Прося разговаривала с больными ободряющим и в то же время понукающим тоном, слова использовала простые и понятные. Могла прикрикнуть и осадить, могла похвалить. Манеру это она усвоила еще в школе, когда разговаривала с рядовыми комсомольцами, а потом тем же тоном говорила с однокурсниками на собраниях. Удивительно, но именно так пастух говорит с овцами. Просе манера пастыря на ее первой работе пришлась совсем впору. Больные чувствовали себя в надежных и ловких руках. Ее сочувственные кивки в ответ на жалобы успокаивали, ее строгие прикрикивания вроде: "Ты, это, бросай тут хныкать, вылечим! Лекарства нужно было пить, которые назначили!" вызывали уважение, и тоже успокаивали. Прося завораживала больных, и они при случае нахваливали молодую фельдшерицу старшему персоналу.

Да и младший персонал относился к Просе неплохо. Прося еще в школе усвоила правило: мелкие поступки можно на свет божий не вытаскивать, простить. Ну а крупняк - это уже нужно смотреть по обстоятельствам. Как-то раз, поехали по вызову на Октябрьскую, к Никитскому, инвалиду войны. Работать он не мог, пенсию получал мизерную. Жизнь ему казалась пропащей: жена ушла к другому, здоровому и непьющему. Впрочем, Никитский по слабости здоровья много пить не мог, так, чуть-чуть, пока хвори не разыграются. Нередко от одиночества вызвал скорую, чтобы пожаловаться на жизнь, на здоровье и на бывшую свою. Лечить его было невозможно: болезни были хронические, а на самом деле нужно ему было просто сочувствие. Прося не любила нытиков, но к нему прониклась жалостью. На довоенных фотографиях на стенах он был похож на ее отца, и иногда ей казалось, что и отец мог не погибнуть как герой, а прийти вот таким инвалидом. И стала ли бы мать с ним, таким, жить? Прося тратила время, колола успокоительное, пыталась наставить на путь истинный, хоть и понимала, что это бесполезно.

Медсестра Валя просиной позиции не разделяла, фыркала: "Охота с пьянью возиться?! Написать, что симулянт, и всего делов!" На что Прося резонно замечала: "На вызов не поехать права все равно не имеем. Вдруг, в самом деле что-то случилось, не приедем и не спасем - отвечать будем. А потом, не тебе судить, насколько он болен, я вижу, что с сердцем у него нехорошо, давление шалит, раны болят". На этот раз Валя что-то совсем разозлилась: "Видеть этого Никитского не могу! Евпраксия Семеновна, сходите к нему в дом сами! Я злиться начну, дергать вас, мол, идем отсюда, а вы спокойно посидите с ним, поговорите, может и в самом деле поможете!" Прося удивилась, но виду не подала. Пошла одна. Никитский ей обрадовался, смотрел жалкими глазами и нудно жаловался. Но у Проси сегодня не было настроения на него тратить время. Она быстро вколола ему успокоительное и ушла. Машины не было не месте. Прося прошла по колее на снегу - машина стояла за домом. Когда она подошла поближе, то заметила, что машину потряхивает на рессорах. Прося аж задохнулась. Вот это да... Просе всегда претила распущенность медсестричек, еще в училище. Она относилась к этому не только с презрением, но и с неким состраданием. Но вот так, прямо на работе. Прося походила вокруг машины, поплясала на морозе. Наконец злость достигла предела, и она начала стучать в двери. "А ну кончайте дурью маяться! Мы на работе, а вы вредительством занимаетесь! Начальнику смены расскажу, под суд пойдете!" Машина перестала трястись, и через некоторое время задняя дверь открылась и оттуда выпрыгнул шофер Васька, женатый мужик тридцати пяти лет отроду, с двумя детьми.

- Ты что, Прося? Чего расшумелать? Мы прикемарили немного, тебя не было долго.

- Прикемарили! Да я уже полчаса здесь на морозе прыгаю, на знаю, как до вас добраться! - буквально прорычала Прося, так что Валька внутри машины испуганно ойкнула. - Машина трясется и трясется! После смены не могли заняться!

- Да мы... - попробовал вставить Васька...

- Нагадили, так молчите! А то я в профком сообщу, жена тебе холку жирную намылит! Марш в машину!

