Пелиссон удивленно посмотрел на Фуке, но мысли Фуке с этого момента направились совсем по другому руслу.

– Ну, – сказал Лафонтен, – как вы находите мои переговоры?

– Замечательно, дорогой поэт.

– Да, но часто человек хвастается, что купит лошадь, когда у него нет денег даже на уздечку, – заметил Гурвиль.

– А Ванель, пожалуй, откажется, если его поймать на слове, – продолжал аббат Фуке.

– Вы говорите так, потому что не знаете развязки моей истории, – сказал Лафонтен.

– А, есть развязка? Что же вы так тянете? – спросил Гурвиль.

– Semper ad eventum[11], не правда ли? – сказал Фуке тоном вельможи, который путается в цитатах.

Латинисты захлопали в ладоши.

– А развязка моя, – воскликнул Лафонтен, – состоит в том, что Ванель, упрямое животное, когда узнал, что я еду в Сен-Манде, умолял меня взять его с собой.

– О, о!

– И представить его, если возможно, монсеньеру. Он сейчас находится на лужайке Бель-Эр. Что вы скажете на это, господин Фуке?

– Скажу, что не следует мужу госпожи Ванель столь долго находиться на пороге моего дома; пошлите за ним, Лафонтен, раз вы знаете, где он находится.

– Я сам побегу туда.

– Я пойду с вами, – сказал аббат Фуке, – я понесу мешки с золотом.

– Прошу без шуток, – строго сказал Фуке. – Если здесь есть дело, пусть оно будет серьезным. Но прежде всего будем гостеприимны. Попросите за меня извинения у этого благородного человека и передайте ему, что я огорчен тем, что заставил его ждать, но я не знал о его приезде.

Лафонтен поспешил за Ванелем. К счастью, Гурвиль сопровождал его, так как поэт, весь отдавшись вычислениям, сбился с пути и пустился было по направлению к Сен-Мору.

Через четверть часа господин Ванель входил в кабинет суперинтенданта, тот самый кабинет, который мы вместе со всеми смежными ему помещениями описали в начале повествования.

Увидя входящего Ванеля, Фуке подозвал Пелиссона и в течение нескольких минут говорил с ним шепотом.

– Запомните как следует, – сказал он ему, – велите уложить в карету все серебро, всю посуду, все драгоценности. Возьмите вороных лошадей. Ювелир поедет с вами. Задержите ужин до приезда госпожи де Бельер.

– Надо ведь еще предупредить госпожу де Бельер, – сказал Пелиссон.

– Не беспокойтесь. Я беру это на себя.

– Отлично.

– Идите, мой друг.

Пелиссон ушел, не очень хорошо понимая, в чем дело, но доверяя, как настоящий преданный друг, воле, которой он подчинялся. В этом сила избранных душ. Подозрительность – признак низменной души.

Ванель склонился перед суперинтендантом. Он собрался было начать длинную речь.

– Садитесь, сударь, – вежливо сказал ему Фуке. – Кажется, вы хотите купить мою должность?

– Монсеньер…

– Сколько вы можете заплатить мне за нее?

– Вы сами, монсеньер, должны назначить цену. Я знаю, что вам уже делали некоторые предложения.

– Мне говорили, что госпожа Ванель оценивает мою должность в миллион четыреста тысяч?

– Это все, что у нас есть.

– Вы можете выплатить эти деньги сразу?

– У меня их нет с собой, – сказал наивно Ванель, приготовившийся к борьбе, к хитростям, к шахматным комбинациям и озадаченный такой простотой и величием.

– Когда они будут у вас?

– Когда вам будет угодно, монсеньер.

Он боялся, что Фуке издевается над ним.

– Если б вам не приходилось возвращаться для этого в Париж, я бы сказал – сейчас же…

– О, монсеньер!..

– Но, – перебил суперинтендант, – отложим выплату и подписание договора на завтра.

– Хорошо, – отвечал оглушенный и похолодевший от удивления Ванель.

– На шесть часов утра, – добавил Фуке.

– Шесть часов, – повторил Ванель.

– Прощайте, господин Ванель. Поцелуйте от меня ручки госпоже Ванель.

И Фуке встал.

Тогда Ванель, побагровевший и начинавший терять голову, сказал:

– Монсеньер, вы даете мне честное слово?

Фуке повернул голову и сказал:

– Черт возьми! А вы?

