– Значит, отчаянье его велико.
Гейнц подошел к ним и развел руками.
– Безнадёжно, – сказал он. – Если, господин генерал, вы хотите, чтобы они у вас хотя бы через четыре года дрались, их тренировать надо круглосуточно и самыми иезуитскими способами, это же колоды какие-то. Если они, подпрыгнув, оторвутся на десять сантиметров от пола, я буду аплодировать, их надо по шесть часов в день гонять, с дыханием, растяжкой, что при вашем расписании вряд ли возможно.
– Приезжай, Хорн, с тобою весело.
– А мне не очень. Хорошо, пойду подниму этих криволапых. Встаем, кто еще может это сделать, на две ноги, господа. Да, распутывайте то, что у вас вместо них оказалось, походите, потрясите ногами. Становись. Проводи разминку, Вебер, я посмотрю, что они могут, а то плохо с сердцем сейчас станет мне.
Глава 27. Наперекор
То, что в Корпус они вернулись с Гейнцем, помогало Веберу изображать веселье и беззаботность. Его счастье теперь нужно как-то надёжно скрыть ото всех, вопрос, как это скрыть от Аланда. Конечно, если Аланд сошлет его к Гаусгофферу, то, что «то» Вебер не знал. Она замужем, и муж ее хороший человек, похоже, они любят друг друга. Ей двадцать-двадцать один, замужем недавно. Оба русские, он в Германии давно, папа, профессор математики, умер три года назад, дома ему одному стало скучно, нашел потерянную, одинокую в чужой стране девочку, которой такой добродетельный, умный, серьезный мужчина показался идеальным мужем. Может быть, он и идеальный, но Вебер её никому не отдаст, хоть рой таких и еще идеальнее её охраняй. Пока надо постараться все скрыть, и надо её хоть иногда видеть, если бы он знал, как. Под каким предлогом он может там появиться? И не выгонит ли она его, появись он еще раз? Он выдал себя сразу и с головой.
Анечка, это его новая молитва, это новая формула его существования. Главное, выдержать встречу с Аландом. Куда бы девать свои мысли и чувства? Разгон за своеволие с медитацией он примет с радостью, и то, что Гейнц завелся с академией и с сегодняшним удачным боем Вебера, хорошо.
Первый раз в жизни Веберу так хочется любой ценой Аланда обмануть, ему нужно, чтобы никто этой его скрытой волшебной струны не касался. Он не знает, что будет, тем более, это надо выносить в себе, – сейчас его потрясение огромно и беззащитно. Может, он и отступник, он готов покинуть Корпус, он не хочет этого, но если вопрос стоит: она или Корпус – то, конечно, она. Он не стал бы разделять эти две святыни, но если Аланд уверен, что это несовместимо, то кто его, Вебера, спросит.
Аланд, как поджидал их, попался прямо у гаража. Гейнц сразу подлетел к нему и стал выдавать свои впечатления о расхлябанном воинстве Гаусгоффера. Аланд его вроде бы слушал, но на Вебера смотрел неотступно, пристально и уходить не собирался.
– Иди-ка сюда, Вебер, – сказал он тихо.
Даже Гейнц смолк от этой ничего хорошего не предвещавшей интонации.
– Я тоже хочу посмотреть и послушать, – сразу сообщил Гейнц.
– На что, Гейнц? – уточнил Аланд.
– На то, как вы его будете распекать, мне надо опыта набираться, если у Гаусгоффера придется работать.
– Не придется, Гейнц. Иди, спасибо.
Гейнц вздохнул, сообщил Аланду о фантастических успехах Вебера сегодня на поединке, о том, что Вебера пора серьезно учить, и только после этого ушел.
Вебер подошел к Аланду, глядя в землю, он старался думать о чем угодно, только не о ней, пытался мысленно покаяться за свою медитацию, как за главный грех, но выходило, что ни о чем он не мог нарочно подумать, он видел и чувствовал только ее: ее запястье, ее глаза, перемены в выражении ее лица.
Аланд стоял перед ним и молчал.
– Что, Вебер? – наконец, спросил он. Вебер посмотрел на него, пытаясь понять, что он имеет в виду? Понял, что не медитацию и снова опустил глаза.
– Будешь молчать?
– Что я могу вам ответить?
– Ну, хоть что-нибудь. Я послушаю.
– Господин генерал, – пробовал сыграть в дурака Вебер, – я не собирался вчера садиться в медитацию, думал, сам справлюсь с жаром, о котором беспокоился Фердинанд.
– Про медитацию потом поговорим, это особый разговор. Ты прекрасно понимаешь, о чем я спрашиваю, точнее, о ком.
