Аланд пошел к себе. Сердце опять задрожало, Вебер переступил пару раз, сел на землю и потерял сознание. Аланд вернулся, опустил ему руку на грудь, молчание в груди Вебера отозвалось мягким скользящим ритмом сердца. Аланд подождал, пока пульс выровняется, и пошел к себе. Вебер видел удаляющуюся фигуру Аланда. «Ему всё равно». То, что в его жизни была не только эта удаляющаяся спина, но были и прекрасные дорогие глаза, это было новым в его сознании, и в этом было спасение.

Вебер сидел на земле, смотрел на снежную пыль, игриво стелющуюся по плацу, губы его сами собой чему-то отвечали улыбкой. Надо было встать, идти к себе, но воля его разбита хуже тела, он не мог шелохнуться от нежелания это делать, и это тоже было новым.

Вернуться к себе – неминуемо оказаться перед необходимостью объясняться с Гейнцем. После разговора с Аландом миновать этого не удастся, что отвечать Гейнцу? Сказать, как есть? Он не сможет понять, с ним такого не случалось. Он от природы наделен великим даром постоянства и цельности, его миновало это счастье, за которое плата меньше, чем жизнь, не принимается. О любви здесь никто не думает, за нее не сражаются. Абель когда-то от любви отказался, и больше вопрос для него не встает. Аланд прав, он предупреждал, настойчиво предупреждал. Но если бы не вывалилась эта папка с лекциями, если бы он не читал лекций, а он бы не читал их, не окажись он в Корпусе, не было бы и сегодняшней встречи. Она бы не закончилась приходом в их дом, почти двухчасовым блаженством её присутствия. Получается, что и математика была только шагом к ней.

Вебер поймал подлетевшую снежную змейку, посмотрел, как снежная пыль превратилась на ладони в несколько еле заметных капель. Он улыбался и повторял свою новую молитву – её имя. Разве ему что-то надо от нее? Пусть тысячу раз она счастлива в своем браке. Разве он посмеет потревожить ее? Она появилась, и нельзя сделать так, чтобы этого не было, он даже мысленно не скажет, что он не хочет, чтобы то, что случилось, – случилось. Он сидит и не хочет подниматься с земли, пусть все идущие мимо хоть пнут его, его нет, он исчез, от него осталось ее имя и его поклонение этому имени.

Вебер вспомнил, что в гараже не было машины Абеля и машины Коха, машины у них одинаковые. К воротам кто-то подъехал и вот-вот пройдет мимо него, все равно он не встанет. Он не предатель, он как всегда не может ничего объяснить. Вроде бы ничего не случилось, но Аланд знает, что случилось. Несколько часов назад он не знал о ней ничего, один миг – и все в его жизни стало иначе.

Рядом с Вебером остановился Кох.

– Рудольф, почему ты сидишь на плацу?

Он пристально изучает лицо Вебера, как хорошо, что подошел именно он, вечно молчащий, он один никогда не вторгался ни в чью жизнь. Он не поучает, не насмешничает, он молча приходит на помощь, всегда мимоходом, и исчезает, пока не дошло до благодарностей. Его хочется благодарить за его неслыханную деликатность, за то, что глаза его так похожи на глаза Аланда. На него глядя можно думать, что это Аланд тебя простил. Вот что за выражение было на дне глаз Аланда, Кох ответил на этот вопрос, но не ответил, как это может быть?

– Рудольф, что у тебя стряслось? Аланд здесь, ты не дошел? Куда тебя отвести?

– Я тут посижу.

– Холодно, у тебя вчера был жар. Поднимайся. Мне тебя к себе отвести?

– К себе – это к тебе или ко мне?

– Хочешь, идем ко мне, я буду рад такому сумеречному гостю.

Ранние декабрьские сумерки, действительно, давно сгустились.

– Вильгельм, я посижу и уйду, вы не будете об меня в темноте спотыкаться.

Кох поддел руку Вебера и поднял его.

– Извини, я позволю себе забрать тебя.

Вебер покорился, чувствуя, что от того, что Кох его не оставил, ему стало легче. Кох вел его, все так же улыбаясь и что-то считывая с лица Вебера.

– У меня через пятнадцать минут отчет у Аланда, посидишь немного один?

Вебер благодарно смотрел на Коха, единственное, что хотелось сейчас – это побыть одному.