Тон у Проси был такой, что Васька заморгал, засопел и молча полез за руль. Валька попробовала порыдать, но Прося хлестнула ее по щеке, и та потихоньку затихла. Сообщать Прося никому не стала, как-от почувствовала, что лучше дело на тормозах спустить. Над Васькой Прося потом имела абсолютную власть, а Вальке Прося настоятельно посоветовала перевестись в другую смену, если та не хочет разборок на комсомольском собрании. Слухи все равно просочились, наверное, Васька проболтался, и Просю даже зауважали за то, что шума поднимать не стала, а урок преподала.

К Новому году Просе дали грамоту за успехи в социалистическом соревновании и выдвинули на комсорга отделения. Светилась от счастья и гордости и на новогоднем вечере танцевала так яростно, что получила приз как лучшая танцорка вечера: коробку невероятной вкуснятины - зефира в шоколаде. Ночью счастливая Прося бродила с подвыпившими товарищами по городу, вскидывала глаза на золотую роскошь звезд, и ей казалось, что какая-то сила утягивает ее туда, наверх, в звенящую тишину. И она шла, благостно улыбающаяся, немного отстраненная в своей шумной компании, прислушиваясь к токам счастливой будущей жизни.

И будущая жизнь не заставила себя долго ждать. Весной Прося понесла отчетность в райком комсомола и столкнулась в коридоре с Ванюшкиным, одним из своих старых знакомых, в свое время бывшим комсоргом в фабрично-заводском училище. Он по окончании училища пошел по комсомольской линии. Раньше они нередко болтали обо все понемногу, когда встречались в райкоме. Вот и сейчас Ванюшкин заулыбался при виде Проси и первым подошел к ней.

- Прося, сто лет! Как дела?

- Людей лечу, - с трогательной простотой и значимостью сказала Прося, и посмотрела внимательно и загадочно то ли на него, то ли поверх его плеча, как смотрели с экрана положительные герои советских фильмов в светлое будущее. Взгляд этот она усвоила на всю жизнь, и он сослужил ей добрую службу не раз и не два, а много-много раз, и очень быстро стал ее неотрывной частью. Вот и сейчас Ванюшкин, человек достаточно циничный, с восхищением посмотрел на нее.

- Ах, какая ты молодец, Прося! Всегда была передовичкой!

- Спасибо, - скромно ответила Прося, - да и ты важным делом занимаешься. Всегда мне комсомольская работа нравилась, ты же знаешь. Времени, конечно, меньше стало, но пока комсомол во мне нуждается, буду работать!

Ванюшин потрепал ее по плечу, и они разбежались. Но что-то запало в него, и через пару месяцев, в апреле, он позвонил Просе на работу.

- Прося, - бодро затарахтел он в трубку, - приезжай в райком! Пришла разнарядка достойного комсомольца, передовика, рекомендовать к учебе на спортивного доктора. В Ленинграде! Потом, правда, сюда вернешься, будем поднимать спортивные достижения в области. На серьезном уровне! Ты ведь спортсменка-разрядница? И диплом красный, говоришь? Идеально походишь.

Вот так судьба неожиданно спрямила непростой Просин путь. Не зря она старалась, думала Прося, сидя в тряском общем вагоне, увозившем ее в далекий Ленинград, не зря жертвовала всем ради учебы, ради работы, ради комсомола. Ради людей, да, она все делает для людей, все в конечном итоге для них. Прося расчувствовалась, и из глаз ее полились слеза за слезой.

- Что плачешь, уезжать не хочется? Милый остался?- обратился к ней молодой и чубатый сосед по купе.

Прося отрицательно покачала головой и пристально посмотрела на него. Дурачок, не понять тебе меня никогда. Разве такие жертвуют чем-то ради мечты? Разве думают о людях больше, чем о себе? Подкатывает. Им одного нужно, того, без чего такие, как он жить не могут. Ничего она не оставила в родном городе, она свободна для будущего. Ну, мать поплакала на прощанье, Прося тоже всхлипнула, и вполне искренне. Но... но все равно она чувствовала, что Симку мать любит гораздо больше, с Просей же у нее все было как всегда: вроде вместе, а вроде и врозь.

- Куда едешь, в Ленинград? - не унимался чубатый.

Конечно, в Ленинград, куда еще могла ехать Прося? Но она предпочла не распространяться об этом с незнакомцами в вагоне. Она была очень осторожна, да к тому же наслышана о происках вагонных жуликов. Так и доехала до Ленинграда, ничего о себе не рассказав.