Вначале эти разрозненные листки бумаги посчитали очередной мистификацией. Потом, после тщательных исследований, о них перестали даже упоминать. Скорее всего, оригиналы сейчас хранятся в одном из государственных архивов с грифом «секретно», или что там еще пишут в подобных случаях.

Но, к счастью, остались копии, которые при современном развитии Интернета просто невозможно уберечь от посторонних глаз.

В комментариях к тексту профессора славистики из Карлова университета в Праге Павла Полнички говорится, что обнаруженная в библиотеке старых рукописей Вышеграда папка датируется девятнадцатым веком. Она содержит сто семь листов бумаги, отпечатанных типографским способом. Позже по конфигурации шрифта и способу печати, а также по качеству бумаги было неопровержимо доказано, что рукопись никак не могла появиться именно тогда. Мало того, ее нельзя отнести и к настоящему времени. Оставалось единственное предположение, что рукопись каким-то образом попала к нам из будущего.

Кое-что мог бы объяснить введенный физиками в последние годы в обиход термин «ветер времени». Не этим ли фантастическим сквозняком занесены были листы то ли бумаги, то ли какого-то особого пластика в нашу современность? Не на это ли рассчитывал, когда вел свой дневник, оставшийся безымянным хранитель последней в мире библиотеки?

Те, кто интересуется подобными парадоксальными явлениями, может сам без моей помощи ознакомиться с комментариями Павла Полнички, войдя в систему Интернета. Меня же заинтересовала страница из дневника, посвященная неизвестной книге. Но позже мне показалось, что, изъяв этот листок из контекста, я смогу его использовать в качестве предисловия к моей собственной рукописи, что я и делаю.

«14 марта [год не указан].

Сейчас, когда надобность в искусственных носителях информации отпала, эта книга выглядит анахронизмом, но мне, хранителю рассыпающейся от старости библиотеки, человеку, привыкшему доверять печатному слову, она представляется одним из важных документов ушедшей эпохи — времени, образующим шаткий мостик между „до“ и „после“.

Я еще помню годы, когда миллионы людей зачитывались подобной литературой, отыскивая в текстах подтверждение своим мыслям о правильности выбранного пути. Впрочем, встречалось немало и тех, кто, напротив, находил в этих книгах ошибочность суждений и оставался полностью уверенным в вымышленности событий и персонажей.

Теперь уже трудно судить, кто из них был прав. Мир изменился настолько, что мне трудно становится двигаться вместе с ним, оказываясь каждый новый день за очередным горизонтом. Боги стали как люди, и люди стали как боги. Да и само понятие человек трансформировалось настолько, что иногда я задаю себе вопрос: кем же мы сейчас являемся на самом деле? Но ответить на него я не в состоянии.

Единственной надежной опорой для меня остаются книги. Старые, наивные картонные шкатулочки с хранящимися в них листами бумаги. Когда-то они правили миром, бережно передавая от поколения к поколению накопленные человечеством знания. Как странно, что теперь они кажутся ненужной рухлядью, приметой далекой старины, в которую можно заглянуть, но уже никогда не вернуться.

Не уверен, что события, описанные здесь, действительно имели место, как не уверен и в том, что их не было. Возможно, этот текст переделывался и переписывался не один раз и теперь уже фамилия автора не имеет значения главное, что каким-то непостижимым образом был обозначен путь, соединяющий несоединимое.

Конечно, прежние поиски смысла жизни кажутся теперь детской игрой. Но ведь они и на самом деле были такими — человечество взрослело очень медленно, продираясь через массу заблуждений и ложных истин. И все же эта книга — то ли хроника, то ли фантастический вымысел — до сих пор привлекает меня. Иногда я бережно перелистываю ее ставшие хрупкими страницы, чтобы вновь и вновь убедиться в вещественности ушедших времен. Странно, но это так».

— Кто это там внизу, около засохшего дерева?

— Не оборачивайся, лети прямо.

