"Зависть", - поняла Евпраксия, - "обыкновенная зависть. И дураки, и завистники. Как обычно. Как всегда. И на людей им наплевать, какие тут сомнения. Ишь ты, ты сам возьми да вылечи афганца, от которого все отказались. Попробуй, дурачок, а потом языком мели".

- Ну прямо силы небесные ей помогают, - захихикал Баринов, и ему в тон захихикакли Гайворонов с медсестрой.

Евпраксия вздохнула, повернулась, и стараясь не шуметь, спустилась на второй этаж.

"Силы небесные!" - грустно усмехнулась она, - "может и помогают силы небесные, только я для этого столько сделала, что тебе и не снилось. И для людей, и для тебя, придурошный", - подумала она о Грайворонском, - "Ну что с ними делать, с тупыми"?

Ну а что было делать? С врагами церемониться нельзя, Евпраксия это знала. Нужно с ними биться, иначе они тебя могут одолеть.

Бороться с ними особенно и не пришлось. Людишки были гадкие, мелочные, порочные. Как большинство завистников. Евпраксия догадывалась, что Грайворонов с Бариновым не зря после восьми задерживаются. Наверняка пьют! Подарки берут: водки, коньяки, и пьянствуют! И хорошо если только пьянствуют, а то ведь и медсестра с ними. О-хо-хо. У Евпраксии в семье никто не пил, так Тимуром было заведено - только здоровый образ жизни. И правильно, Евпраксия всячески это одобряла. Насколько спокойней жить, когда мужик не пьет! Насмотрелась она дур, с пьяницами жиущих. Нет, она бы никогда с пьяницей жить не стала. Никогда.

Случай проверить Гайворонова представился. Выписала направление на кардиограмму больной на без пятнадцати восемь вечера. Дама была как раз то что нужно: настырная и нервная.

- Обязательно стучите, Ираида Сергеевна, - строго предупредила, - вечер будет, могут пораньше закрыться, стучите - говорите, чтоб открыли и сделали кардиограмму, что иначе главврача вызовите. Нам край в этот день нужно сделать кардиограмму, аппарат через полмесяца увозят. А десять сеансов надо сделать, иначе толку ноль. А здоровье ваше, Ираида Сергеевна, не ждет, да, не ждет. Случай запущенный. Но без кардиограммы - ну никак допустить не могу к аппарату. Мало ли что может произойти, а это тот случай, когда риск не оправдан. Нет, на другое время у меня талончиков нет, все раздала. Если что не так пойдет, если врачи хамить будут, не открывать, огрызаться, сразу ко мне бегите, я за вас постою. Я как раз планировала задержаться.

Евпраксия знала, что в этот день санитарная обработка назначена на семь вечера, и поэтому прием больных прекратят в семь. Ну конечно же эти алкаши соберутся, и через сорок пять минут по любому они уже датые будут. Они же привыкли по-быстрому, за час, управляться.

Все прошло как по нотам. Ираида Сергеевна толкнула дверь. Та оказалась закрытой. Тогда она вспомнила наставления и постучала. И сделала это громко, так как знала, что нужно добиться любой ценой, чтобы открыли дверь. Так как дверь никто не открыл, она начала кричать, что ей нужно СРОЧНО сделать кардиограмму, и чтобы ей открыли, иначе она главврача позовет. За дверью струхнули, и изрядно уже поддавший Гайворонов открыл дверь, и попробовал урезонить больную. Зря он это сделал, так как Ираида завопила так, что сбежались все, кто был неподалеку.

Главврач с Евпраксией тоже случайно мимо проходили. Евпраксия забрала держащуюся за сердце Ираиду и увела к себе, каплями отпаивать. Заодно утешила, что как раз сегодня позвонили, что аппарат разрешили еще на месяц оставить, так что все будет хорошо.

После недолгих разбирательств всю распущенную тройку из больница вышвырнули. И правильно. Люди, которым на пациентов не наплевать, никогда на работе пить не будут. И не будут скандалы с пациентами заводить, доводить их до такого состояния, что валерьянка еле-еле помогает.