Ванель смешался, вздрогнул и кончил тем, что робко протянул руку.

Фуке открыто и благородно протянул свою.

И честная рука на секунду коснулась влажной руки лицемера. Ванель сжал пальцы Фуке, чтобы убедиться в том, что это не сон.

Суперинтендант тихонько освободил свою руку и сказал:

– Прощайте!

Ванель попятился к двери, бросился через приемные комнаты и исчез.

Отпустив Ванеля, Фуке на минуту задумался.

«Не может быть меры того, что делаешь ради некогда любимой женщины. Маргарита хочет быть прокуроршей. Почему бы ей не доставить этого удовольствия? Теперь, когда самая взыскательная совесть не может меня ни в чем упрекнуть, подумаем о женщине, которая любит меня. Госпожа де Бельер должна быть там».

И он взглянул на потайную дверь. Заперев свой кабинет, он открыл подземный коридор и быстро направился по соединительному ходу между своим домом и венсенским.

Он даже не предупредил свою подругу звонком, твердо зная, что она никогда не опаздывает на свидания.

Маркиза действительно была уже на месте и ждала. Она услышала шаги и подбежала, чтоб из-под двери взять записку, которую он просунул.

«Приезжайте, маркиза. Вас ждут к ужину».

Оживленная и радостная госпожа де Бельер дошла до своей кареты на авеню Венсен и на крыльце протянула руку Гурвилю, который, чтоб доставить удовольствие своему господину, ожидал ее приезда во дворе.

Она не заметила, как вернулись разгоряченные и в пене вороные лошади Фуке, привезшие Пелиссона и того самого ювелира, которому она продала свою посуду и драгоценности. Пелиссон ввел его в кабинет, где все еще находился Фуке.

Суперинтендант поблагодарил ювелира за то, что он сохранил, как вклад, сокровища, которые он имел право продать. Он бросил взгляд на сумму счета, которая достигала миллиона трехсот тысяч. Потом сел за свое бюро и написал чек на миллион четыреста тысяч, которые должны быть выплачены наличными из его кассы на следующий день до полудня.

– Сто тысяч ливров прибыли! – воскликнул ювелир. – Ах, монсеньер, какая щедрость!

– Нет, нет, сударь, – сказал Фуке, потрепав его по плечу, – есть деликатность, которую невозможно оплатить. Прибыль приблизительно та же, которую бы вы получили, но остаются еще проценты.

С этими словами он снял с рукава бриллиантовую запонку, которую тот же ювелир часто оценивал в три тысячи пистолей, и сказал:

– Возьмите это на память обо мне и прощайте. Вы честный человек.

– А вы, монсеньер, – воскликнул глубоко тронутый ювелир, – вы славный вельможа!

Фуке выпустил достойного ювелира через потайную дверь и пошел встречать госпожу де Бельер, уже окруженную гостями.

Маркиза была всегда прекрасна, но в этот день она была ослепительна.

– Не находите ли вы, господа, что маркиза сегодня несравненна? – сказал Фуке. – Знаете ли вы почему?

– Потому, что госпожа де Бельер – самая красивая женщина, – сказал кто-то из гостей.

– Нет, потому что она лучшая из женщин. Однако… все драгоценности, надетые сегодня на маркизе, – поддельные.

Госпожа де Бельер покраснела.

– О, это можно говорить без страха женщине, обладающей лучшими бриллиантами в Париже, – раздалось со всех сторон.

– Ну, что вы скажете? – тихо спросил Фуке Пелиссона.

– Наконец-то я понял. Вы хорошо поступили.

– Наконец-то! – засмеялся Фуке.

– Кушать подано, – величественно возгласил Ватель.

Волна приглашенных ринулась быстрее, чем это принято на министерских приемах, в столовую, где их ожидало великолепное зрелище.

На буфетах, на поставцах, на столе среди цветов и огней ослепительно блистала богатейшая золотая и серебряная посуда. Это были остатки старинных сокровищ, изваянных, выточенных и отлитых флорентийскими мастерами, привезенными Медичи[12] в те времена, когда во Франции еще было золото. Эти чудеса искусства, спрятанные и зарытые во времена гражданских войн[13], робко появлялись снова на свет в передышках той войны, которая называлась Фрондой. Сеньоры, сражаясь между собой, убивали друг друга, но не грабили. На всей посуде был герб госпожи де Бельер.