— А еще делать то, что я скажу, — улыбнулась я, с превеликим удовольствием разглядывая ревнивца, — он и делал. Очень даже хорошо, кстати.

— Прекрати! — рыкнул король, пытаясь отпихнуть стража и все же переступить порог. — Только и делаешь, что дразнишь, хотя можно было бы уже все вернуть!

Полукровка стоял, как влитой, и было забавно наблюдать за попытками широкоплечего и, в целом, сильного мужчины убрать его с дороги. И только удар тяжелой рукоятью в зубы заставил его пошатнуться и отступить на шаг.

— Это моя собственность, — нахмурилась я.

Ухватившись за плечо короля в почти бесплодной попытке задержать, Вада едва не свалился с ног. Бедняжка, зубы, наверное, в крошки… Махнув ему, чтобы оставил упрямца в покое, я села. Парень прижал рукав к губам, присел на корточки и аккуратно стер немногочисленные капли крови, успевшие сорваться с его подбородка. Чудный какой, ну такой милашка…

— А ты — моя женщина, и я вообще голову ему оторву за то, что он касался тебя! — Дарон хмуро уставился на меня, скрестив руки на груди.

— Я? Твоя? — усмехнувшись, я откинула одеяла и встала. — Дарон, дорогой, я никогда никому не принадлежала и не буду принадлежать.

Моя свобода безгранична хотя бы потому, что никто, кроме названых братьев, не может сравниться со мной в продолжительности жизни.

— Ты полтора года была моей любовницей! — ухватив меня за локоть, Его величество немного наклонился, заглядывая мне в глаза. — Я лучше всех тебя знаю, Айриллин. Тебе нравится быть чьей-то. Я использую квоту, стану молодым, в конце концов, я буду принцем, нам никто не помешает.

— Нет, это ты был моим любовником, — одной фразой перечеркнув всю его тираду, я легко попыталась освободиться.

Мне нравилась та игра, нравилась его ревность и страсть, нравилось любить его. Но он сам же все и испортил, теперь ни о каком прощении не может быть и речи. Я никогда и никому не буду принадлежать. Я, Айриллин, Черный темпоральный маг, просто не могу никому принадлежать.

— Пожалуйста, Айриллин, — прошептал он, опускаясь на колени, его ладонь скользнула от моего локтя к запястью, — любимая, я все сделаю, что ты хочешь…

Вздохнув, я попыталась еще раз ему объяснить, почему между нами больше никогда не будет романтических отношений:

— Ты пал в моих глазах еще тогда, когда предложил мне продолжать наши отношения после твоей свадьбы. Ты отвел мне унизительную роль запасной женщины и знаешь, что я такое не могу простить, — прижавшись лбом к моей ладони, он замотал головой, — Дарон, дело не в твоем возрасте. Дело уже даже не в тебе. Дело в том, что я давно к тебе ничего не чувствую.

— Ты лжешь, — дрожащим голосом взмолился мужчина, — пожалуйста, Айри, скажи, что ты…

Звонкий шлепок пощечины эхом отдался в просторной комнате.

— Ты потерял право так ко мне обращаться вместе с моим уважением, — холодно сообщила я. Как можно сокращать мое имя, являясь мне чужим человеком? Никчемный, униженный идиот. Меня могли бы разжалобить мольбы, я люблю, когда мне служат, когда меня превозносят. Но не после такого унижения, — я не желаю больше слышать ничего о твоих чувствах, мне надоело.

Отобрав руку, я пошла в ванную. Надо же было так меня разозлить! Я долго могу отшучиваться, терпеть и играть по чужим правилам. Но у всего есть предел.

Когда я, одетая и причесанная, вернулась в спальню, там был только застывший у дверей оборотень, все еще зажимавший рот. На тумбочке лежал церемониальный свиток с красной восковой печатью. Небрежно развернув его, я прочла приглашение быть на коронации старшего принца, где я на глазах у восторженной толпы сделаю Дарона двадцатилетним. Мы уже довольно давно ввели это правило — если король применяет омоложение, он должен оставить престол. Иначе за шестьдесят лет он может наворотить делов, а так только около тридцати. Преемственность власти необходима для динамики общества, это не наша прихоть. Что же, почему нет. Я окажу эту услугу Дарону и буду иметь полное право избегать с ним встреч далее.

— Г-госпожа…

— Будешь говорить, когда я разрешу, — одернула я, глядя на парня.