– Так что за беда у тебя случилась? – Кох не отпускал внимание Вебера.

В комнате Коха Вебер бывал редко и не дальше дверей. Море книг, это книги Коха.

– Ты все это читал?

– Я держу то, что читаю или иногда хочется перечитать и то, требуется для работы.

Так и хочется спросить, над чем работает Кох. Официально его вопрос звучит как Время, но, кажется, это ширма, как и вопрос Вебера. Никто не знает, что на самом деле это Бессмертие, а не какие-то там Трансцендентные Небеса, которые его и убили.

Море книг – математика, астрономия, море оккультных трактатов, философы – от древности до наших дней, ряды поэтов, книги на разных языках. Считается, что Кох знает только английский, немного итальянский и латынь, а тут такие языки, что Вебер и определить не может. Полки с теорией музыки, полки клавиров, тома опер, тома фортепианной музыки – и флейта. Кох играет на флейте? Никогда не слышал. Но флейта лежит в раскрытом футляре, пылью не покрыта. Здесь пыли нет.

В комнате Коха настоящий концертный рояль. На рояле вариации Генделя, Кох никогда не исполнял их.

– Ты это будешь играть на рождественском концерте?

– Нет.

– А что ты играешь?

– Ничего.

– Почему?

– Потому что его не будет.

– Карл с Гейнцем готовятся вовсю.

– Готовиться полезно даже к тому, чего не будет, потому что то, что не состоится сейчас, состоится иначе и потом.

Вебер улыбнулся, не будет сейчас – будет иначе и потом.

– Что ты стоишь в шинели? У меня не холодно.

Вебер стащил тяжелую шинель.

– Вильгельм, можно я полежу?

Вебер лег, закинув за голову руки, тело благодарно отозвалось теплой волной, а сердце опять затрепыхалось, что ему не так?

– Вильгельм, почему у меня все не как у людей? Вы все столько лет в Корпусе, и все у вас хорошо, никто не влюблялся, ну, Абель давно, и сумел это выбросить из головы. Ни ты, ни Аланд, ни Карл, ни Гейнц.

Кох улыбался.

– Ты влюбился, Рудольф?

– Проболтался.

– И слава Богу.

– Что – слава Богу, что проболтался?

– Что влюбился.

Вебер недоверчиво усмехнулся.

– Ты смеешься надо мной?

– Даже не собирался. Когда ты успел?

– Вильгельм, меня Аланд из Корпуса выгоняет.

– Это он тебе сказал?

– Да, обещал зашвырнуть – метров на пятьдесят от ворот.

– Думаю, ты пытался ему соврать, за любовь бы не вышвырнул. И где ты ее нашел?

– Случайно встретил.

– Всё сложилось?

– Ничего не сложилось, Вильгельм, я ее один раз видел.

– Тогда, может, тебе показалось?

– Не показалось, и Аланд сразу понял, что не показалось, потому и напомнил, что ворота близко, если я не откажусь, а я не могу отказаться.

– Она тоже проявила симпатию?

– Какую симпатию, Вильгельм? У нее муж, такой хороший, и тоже, как вы, математик.

– Так она еще и замужем? Интересно. Ты собираешься ее отбить?

– Ничего я не собираюсь, Аланд сказал, что я безответственная скотина, поломаю ей жизнь и подохну. И с чем она останется? Этому сложно возразить.

– Аланд не мог такого тебе сказать.

– Сказал, Вильгельм. Я вчера доигрался со своей медитацией, сегодня уже дважды подох. Раз доктор Клеменс в академии откачал, раз сам тут на плацу воскрес. Аланд ушел – и не обернулся даже.

– Ничего не понимаю, что значит – доигрался в медитации, что за дважды подох? Вчера что-то случилось? Я слышал, Фердинанд говорил про твой жар, и я ушел. Отвечай внятно, что произошло?

– Вильгельм, Аланд мне запретил вчера, а я полез, сбили меня – прямо по сердцу. Теперь оно то трепещет, то останавливается, когда захочет. Меня вчера предупредили все: и Аланд, и Абель, и даже в там мне давали возможность убраться, я не захотел, я хотел, чтобы меня убило. А сегодня я встретил её. Аланд сказал, что глаза бы закрыл на мои любовные подвиги, но после вчерашнего у меня нет такого права, я сам себе создал проблемы – и не надо их перекладывать на нее.

– Расстегни китель, покажи грудь.