Вебер один в Корпусе ни разу не слышал игры Аланда, но оттого, как играл Гейнц, его душа обмирала, Гейнц подарил ему огромный, великолепный мир органа, объяснил особое звуко-временное пространство клавесина, в комнате Вебера стоял клавесин работы Гейнца Хорна. Музыкальная эрудиция Гейнца позволяла ему из страницы нотного текста вывести столько аналогий, параллелей, столько поведать о мире музыкальных гармоний, столько вывести ассоциаций, что Вебер сам за эти шесть лет внутри себя почувствовал новый необъятный мир, которого не было раньше и который теперь составлял лучшую часть в нем. Вебер никогда не то, что не обидел этого человека, он, не сомневаясь, отдал бы за него жизнь, без Гейнца мир лишился бы смысла.

Надо что-то делать, так нельзя было это оставить, Вебер пошел к Гейнцу. Их условный стук остался без ответа, Вебер стучал и стучал – не может быть, что не откроет. Гейнц открыл, но рука его, как шлагбаум, перегородила вход.

– Гейнц, ты самый дорогой человек для меня, если я и погордился собой когда-то, то только потому, что ты сам меня похвалил. Разумеется, я ничего Абелю не говорил. Гейнц, пожалуйста, не давай ему нас поссорить. Сегодня я не понимаю, что он от меня хочет. Может быть, пойму. Гейнц, я не последняя дрянь, ты же понимаешь, что такого не могло быть, тебе и Аланд сказал. Да, я иногда думал, что и у меня что-то начинает получаться, когда вы хвалили меня, и это всё, Гейнц, я радовался, что догоняю вас понемногу, что ты не зря тратишь на меня время.

– Думал, не думал – твое право, это не ко мне, пусть Абель твои мозги хоть наизнанку выворачивает.

– Гейнц, может, мы чего-то не понимаем?

– Я ничего не понимаю, и не хочу понимать, Абель приехал поразвлечься. Чего-то где-то понахватался, и теперь будет этим форсить, как сумасшедшая старуха, отыскавшая на помойке чью-то выброшенную балетную пачку и напялившая ее на себя. Я не желаю ни этого видеть, ни в этом участвовать.

– Гейнц, с рукой Карла – серьёзно?

– Задушил бы этого гада.

– Схватил и вывихнул?

– Поосторожнее на него бросайся, он алмазную стенку ставить научился, он ее выставит, и ты сломаешь руку, если покрепче врежешь. Он у нас теперь неуязвимый. Убью гада, все равно убью.

Гейнц вошел в комнату, Вебер вошел следом. Ясно, что мысли о руке Карла изводили Гейнца сильнее всего, потому что, высказав свою главную боль, он сел и умолк.

– Аланд ведь вылечит Карла?

– Не знаю, все эти вывихи, переломы – скверно для рук. Аланд прежде всего учил беречь руки, и мы все всегда берегли их друг другу, а этот? Он что, не мог отбиться иначе? Хозяин явился. Неужели Аланд его не вышибет отсюда? Может, свихнулся так, что его уже и вылечить нельзя.

– Гейнц, у него абсолютно нормальный взгляд, это что-то другое.

– Ты меня не утешил, сумасшедшему я бы еще как-то простил. Кто знает где и чем он занимался, могло и мозги снести, а если он нормален, ему нет прощения.

– Гейнц, Аланд бы его сразу осадил, если бы за этим ничего не стояло.

– Карл первый дал ему в рожу, иначе бы я сам это сделал – и куда сильнее.

– И поломал бы руку.

Гейнц смолк, посмотрел на Вебера.

– Выходит, Карл меня прикрыл, не понимаю, почему Кох не вмешался, сказал что-то, рядом ведь был, и дерется он не нам чета. О чем он вообще говорил с этим?

– Гейнц, я к тебе завтра с Моцартом приду.

– Если всем будет до Моцарта.

Гейнц превосходно понимал, что Вебера зря все перепугали, даже если мальчишка и погордился, что у него что-то получилось, беды в этом нет. Надо идти к Аланду, посмотреть, что там с Карлом. Если Абель так научился драться, пусть Аланд учит и его, Гейнца, не вокруг да около, а так, чтобы мог Абелю ответить. Азами неконтактного боя давно занимаются, и все-таки Аланд сдерживает обучение Гейнца. С Кохом занимается отдельно, с Гейнцем отдельно. Хозяйничать Абель здесь не будет.