Быстрым шагом пройдя мимо него, я направилась в кабинет. По лестнице поднималась Кали с подносом. Она сегодня поздно. Плохо.

Дверь в кабинет была приоткрыта — горничная вытирала пыль. Это нужно было сделать на полчаса раньше. Плохо. Привыкли, что я раньше девяти из постели не вылезаю, сдвинули расписание работ. Очень плохо.

— Позови сюда Ларина, — бросила я, усаживаясь за стол. Привычное оглаживание столешницы не принесло удовольствия — она еще влажная. Гадость. Вздохнув, я откинулась на спинку и обвела взглядом свое уютное обиталище. Вот это черное пятно у двери мне не нравится, — исчезни, не мозоль глаза.

Вада тихо и послушно свалил в коридор, а я выдохнула, протерла рукавом нужную часть стола и попробовала еще раз. Не скользят пальцы так, как надо, по влажному лаку! Раздраженно барабаня по подлокотникам, я отсчитывала секунды. Темпоральный дар обычно делает владельца занудой, педантом и пунктуалом, потому что в голове точнейшие часы. Сосредоточившись, я могу сказать, сколько сейчас времени до половины секунды и даже лучше. И Ларин поднимался целых двести пятнадцать секунд, хотя тут идти без спешки всего сорок восемь.

— Госпожа, — остановившись посередине комнаты перед столом, управляющий чуть склонил голову.

— Скажи всем, что еще один случай нарушения установленного мной расписания повлечет за собой увольнение опоздавшего, — еще раз. Лак все еще не скользит, — вместе с тобой. Ясно?

— Да, госпожа, — пробормотал он.

— Пусть Кали принесет завтрак, а Криш — почту, — еще раз. Все еще нет.

— Да, госпожа.

Прикрыв глаза ладонью, я медленно и глубоко вздохнула. И во всем этом виноват всего лишь один проклятый король, разозливший меня с утра пораньше! Как бы до вечера меня не бесило все вокруг. Ох и полетят головы, если еще хоть кто-нибудь сделает что-нибудь не так!

Тенью скользнула к столику у окна Кали. Ее вот надо будет оставить, она неплохо справляется. Молчит, не гремит никогда посудой, ходит тихонько. Я даже голос ее ни разу не слышала, и это чудесно. В нашем суетливом мире нет ничего важнее медленных удовольствий и тишины. А лучше вместе. Посидеть у окна, смакуя горячий кофе в тишине. Или читать у камина с бокалом вина — в тишине. Вот оно, самое ценное в жизни.

Привычный завтрак — компот, блины с творогом, варенье, яйцо в мешочек. Не хочу смородиновое. Хочу малиновое, а еще мне нужен хлеб и масло.

— Кали! — позвала я, хлопнув в ладоши. Шустро просеменив и встав передо мной, она склонила голову и чуть присела. — Принеси мне хлеб, сливочное масло и малиновое варенье, а это забери.

Забрав креманку, девушка торопливо, но тихо убежала. Да, хорошо бы все так покорно себя вели. Может, и настроение у меня улучшится.

Пятьсот семьдесят девять секунд спустя служанка вернулась с дополнением к завтраку. Я уже успела расправиться с яйцом и одним блином. Взмахом ладони отпустив ее, я взяла мягкий, еще чуть теплый тонкий ломоть, намазала его довольно мягким маслом, на один край налила ложку варенья, чтобы не текло. Любимое блюдо моего детства. Этого детства. Получилось вкусно, жесткая корочка неприятно кольнула губу, но это мелочь.

Утолив голод, я довольно откинулась в кресле. Что же, с прислугой я разобралась, теперь нужно решить, что делать с нерадивым охранником. Он, конечно, молодец, но такое бездействие, как сегодня утром, мне не нужно. Или он без колебаний защищает мою жизнь, или отправляется обратно дарителю.

Когда Кали забирала поднос, я задумчиво покусала губу, но все же произнесла:

— Позови Ваду.

Кивнув, девушка ушла. Чуть шелестит юбка, шагов на ковре не слышно, только тихие стуки у двери по паркету и щелканье замка. Ваду не слышно совсем — появился как из ниоткуда, будто по воздуху летает. Хорошо.

Оборотень в ожидании вытянулся передо мной, разглядывая мое лицо. Не люблю прямые взгляды, но иначе он меня не поймет.