Вот о чем думал Людовик, слушая мессу, вот что заставляло его забывать во время церковной службы о вещах, над которыми ему следовало размышлять в качестве христианнейшего короля и старшего сына церкви.
Но Бог так снисходителен к юным заблуждениям, и все, что касается любви, даже любви греховной, так отечески им поощряется, что, выйдя от мессы и подняв глаза к небу, Людовик увидел сквозь разрывы в низких облаках уголок лазурного ковра, разостланного под ногами господними.
Он вернулся в замок, так как прогулка была назначена в полдень, а часы показывали только десять, усердно принялся за работу с Кольбером и Лионом.
Во время работы Людовик медленно расхаживал от стола к окну, выходившему на павильон принцессы. Он заметил поэтому на дворе господина Фуке, которого почтительно приветствовали придворные, узнавшие о вчерашней аудиенции. Фуке с любезным и счастливым видом направился, в свою очередь, приветствовать короля.
Завидев Фуке, король инстинктивно обернулся к Кольберу. Кольбер улыбнулся и, казалось, тоже был весь полон любезности и ликования. Это приятное настроение охватило его после того, как один из его секретарей вручил ему бумажник, который он, не открывая, спрятал в глубокий карман своих штанов.
Но так как в радости Кольбера всегда содержалось что-то зловещее, то из двух улыбок Людовик предпочел улыбку Фуке. Он знаком приказал суперинтенданту войти, затем обратился к Лиону и Кольберу:
– Закончите эту работу и положите ее на мой письменный стол, я прочту бумаги на свежую голову.
И король ушел.
По знаку Людовика XIV Фуке быстро поднялся по лестнице. Арамис же, сопровождавший суперинтенданта, затерялся в толпе придворных, так что король даже его не заметил.
Король встретился с Фуке на верхних ступенях лестницы.
– Государь, – сказал Фуке, видя приветливую улыбку на лице Людовика, – вот уже несколько дней ваше величество осыпает меня милостями. Теперь не юный король царствует во Франции, а юный бог, бог наслаждения, счастья и любви.
Король покраснел. Комплимент был очень лестным, но он слишком точно бил в цель.
Король проводил Фуке в маленький салон между рабочим кабинетом и спальней.
– Знаете ли, почему я вас позвал? – спросил король, садясь на подоконник, чтобы не упустить из виду цветник, куда выходили вторые двери из павильона принцессы.
– Нет, государь… но уверен, что для чего-нибудь приятного, судя по милостивой улыбке вашего величества.
– Вам так кажется?
– Нет, государь, я вижу это.
– В таком случае вы, ошибаетесь.
– Я, государь?
– Да, я призвал вас, напротив, чтобы поссориться с вами.
– Со мной, государь?
– С вами, и очень серьезно.
– Право, ваше величество пугаете меня… Но я готов слушать, уверенный в справедливости и доброте вашего величества.
– Говорят, господин Фуке, что вы затеваете большой праздник в Во?
Фуке натянуто улыбнулся, как больной, ощутивший первые симптомы забытой им и возвращающейся лихорадки.
– И вы не приглашаете меня? – продолжал король.
– Государь, – отвечал Фуке, – я не думал об этом празднике, и только вчера вечером один из моих друзей (Фуке подчеркнул эти слова) напомнил мне о нем.
– Но ведь вчера вечером я вас видел, и вы ничего не сказали мне об этом, господин Фуке.
– Государь, мог ли я надеяться, что ваше величество спуститесь со своих царственных высот и удостоите своим посещением мое жилище?
– Простите, господин Фуке, вы ни слова не говорили мне о вашем празднике.
– Повторяю, я ничего не сказал об этом празднике королю, во-первых, потому, что еще ничего не было решено, а во-вторых, я боялся отказа.
– Что же заставило вас бояться отказа, господин Фуке? Берегитесь, я решил до конца выспросить вас.
– Горячее желание получить согласие короля на мое приглашение.