Как хорошо всем работалось, причем тут – выступает Гейнц или не выступает? Аланд лучше знает. Конечно, Гейнц поиграл бы со сцены, ему есть что поиграть, только не Абелю это решать, но мысль закралась, как будто только ждала разрешения.

«Почему, в самом деле, Аланд не выпускает меня на сцену? Репертуар накоплен огромный, и не хуже тех, что числятся скрипачами, он играет. Сыграл бы несколько органных концертов, с Вебером поиграл, с клавесином, хорошим клавесинистом. Вебер хорошо играет, мозги у него чистые, у него любой нотный текст оживает, одухотворяется, загорается от восторга Вебера перед музыкой, которую он исполняет».

О скрипичном заделе Гейнца Аланд знает лучше всех, сам он сейчас с Гейнцем не занимается, доверил Гейнцу заниматься самостоятельно.

Гейнц понял, что он не о том раздумался. Подцепил бациллу. Гейнц пошел к Аланду, открыл дверь и остолбенел – ничего более невероятного он увидеть не ожидал. Аланд, Кох, Абель спокойно сидели за мирной беседой, Гейнц сразу вспомнил слова Вебера о том, что Абель абсолютно нормален, он и был нормален – это были его умные глаза, покой во взгляде. Гейнц растерялся.

– Прошу прощения, господин генерал, не знал, что у вас совещание высшего офицерского состава. Что же вы Карла не позвали?

– Хочешь зайти, заходи, – предложил Абель.

– Не хочу. Карл у себя?

– Гейнц, – сказал Аланд, – с Карлом все в порядке.

– Гейнц, – почти копируя интонацию Аланда, сказал Абель, – я тебе подарок привез. Копии старинных музыкальных текстов, в монастырях нашел, об этих рукописях мало кто на свете знает.

Гейнц промолчал. Абель искуситель. Вопрос Гейнца в Корпусе звучал как Путь музыки, и Гейнц много лет писал огромный, подробный труд об истории развития музыки, по разным культурам, эпохам, анализировал музыкальные тексты разных эпох – это исследование было главной его отрадой. Он и сам поездил по монастырям, порылся в нотных библиотеках Европы, но восточная музыка – особый интерес, информации по нему у Гейнца меньше всего.

Абель улыбался так, словно ничего не произошло, Гейнц пошел к Клемпереру.

Карл сидел за роялем и гонял пассажи поврежденной рукой, гора упала с плеч, рука Карла в порядке.

– Смотрю, Гейнц, даже не мешает, не пойму, почему сначала было так больно.

Гейнц по стенке съехал на пол и остался с блаженной улыбкой сидеть на полу.

– Слава Богу, Карл, там у Аланда малый совет.

– Пусть договорятся. Абель руку мне привел в порядок минут за десять, смеется, улыбается, как в раю. Я на него и рассердиться не смог. Вебер успокоился?

– Мы с ним поболтали, вроде бы успокоился.

– Гейнц, но рука, как играла, так и играет, даже какой-то зуд приятный по руке, как малое электричество.

– Дай руку, – Гейнц, не вставая, протянул свою.

Карл подошел, протянул руку.

– Да, хорошая рука.

– Абель сыграл сумасшедшего. Все хотели порадоваться – всех взбесил. Ну его, Гейнц, он всегда был странный, но не до такой степени, конечно.

– Сказал, что он мне копии каких-то древних музыкальных рукописей привез, а я его убить шел за тебя.

– Сам разберусь. Знаешь, по-моему, он болен, у него руки похудели. Может, он потому и стенкой закрылся, так ему с моей массой не совладать, даже неудобно. Не скажет, конечно.

– Фенриху тоже что-то такое показалось.

– Ты помнишь, чтобы у Абеля были ледяные руки? Ему и лед доставать не надо, не холодные, Гейнц, ледяные, и белые, как снег. Он меня склеил, приобнял, чтобы к двери – и на выход, а от него холод идет.

– Вымотался с дороги, отоспится – согреется. Может, этой выходкой Абеля все и закончится? Пойдем, послушаем, о чем они там?

Гейнц с Карлом расположились на диване, Абель сам налил им чай.

– Где фенрих? – спросил он. – Вы его бросили? Схожу за ним, нехорошо.

Абель посмотрел куда-то в сторону и повторил:

– Нехорошо.

Абель быстро вышел.

– Опять юродствует? – спросил Гейнц.

Аланд тоже смотрел в пустоту, не ответил. Кох смотрел на Аланда.