– Как это было плохо с моей стороны, что я вас покинула, – сказала она.

– Ах, ваше величество, король, говорят, унаследовал ненависть, которую ко мне питал его покойный отец! Король прогнал бы меня, если бы знал, что я нахожусь во дворце.

– Я не говорю, что король очень расположен к вам, герцогиня, – возразила королева. – Но я могла бы… тайно…

На лице герцогини промелькнула пренебрежительная улыбка, которая взволновала ее собеседницу.

И королева поторопилась добавить:

– Впрочем, вы очень хорошо сделали, что пришли сюда.

– Благодарю вас, ваше величество.

– Хотя бы для того, чтобы дать мне радость опровергнуть слух о вашей смерти.

– Разве действительно говорили о том, что я умерла?

– Всюду.

– Однако мои дети не носили траура.

– Вы знаете, герцогиня, двор часто путешествует; мы мало видим ваших сыновей, и, кроме того, столько вещей ускользает от нашего внимания среди забот, в которых мы постоянно живем.

– Ваше величество, должно быть, не поверили слуху о моей смерти.

– Почему же? Увы, мы все смертны; разве вы не видите, что я, ваша младшая сестра, как мы прежде говорили, уже приближаюсь к могиле?

– Ваше величество, поверив моей смерти, были, вероятно, удивлены, что не получили от меня вести.

– Смерть иногда приходит внезапно, герцогиня.

– О, ваше величество! У душ, отягощенных тайнами, подобно той, о которой мы только что говорили, всегда есть потребность в освобождении, которую надо удовлетворить заранее. Приготовляясь к вечности, мы должны привести в порядок свои бумаги.

Королева вздрогнула.

– Ваше величество, – сказала герцогиня, – вы узнаете точно день моей смерти.

– Каким образом?

– На следующий день после моей смерти ваше величество получит в четырех конвертах все, что осталось от нашей давней, такой таинственной тогда переписки.

– Вы ее не сожгли? – воскликнула с ужасом Анна.

– О, дорогая королева, только предатели жгут королевские письма.

– Предатели?

– Да, конечно. Или, вернее, они делают вид, что жгут, но сохраняют или продают их.

– Боже мой!

– Верные же, наоборот, глубоко прячут такие сокровища; и однажды они приходят к своей королеве и говорят ей: «Ваше величество, я старею, я больна, моя жизнь в опасности и в опасности тайна вашего величества, доверенная мне; возьмите же эту опасную бумагу и сожгите ее сами».

– Опасная бумага? Какая?

– У меня есть только одна, но она действительно очень опасная.

– О, герцогиня, скажите, скажите же мне, что это такое?

– Это записка… от второго августа тысяча шестьсот сорок четвертого года, в которой вы просили меня поехать в Нуази-ле-Сек навестить вашего милого несчастного ребенка. Вашей рукой там так и написано: «милого несчастного ребенка».

Наступила глубокая тишина. Королева мысленно измеряла глубину пропасти, госпожа де Шеврез расставляла свои сети.

– Да, несчастный, очень несчастный! – прошептала Анна Австрийская. – Какую печальную жизнь прожил этот бедный ребенок и какой ужасный конец был уготован ему.

– Он умер? – живо воскликнула герцогиня, и ее удивление показалось королеве искренним.

– Умер от чахотки, умер забытый, увял, как цветок.

– Умер! – повторила герцогиня печальным тоном, который очень бы обрадовал королеву, если бы в нем не слышалось нотки сомнения. – Умер в Нуази-ле-Сек?

– Да, на руках у своего гувернера, бедного несчастного слуги, который не намного пережил его.

– Это понятно: нелегко вынести такую печаль и такую тайну.

Королева не удостоила заметить иронию этих слов. Госпожа де Шеврез продолжала:

– Несколько лет тому назад я справлялась в самом Нуази-ле-Сек о судьбе этого столь несчастного ребенка. Его не считали умершим, вот почему я сначала не опечалилась вместе с вашим величеством. О, разумеется, если б я поверила, никогда никакой намек на это прискорбное событие не разбудил бы законнейшую печаль вашего величества.

– Вы говорите, что в Нуази-ле-Сек ребенка не считали умершим?

