– Я все равно не мог бы купить его должность, так как господин суперинтендант продал бы только за наличные деньги, а ни у кого нет готовых полутора миллионов.

Кольбер остановил советника нетерпеливым движением руки и снова погрузился в размышления.

Видя серьезное выражение лица хозяина и его желание продолжать разговор на эту тему, Ванель стал ждать решения, не смея сам вызвать его.

– Объясните мне хорошенько, – сказал Кольбер, – все привилегии, связанные с должностью генерального прокурора.

– Право обвинения всякого французского подданного, если он не принц крови; право аннулирования всякого обвинения, направленного против каждого француза, кроме короля и принцев. Генеральный прокурор – правая рука короля и принцев. Генеральный прокурор – правая рука короля, карающая виновных, а также гасящая факел правосудия. Таким образом, господин Фуке может сопротивляться королю, подняв против него парламент; поэтому король не будет бороться с господином Фуке несмотря ни на что, если желает, чтоб его указы вступили в законную силу без возражений. Генеральный прокурор может быть и очень полезным, и очень опасным орудием.

– Хотите быть генеральным прокурором, Ванель? – спросил вдруг Кольбер, смягчая голос и взгляд.

– Я? – воскликнул Ванель. – Но я уже имел честь доложить вам, что у меня для этого не хватает миллиона ста тысяч ливров.

– Вы возьмете в долг у ваших друзей эту сумму.

– У меня нет друзей, богаче меня.

– Вот честный человек! – воскликнул Кольбер.

– Если б все так думали, монсеньер!

– Достаточно, что я это думаю. И в случае надобности я буду отвечать за вас.

– Берегитесь, монсеньер! Вам известна пословица?

– Какая?

– Кто отвечает, тот и платит.

– Уверен, до этого не дойдет.

Ванель встал, взволнованный предложением, так внезапно сделанным человеком, к словам которого серьезно относились даже самые легкомысленные люди.

– Не смейтесь надо мною, монсеньер, – сказал он.

– Нам необходимо торопиться, господин Ванель. Вы говорите, что господин Гурвиль вам говорил о должности господина Фуке?

– Да, и Пелиссон также.

– Вполне официально?

– Вот их слова: «Члены парламента честолюбивы и богаты; они должны были бы сложиться и предложить два или три миллиона господину Фуке, своему покровителю и солнцу».

– А что вы сказали?

– Я сказал, что, со своей стороны, дам, если понадобится, десять тысяч ливров.

– А, вы, стало быть, тоже любите господина Фуке! – воскликнул Кольбер, взглянув на Ванеля с ненавистью.

– Нет. Но господин Фуке наш генеральный прокурор, он влезает в долги, он тонет, мы должны спасти честь нашей корпорации.

– Вот почему господин Фуке будет в полной безопасности, пока он занимает свою должность.

– Тут, – продолжал Ванель, – господин Гурвиль добавил: «Принять милостыню господину Фуке унизительно, и он от нее откажется; пусть парламент сложится и достойно купит должность своего генерального прокурора, тогда все будет хорошо, честь корпорации будет спасена и гордость Фуке также».

– Ну что ж, это выход.

– Я тоже так подумал, монсеньер.

– Так вот, господин Ванель: вы тотчас отправитесь к господину Гурвилю или господину Пелиссону; знаете ли вы еще какого-нибудь друга господина Фуке?

– Я хорошо знаю господина де Лафонтена.

– Лафонтена-стихотворца?

– Да, он писал стихи, посвященные моей жене, когда мы еще были в хороших отношениях с господином Фуке.

– Обратитесь к нему, чтоб получить свидание с господином суперинтендантом.

– С удовольствием. Но как быть с деньгами?

– В назначенный день и час у вас будут деньги, не беспокойтесь.

– Монсеньер, какая щедрость! Вы затмеваете короля. Вы превосходите господина Фуке!

– Одну минуту… не злоупотребляйте словами. Я вам не дарю миллиона четырехсот тысяч ливров. У меня есть дети.

– О, сударь, вы мне их даете в долг – этого достаточно.

– Да, я их вам даю в долг.