Это, конечно, был не единственный случай, когда темная людская сторона портила Евпраксии жизнь. Медсестра Зиночка, хорошая девочка, муж которой был, ни много ни мало, начальником ОБХСС в райотделе милиции, проработала с Евпраксией много лет. Ладили они с Евпраксией во всем, но отправился Зиночкин муж в Коркино на повышение, и, как на грех, никого приличного взять на ее место не получилось. Прислали ей Слепоту. Высокая, молчаливая, губы вечно поджаты, взгляд сумрачный. Как такая замуж-то вышла? Но вот вышла, и даже двоих детей нарожала. Конечно, тяжело с ней было. Зиночка исполнительная была, а эта ... Ну тоже исполнительная, но как-то все уныло делала, безрадостно. То ли дело Зиночка, все быстро, с улыбкой, с любовью к больным, ну прямо как сама Евпраксия. А эта только оговаривается. "Я разве не то сделала, что вы сказали? Вон больной слышал, что вы говорили". "Я уже запомнила, не надо мне два раза повторять". "Нет, я не опоздала, еще минута была, я на часы посмотрела. Нет, это у вас часы неправильно идут. Я свои каждый день подправляю. Они всего на тридцать секунд в сутки отстают, и я их с утра поправляю. Это вы ошиблись". И так во всем. И ругала ее, и спокойно пыталась урезонить, а она: "Что я не так делаю, конкретно? Я все делаю по правилам и точно в срок". Да лучше б ты не по правилам и не в срок делала, лишь бы от тебя что-то хорошее исходило.

Никакие воспитательные меры не помогли, даже хуже стало. Затаила Слепота злобу. Дерзить стала, и даже прилюдно, не стесняясь.

-Ты, Слепота, помягче с больными, больные доброту любят, заботу. Тогда и лечение в пользу пойдет. А ты вон нападаешь на них, боятся они тебя.

- Это ВЫ мне про доброту, Евпраксия Семеновна?

- А кто? Да, я тебе советую настоятельно. Бросай свою озлобленность и будь добрей к людям.

- Вы значит, специалист по доброте, а я злыдня?

Евпраксия развела руками: мол, ничего не могу сделать, именно так. Больные захихикали. Лицо у Слепоты стало красным с белыми пятнами, она выдавила из себя с ненавистью, с нажимом:

-Да ваша доброта вроде той простоты, что опасней воровства. Вроде бы и добро делаете, а сами рассчитаете сперва, сколько славы с этого больного взять получится. Славы не предвидится - другим врачам отдадите. Будет - раструбите об этом всем.

- Что-о-о?! Да ты что, дурья башка, себе позволяешь?

- Да как вы смеете меня дурьей башкой называть! Я жаловаться буду! Вы сами не очень-то умная! Слышала, что вы сегодня по телефону говорили подруге: "мол апельсины лучше грейпфрутов, а стоят в магазине дороже". Ну так умно, так умно!

- Да, апельсины лучше грейпфрутов, а стоят дороже - это всем известно!

- Это для вас так, а для других может иначе! Черешня лучше вишен? Лук лучше арбузов?

Но Евпраксия этот сарказм понять не могла. Сколько она себя помнила, она так редко бывала неправа, что отдельные случаи в расчет уже не принимала. Слова Слепоты выглядели форменной ахинеей. Да, грейпфруты лучше апельсин, черешня лучше вишни. А лук с арбузами зачем сравнивать? Что за глупость?

- Язык прикуси и работой займись, мысли дурные в голову лезть не будут! - Евпраксия махнула рукой в сторону, мол, отцепись, - Больные, вы нас извините, больше такого не повторится! - с укором глядя в лицо Слепоте проговорила Евпраксия, и отправилась к Оксанке жаловаться.

- Ну загрызла, - горестно жаловалась она, - не знаю что делать. Я ей слово - она мне десять. Сегодня при больных сканадал учинила. Еле утихомирила ее! Я человек добрый, но терпение мое кончается. Прямо совсем кончается. И делать что не знаю, прямо не знаю.

Оксанка, уже хорошо изучившая подходы Евпраксии, тут же отреагировала:

- Скандал на работе, конечно, можно и основанием для увольнения сделать. Но только как я уволю мать двоих детей, вдову, которая без отца их растит?

- Ой, да что ты, какое увольнять, ты что! - злыдней Евпраксия быть не хотела, нет, такой ценой от Слепоты избавляться нельзя, - урезонить бы ее как-то. Ей же лучше будет, о ней забочусь.

- Да как ее урезонить? Я уже с ней несколько раз говорила. Она не так глупа, - чтобы ее просто запугать, знает, что государство будет на ее стороне, как матери двоих детей и вдовы. Пойдет в райком профсоюзов, оттуда напишут везде, что мы бездушные, не дай бог еще в газету настрочат. Тогда и мне и тебе так приложат, на всю жизнь хватит. И, к сожалению, не так она умна, чтобы с начальством в ладу жить. Надо вот ей свою линию гнуть, и все. И зачем? А ведь кроме языка придраться не к чему. Не опаздывает, не пьет, не курит. Аккуратно одета всегда.