– Хорошо, господин Фуке, я вижу, что нам очень легко прийти к согласию. Вы горите желанием пригласить меня на свой праздник, а я горю желанием побывать на нем. Начинайте же, я приму ваше приглашение.
– Как! Ваше величество соблаговолите принять его? – пролепетал суперинтендант.
– Право, – засмеялся король, – выходит, как будто я не только принимаю приглашение, но сам напрашиваюсь.
– Ваше величество удостаиваете меня величайшей чести! – воскликнул Фуке. – Но я вынужден повторить слова господина де Ла Вьевиля[3], обращенные к вашему деду, Генриху Четвертому: «Государь, я недостоин»[4].
– А я отвечу, господин Фуке, что, если вы устроите праздник, я приду к вам даже без приглашения.
– Благодарю вас, ваше величество, благодарю, – сказал Фуке, поднимая голову при вести об этой милости, которая, как он понимал, должна была его разорить. – Но кто же предупредил ваше величество?
– Молва, господин Фуке; рассказывают чудеса о вас и о вашем доме. Вы возгордитесь, господин Фуке, если узнаете, что король ревнует к вам?
– Это сделает меня счастливейшим из смертных, государь, потому что в тот день, когда король воспылает ревностью к владельцу Во, у того найдется подарок, достойный короля.
– Итак, господин Фуке, устраивайте праздник и распахните настежь двери вашего дома.
– Я прошу ваше величество назначить день, – отвечал Фуке.
– Ровно через месяц.
– Вашему величеству не угодно выразить еще какое-нибудь желание?
– Нет, господин суперинтендант. Я хочу только почаще видеть вас рядом с собою.
– Государь, я имею честь принять участие в прогулке вашего величества.
– Отлично; так я ухожу, господин Фуке. А вот и дамы собираются.
Произнеся эти слова, король с пылкостью влюбленного юноши побежал от окна за перчатками и тростью, которые подал ему камердинер.
Со двора доносился топот лошадей и шум колес по усыпанному песком двору.
Король спустился по лестнице. Когда он появился на крыльце, все придворные замерли. Король пошел прямо к молодой королеве. Что касается королевы-матери, то, чувствуя себя нездоровой, она не пожелала выезжать. Мария-Терезия села в карету вместе с принцессой и спросила у короля, куда ему будет угодно ехать.
Как раз в этот момент король увидел Лавальер, усталую и бледную после вчерашних событий; она садилась в коляску с тремя подругами. Людовик рассеянно ответил королеве, что ему все равно, куда ехать, и что он будет чувствовать себя хорошо всюду, где будет королева.
Тогда королева приказала стремянным ехать в сторону Апремона.
Стремянные поскакали вперед.
Король сел на лошадь. Несколько минут он ехал рядом с каретой королевы и принцессы, держась у дверцы.
Небо прояснилось, однако в воздухе висела какая-то дымка, похожая на грязную кисею. В солнечных лучах кружились блестящие пылинки. Стояла удушливая жара. Но так как король, по-видимому, не обращал внимания на погоду, то она не тревожила и остальных, и кортеж по приказанию королевы направился к Апремону.
Толпа придворных шумела и была весела, видно было, что каждый хотел забыть язвительные речи, раздававшиеся накануне.
Особенно очаровательной была принцесса. В самом деле, она видела короля у дверцы и, поскольку ей не приходило в голову, что он едет возле кареты ради королевы, надеялась, что ее рыцарь вернулся к ней.
Но через какие-нибудь четверть лье король милостиво улыбнулся, поклонился, приостановил лошадь и пропустил вперед карету королевы, затем карету старших фрейлин, а затем и прочие экипажи, которые, видя, что король не трогается с места, хотели также остановиться. Но король подал им знак продолжать путь.
Когда коляска, в которой сидела Лавальер, поравнялась с ним, король приблизился к ней. Король поклонился дамам и собирался ехать рядом с коляской фрейлин, как он ехал рядом с каретой принцессы, как вдруг весь кортеж разом остановился. Очевидно, королева, обеспокоенная отсутствием короля, отдала приказ подождать его.
Король велел спросить, зачем она это сделала.