– Нет, ваше величество.

– Что же говорили?

– Говорили… Конечно, ошибались… заблуждались…

– Все же скажите.

– Говорили, что однажды вечером, в начале тысяча шестьсот сорок пятого года, прекрасная и величественная женщина (что было замечено, несмотря на маску и плащ, которые скрывали ее), знатная дама, очень знатная, без сомнения, приехала на перекресток дорог, тот самый, на котором я ждала вестей о молодом принце, когда ваше величество благоволили меня посылать туда.

– И?..

– И гувернер привел ребенка к этой даме.

– Дальше!

– На следующий день гувернер и ребенок уехали из местечка.

– Видите ли, в этом есть правда, так как бедный ребенок умер внезапно, что часто случается с детьми до семи лет. По словам врачей, жизнь их до этого возраста висит на волоске.

– То, что говорит ваше величество, – истина; никто не знает этого лучше, чем вы, никто этому не верит так сильно, как я. Но тут есть одна странность…

«Что еще?» – подумала королева.

– Лицо, сообщившее мне эти подробности, лицо, ездившее справляться о здоровье ребенка…

– Вы кому-нибудь доверили эту заботу? О, герцогиня!

– Некто немой, как ваше величество, немой, как я; предположим, что это была я сама. Это лицо, проезжая через некоторое время в Турень…

– В Турень?

– Узнало гувернера и ребенка… простите, ему показалось, что оно узнало. Оба были живы, веселы и счастливы, оба цвели, один бодрой старостью, другой нежной юностью. Судите сами после этого, можно ли доверять слухам? Можно ли после этого верить чему бы то ни было на свете? Но я утомляю ваше величество. О, я совсем этого не хотела, и я сейчас же уйду, только еще раз выразив мою почтительную преданность вашему величеству.

– Подождите, герцогиня. Поговорим о вас.

– Обо мне? Ваше величество, не опускайте так низко ваш взгляд.

– Почему же? Разве вы не стариннейшая моя подруга… Разве вы сердитесь на меня, герцогиня?

– Я? Боже мой, по какому поводу? Разве я пришла бы к вашему величеству, если б у меня была причина сердиться на вас?

– Герцогиня, годы надвигаются на нас; нам надо теснее сплотиться против грозящей смерти.

– Ваше величество, вы меня осыпаете милостями, говоря такие ласковые слова.

– Никто так никогда не любил меня, никто так не служил мне, как вы, герцогиня.

– Ваше величество помнит об этом?

– Всегда… Герцогиня, дайте мне доказательство дружбы.

– Все мое существо принадлежит вашему величеству!

– Попросите у меня что-нибудь.

– Попросить?

– О, я знаю, что у вас самая бескорыстная, самая высокая, самая царственная душа.

– Не слишком хвалите меня, ваше величество, – сказала обеспокоенная герцогиня.

– Я никогда не смогу вас похвалить достаточно по вашим заслугам.

– От возраста, от несчастий очень меняешься, ваше величество.

– Да услышит вас Бог, герцогиня! Прежняя герцогиня, красивая, гордая, любимая Шеврез, ответила бы мне неблагодарно: «Мне ничего не нужно от вас». Да будут же благословенны несчастья, если они вас изменили, и вы теперь, быть может, ответите мне: «Принимаю».

Взгляд и улыбка герцогини стали мягче. Она была очарована своей любимой королевой и не скрывала этого.

– Говорите, дорогая, – продолжала королева, – чего вы желаете?

– Мне надо сказать?

– Не раздумывая.

– Ваше величество может принести мне несказанную радость, несравненную радость.

– Ну, говорите же, – сказала королева, слегка охладев от беспокойства. – Только, моя добрая Шеврез, помните, что я теперь во власти сына, как была прежде во власти мужа.

– Я буду скромна, дорогая королева.

– Называйте меня Анной, как прежде, это будет сладким напоминанием о прекрасной юности.

– Хорошо. Итак, моя милая госпожа, моя милая Анна…

– Ты еще помнишь испанский язык?

– Конечно.

– Скажи мне твою просьбу по-испански.

– Вот она: окажи мне честь и приезжай на несколько дней ко мне в Дампьер.