– Требуйте от меня любые проценты, любые гарантии, монсеньер, я готов, и даже когда ваши требования будут удовлетворены, я повторю, что вы превосходите королей и господина Фуке в щедрости. Ваши условия?

– Вы будете отдавать мне долг в течение восьми лет.

– О, прекрасно!

– Вы закладываете самую должность.

– Превосходно. Это все?

– Подождите. Я оставляю за собой право перекупить у вас должность за цену на сто пятьдесят тысяч ливров больше, чем та, которую вы заплатите, если вы не будете в исполнении этой должности следовать интересам короля и моим предначертаниям.

– А-а! – произнес слегка взволнованный Ванель.

– Разве в моих условиях есть что-нибудь, что вам не нравится, господин Ванель? – спросил холодно Кольбер.

– Нет, нет, – живо ответил Ванель.

– В таком случае мы подпишем договор, когда вы захотите. Бегите теперь к друзьям господина Фуке.

– Лечу…

– И добейтесь свидания с суперинтендантом.

– Хорошо, монсеньер.

– Будьте уступчивы.

– Да.

– И как только сговоритесь…

– Я потороплюсь заставить его подписать соглашение.

– Ни за что этого не делайте!.. Ни в коем случае не заикайтесь о подписи, говоря с господином Фуке, ни даже о честном слове, слышите? Вы все погубите!

– Как же быть, монсеньер? Это слишком трудно…

– Постарайтесь только, чтоб господин Фуке согласился… Идите!

Вдовствующая королева была в своей комнате во дворце с госпожой де Мотвиль и сеньорой Моленой. Король, которого ждали до вечера, так и не пришел. Королева в нетерпении несколько раз посылала узнавать, не возвратился ли он. В любую минуту могла разразиться гроза. Придворные кавалеры и дамы избегали встречаться в приемных и коридорах, чтобы не говорить на опасные темы.

Принц, брат короля, утром отправился с королем на охоту. Принцесса сидела у себя, дуясь на всех. Вдовствующая королева, прочитав молитвы по-латыни, говорила о хозяйстве со своими двумя подругами на чистом кастильском наречии. Госпожа де Мотвиль, прекрасно понимавшая этот язык, отвечала по-французски.

Когда три женщины исчерпали все формулы скрытности и вежливости, чтобы дойти до утверждения, что поведение короля убивает королеву, вдовствующую королеву и всю его родню; когда в изысканных выражениях призвали все проклятия на голову мадемуазель де Лавальер, вдовствующая королева закончила эти жалобы и укоры словами, вполне соответствовавшими ее мыслям и характеру.

– Ах, дети, дети! – сказала она по-испански.

Глубокие слова в устах матери; слова ужасные в устах королевы, скрывавшей удивительные тайны в глубине своей опечаленной души.

– Да, – отвечала Молена, – дети, для которых мать жертвует всем.

– Которым, – продолжала королева, – мать пожертвовала все, что могла…

Она не докончила фразы. Когда она взглянула на портрет бледного Людовика XIII, ей показалось, что снова в тусклых глазах ее супруга появляется сердитый блеск и гнев раздувает его тонкие ноздри. Портрет оживал. Он не говорил, а грозил. Глубокое молчание последовало за словами королевы. Молена начала рыться в большой корзинке с лентами и кружевами. Госпожа де Мотвиль, удивленная молнией взаимного понимания, которая одновременно сверкнула в глазах королевы и ее наперсницы, опустила скромно глаза и, стараясь не видеть, вся обратилась в слух. Она услышала только многозначительное «гм», которое пробормотала испанская дуэнья, эта воплощенная осторожность. Она поймала также вздох, вырвавшийся из груди королевы. Тотчас она подняла голову и спросила:

– Вы страдаете, ваше величество?

– Нет, Мотвиль. Почему ты спрашиваешь?

– Ваше величество застонали.

– Ты, пожалуй, права, да, мне немного нездоровится.

– Господин Вало здесь поблизости, кажется, у принцессы: у нее расстроены нервы.

– Серьезная болезнь! Но господин Вало напрасно ходит к принцессе, совсем другой врач вылечил бы ее…