— Давай спустимся к нему.

— Не надо. Он — Другой!

— Ну и что? Он совсем маленький и слабый.

— Он жестокий и злой.

— Он нуждается в помощи.

— Не спорь попусту. Этот мир убили Другие.

— Но если не поможем мы, он тоже может погибнуть.

— Каждому своя судьба. И помни, он — Другой!

С вечера Млый намеревался как следует выспаться. Два дня шатался по сухому лесу (что Род безрезультатно запрещал делать), где отдыхать приходилось урывками — хотя волки в лес почти не заходили, да и дичи там давно не было, опасаться можно кого угодно. Особенно досаждали дны, чуть зазеваешься, напустят лихорадку или беспамятство — обратно тогда и не выберешься.

Вернулся грязный, усталый. Чудом на второй день подстрелил зайца, но есть его пришлось сырым. Огонь в лесу разводить нельзя, от искры деревья могут вспыхнуть, как порох, и тогда от пала не убежать, разве что улететь, а летать Млый пока не умел.

Он твердо верил, что пока. Научился же он у Рода немому разговору, когда и без слов можно позвать на помощь или услышать врага, научится и летать. Да и Стрибог, хотя и подсмеивается над ним, обещал помочь. Сам-то он умеет это делать не хуже Раха, а тот летает, как сокол.

С этими мыслями Млый заснул, а когда проснулся, дом трясся, словно его подбрасывали, как горошину на решете, и, еще не поняв, в чем дело, Млый скатился с лавки на пол, но тут же вскочил на ноги и схватил меч.

Еще не добежав до двери, он понял откуда шум и грохот, не в первый раз — опять мары гонят оленей, норовя направить их на изгородь.

Как ни спешил Млый, Род все равно опередил. Его голос слышался уже во дворе. Домовые повыскакивали из своих углов и метались по избе, норовя подвернуться под ноги, за печкой злорадно хихикал злыдень. Оттолкнув от двери сунувшегося было во двор домового, Млый пообещал себе, что завтра наконец займется злыднем всерьез, хватит слушать его завывания.

Темное, почти всегда затянутое облаками небо, казалось, касалось крыши. Но вверх Млый сейчас не смотрел, он бросился на помощь Роду. Тот уже сунул два факела в постоянно тлеющий углями очаг, и те вспыхнули, треща смолой и чадя черным жирным дымом.

Собаки у ворот и изгороди, заходились в бешеном лае, а в конюшне зло и одновременно испуганно храпели кони.

— Держи! — крикнул Род и бросил Млыю факел.

Ворота отворять не стали, топот нарастал и перешел в обвальный грохот. Калитка, прорезанная в массивных бревнах, скорее напоминала лаз, и первыми за ограду вырвались собаки, но тут же подались назад — лавина несущихся прямо на дом оленей готова была сокрушить все на своем пути.

В одной руке Род сжимал широкий охотничий нож, другой высоко поднял над головой факел. Млый встал рядом, держа плюющийся искрами огонь в вытянутой руке. И в тот момент, когда уже не оставалось надежды, что олени повернут, — колеблющийся свет выхватывал из темноты губастые морды и отражался в безумных, ничего не видящих глазах — стадо вдруг разделилось на два потока и, охватывая широкой лавой ограду, понеслось по степи дальше.

Млый не успел испугаться. Он привык. Олени проносились совсем рядом, его обдавало горячим дыханием. Животные бежали плотной массой и иногда сталкивались между собой, слышался костяной стук рогов.

Род говорил, что олени раньше здесь не жили, но, когда умер лес и земля стала сухой пылью, они пришли с севера — маленькие жалкие табунчики. Как они уцелели в холодные долгие годы, непонятно. Но потом появилась трава и олени расселились по всей степи. Правда, Род говорил и то, что олени раньше были другие, мелкие, с прямой спиной. А у этих горбы начинаются прямо за загривками и рога, как копья.