Месячная практика, Надежда, работавшая в конторе ИТЛ ╧ 21, бухгалтером, веснушки, закаты и твердое желание остаться здесь навсегда, даже не смотря на комаров и родителей, которые спали и видели будущего капитана дальнего плавания, где-нибудь на Майорке или везущим груз бананов с побережья ЮАР.
Его взяли без проблем, тем более, что его катер, который собственного названия не имел, а только лишь номер - КС 21, был единственным в этой части Южной Кельтмы. Хотя ему бы очень подошло, что-нибудь типа "Стремительный" или "Резвый".
До машины оставалось еще несколько минут. Покурить и полюбоваться рассветом. Здесь в Серегово, он особо ни чем не отличался от других. Солнце все так же поднималась над горизонтом Колвы и Полюда и не приближаясь к земле, где-то далеко, уходило в закат.
Позвонить президенту
На улице скрипнул тормозами УАЗик.
Ровно через 100 метров, после выезда из Чердыни, асфальт заканчивался, и началась обычная, грунтовка. Из-за, того, что весь район - это песок или болото, многие отрезки лестных дорог неплохо сохранились, если конечно по ним часто не ходили лесовозы.
На протяжение, почти пятидесяти километров, до Бонюга, по обочинам, то справа, то слева оставались тихие деревенские улочки, с домами на половину вросшими в землю. Угадать, бывший проспект Ленина или улицу Декабристов, можно была по столбам, они еще держались и не падали, уходили, куда-то к горизонту, зарастая по пояс травой.═
Дольше всех "держались" церкви. После того, как человек оставил свой дом, он живет совсем не долго. Разом, выдыхая всю прошлую жизнь, через черные пустоты окон или разрушенный дымоход, затем опадая, красными кирпичами с фасада. С церквями всегда было иначе, они уходят последними, их стены и крыши, что-то держит.═
В Лекмартово - это, как раз на средине пути между Бондюгом и Чердынью от большого поселка осталась церковь Георгия Победоносца, построенная еще в 19 веке, на средства прихожан, дом бабы Любы и одинокая телефонная будка. Последняя, появилась, рамках президентской программы о "информационной доступности" в русской глубинке. Ведь по задумке, каждый должен вызвать помощь, правда сюда она вряд ли бы доехала.
Шпиль на церкви упал совсем не давно, под своей тяжестью и уже ни кто из жителей окрестных деревень не "жертвует" на восстановление храма, как это было раньше. Не кому, да и до бога далеко, остальные вряд ли услышат. Даже по президентской программе не дозвониться.
Дом бабы Любы так и стоит, единственный целый в деревне, остальные потихоньку, она растаскивает на дрова, а вот телефонная будка, выделяющаяся синим пятном, на суровом деревенском пейзаже, постепенно начала зарастать травой. Что бы воспользоваться современными услугами связи, была нужна карта, а до ближайшего магазина, где было можно ее купить - не близко. Когда была коза, она ее привязывала к синей трубе.
Машина остановилась у дома. Баба Люба осталась последняя в огромной деревне. Соседи, жившие через улицу, заколотили окна, несколько лет назад. У нее на этом свете уже ни кого не осталось. И только последний речной капитан Чердынского района иногда останавливаться нее, что бы проведать.
Он вышел из УАЗика и подергал забор. Год назад они уже ремонтировали его, но дерево здесь быстро превращается в труху, природа метра за метром забирает свое.
Калитка открылась, и баба Люба вышла на встречу.═
- Привет, затворница. Как живешь тут?
Она спускалась по лестнице, которая, то же держалась так, словно время над ней не было не властно. Капитан сколько помнил себя, ни разу ее, ни кто не ремонтировал, даже гвозди сюда не забивал. Странное место.
- Заходите в дом, холодно ведь на улице.
С этим словами она открыла дверь, расположенную на первом этаже, рядом с лестницей и сделала приглашающий жест. Из дома сразу пахнуло теплом, и чем-то очень вкусным.
- Я тут пирог, твой любимый Яков Саныч, приготовила. Из щуки, мне рыбаки оставили. Одной столько не съесть, а тут вы как раз подоспели.