– Господин генерал, я случайно оказался у их дома. Николай интересный математик, вот, я привез посмотреть вам, Карлу, Вильгельму его доказательство, у него интересный ход мыслей. Он очень приглашал к себе в гости, ему не с кем обсудить те математические проблемы, над которыми он размышляет.
– Твоя любовь к математике, Вебер, меня не интересует в данный момент, и твоя глубочайшая симпатия к Николаю Адлеру у меня вызывает сомнения и не настолько любопытна, как твои наполеоновские планы относительно его жены, фрау Анны. Я понятно задал и сузил параметры продолжения нашей беседы?
– Господин генерал, да, она мне понравилась, но это ничего не значит, я её видел один раз, мы с ней даже не говорили.
– Конечно, ты признался ей в любви, а говорить тут уже вроде как и не о чем.
– Господин генерал, я не могу говорить об этом, я сам ничего не понимаю, я ничего преступного не совершал.
– Вебер, я могу сразу взять тебя за шиворот и запустить тобой, как мячом, метров на пятьдесят, не лги мне. О чем ты только что думал? Тебе процитировать?
– Не надо, лучше просто вышвырните.
– Вот именно, что ты быстро и четко определился, а мне стоишь заливаешь. Рано, пока ты сам за себя не отвечаешь. Помнишь, что я тебе говорил, когда ты так просил Посвящения, и что ты мне обещал?
– Помню. Но что мне делать, если и она и корпус для меня одинаково важны?
– Ты знаешь, что обещания нужно не только давать, но и выполнять?
– Что мне делать, господин генерал?
– Не изворачивайся, Вебер. Ты в шестнадцать лет не захотел блеять бараном, а сейчас ты завертелся, как угорь на сковородке, я пока промолчу, даю тебе время подумать.
Вебер заставил себя смотреть Аланду в глаза, лицо Аланд делал строгое, но в глубине его глаз было что-то еще, и оно куда важнее, понять бы что.
– Ты хочешь уйти из Корпуса – и время на размышление тебе не нужно? Я тебя правильно понимаю?
– Нет, я не хочу уйти из Корпуса, но я не могу от нее отказаться, я знаю, что этого я не смогу, и я не хочу вам лгать и изворачиваться. Я не знал, что так может быть, я сам потрясен этой правдой. Что делать – я не знаю. Может, вы знаете лучше меня? Объясните. Сказать, что я от нее откажусь, так это и будут только слова.
Аланд долго смотрел в глаза, и Вебер смотрел ему в глаза, без бунта, без дерзости, он хотел прочесть ответ в глазах Аланда.
– Как самочувствие? – перевел вдруг разговор Аланд и отвернулся, словно у него что-то внезапно заболело. – То, что произошло с тобой в медитации, Вебер, не хорошо, это будет иметь последствия. Ты будешь долго рассчитываться за этот каприз. Это не несчастный случай, ты не стал бороться со своими слабостями, и тебе удвоят, утроят, утяжелят в десятки раз те испытания, которые ты счел по малодушию непосильными. Ты будешь биться, пока не преодолеешь то, что мешает тебе двигаться дальше, иначе пути не будет.
– Чувствую я себя нормально, провел класс единоборств, все хорошо.
– Не влезь ты последний раз в медитации, куда не надо, Вебер, я бы, может, на многое закрыл глаза. Но ты долго будешь залечивать раны, что неминуемо повлечет за собой очень нелегкие проблемы выбора для тебя. Болячки не физического плана не лечатся препаратами, я не могу сейчас никак ни оправдать, ни принять твои матримониальные намеренья, я не могу их считать ответственным поступком. Ты не прошел первую полосу препятствий, ты не можешь отвечать даже за себя. Я не хочу твоей гибели, и готов тебе помочь, но ты не принимаешь помощи, потому делай, как сочтешь нужным. Только подумай о том, что разрушить ее семью ты по глупости можешь, а вот сможешь ли ты предложить ей что-то взамен? Назвать женщину своей – это принять за неё ответственность. Ты можешь обещать ей счастливую долгую жизнь с тобой? Что будет с ней, если ты вторгнешься в ее судьбу, поломаешь то, что у нее есть, и твое сердце остановится из-за самонадеянной глупости, которую ты уже совершил? Я бы не стал пока тебе доверять, твои мысли ненадежны, поступки спонтанны, ты идешь у эмоций на поводу, на тебя нельзя опереться. Подумай, Вебер, любишь ли ты ее, если ты готов предложить ей как судьбу себя. Не та же ли это смертельная самонадеянность, опасная не только для тебя, но и для нее? Для нее брак – это очень серьезно, а ты вообще не понимаешь, что это такое.
