и всеобщее воскрешение, иначе я никакого смысла жизни не чувствую, и хочу, чтобы ты за свое вранье на Страшном Суде перед богом ответил. И во имя будущих каких-то таких поколений жить не хочу и не стану. Подавай мне весь мир со вселенной в придачу, – да чтоб я тебя там не видел, – а не то – пусть он провалится в тартарары вместе с тобой и будущим временем. Видеть не могу такой мир, который из разорванных человеческих судеб, как азбука Морзе, из точек и тире состоит.
– В разрывах ткани бытия сквозит пустая бесконечность, – снова кто-то из меня влезает в нашу дискуссию поэтическим слогом, будто насмехаясь над моей горячностью.
Вижу, мой оппонент терпение не на шутку начал терять от нелепой простоты ненаучного спора, в общем, довел я, бедолагу, до белого каления, хоть чайник сверху ставь – не долго будешь ждать, когда закипит.
– Да Вы просто, – кричит он мне сверху трибуны вниз партера, – эгоист и чуждый социалистического общежития элемент антисоциальной направленности!
А я ему опять снизу вверх.
– Сам ты элемент химической таблицы Д. И. Менделеева – хлор ты вонючий, медь пустозвонная. Присосались к марксизму, как к дойной корове, а нас светлым будущим кормите. «У вас, значит, душа, а у меня курицы напздели», – как говорила моя покойная бабка. Извините, конечно, за дурно пахнущее выражение, но я вам не марксист какой-нибудь, из чужой песни слов не выкидываю, вряд ли она и сейчас, бабка т. е., в райских садах розы нюхает.
И вся публика, притихшая тише мух в темноте, ясно чувствует: вот сейчас, еще мгновение только, и поучающий сверху партийный язык мимо воли оратора понесет браниться разными выражениями, которым не учили основоположники научного коммунизма. И я, дорогой читатель, как на духу тебе говорю, с рождения самого не встречал таких сложных конструкций многоэтажного мата, – ученый человек, сразу видно. Как будто он выстраивал их в себе долго и тщательно, по-своему сочленяя разные элементы конструктивно богатого русского языка, и сделал им вернисаж, воспользовавшись мною как поводом.