Они зашли. Внутри такие дома всегда выглядят по-другому, от них этого ты ни как ты ожидаешь. Есть специальный запах, он всегда отличается - так чувствуешь теплую печку рано утром или деревянный стол, на который хозяйки спят муку, для пирогов. Гости прошли через огромную веранду, с чем-то засохшим и замершим на столе, специально выложенным на газетную бумагу и открыли дверь в жарко натопленную избу.
За эти десять минут они поговорили обо всем. Как это обычно бывает, два человека в Краю, который совсем заметет, до самых глаз, одним огромным снежным сугробом. И уже через несколько недель и каждый останется отрезанным от цивилизации на долгие полгода. Когда надо будет просыпаться в остывшей избе ночью, а на улице темно и засыпать тогда же, не видя белого света. Они обсуждали свои личные перспективы в этом постоянном процессе. С дровами вроде порядок, вот только мотор у колодца работает через раз, надо посмотреть.
- Вот тебе карта, будешь по ней звонить, кому захочешь. Я положил туда 300 рублей.
Яков Саныч, достал из-за пазухи бумагу, свернутую в конверт. Внутри, еще со вчерашнего дня лежала телефонная карта. Пластик пах иначе, наверное он был лишним в деревенском антураже.
- А звонить, то мне не кому.
Бабушка задумалась, она пыталась вспомнить, кому еще на этом свете можно рассказать о своих проблемах. Вроде бы она, просто из-за старости забыла, и номер вылетел из памяти, но она вспомнит. Обязательно вспомнит. На ум ни чего не приходило. Еще она с ужасом начала представлять, как на телефонную карту можно "положить" деньги.
- Тогда, я тебе буду звонить. Там на аппарате есть номер и если его набрать, то телефон зазвонит.
Пожалуй, это был единственный плюс президентской программы по доступности связи в отдаленных территориях. На аппарат можно было еще, и звонить и последний выдавал соответствующую мелодию. Как правило, в населенных пунктах, рядом с ним дежурили мальчишки и когда последний начинал трещать, кто ни будь, снимал трубку и звал нужного человека.
Баба Люба встала и прошла по не большой избе. Единственное место, куда Яков Саныч не заходил ни разу - это самый далекий угол, как раз напротив красного. Там стоял огромный комод. Вещь невероятных размеров, и возможно еще с более долгой историей.
Она и не заметила, как ловко руки сами, без ведома хозяйки, начали порхать над скатертью. Кружевные отрезы, с сочными зимними узорами занимали весь шкаф. Она помнила каждый изгиб, на когда то белых салфетках, ведь сама их ткала. И пальцы, в то время как глаза были закрыты, выводили по памяти все завитушки.
═Под этой скатертью лежал сундучок. Деревянный, простой, темное, почти черное дерево, потертое временем.═
- Яш я давно тебе хотела рассказать одну историю из своей жизни. Видно уже не с кем поделиться и помирать пора.
С этими словами она открыла деревянную шкатулку. От туда сразу выпало несколько пожелтевших фотографий, так плотно лежали бумаги и старый капитан приготовился к долгому разговору о нелегкой колхозной жизни или о детях, которые уже совсем забыли старую мать.
Безымянная могила
Бабы любы не было в семейной хронике. Если бы она появилось, на какой-то из фотографий, где скажем священник, проводит службу или на другой, где поручик в белой форме, позирует уличному фотографу, а за спиной, берег Черного моря, брусчатая мостовая и толпа детишек, то суд, сразу не задумываясь, определил бы ей лет 15 строгого режим. А то и высшую меру.
В самом низу, лежала выписка из церковной метрики. Раньше это был своеобразный паспорт, данный при рождение. Конечно, бумагу ни кто не выписывал, но всегда была возможность, где-то проверить, что ты существуешь на этом свете. В божьей книге. Это было самое правдивое сочинение. В ней записывались всего две даты - рождения и смерти. Сухим каллиграфическим почерком и чернилами, которые со временем выцветают, но не теряют своего смысла.
Баба Люба родилась в начале прошлого века. Но как не вглядывайся в эти строчки, в них всегда только дата и место. Иногда пьяный пономарь в церкви, заполняя за день десятки и рождении и столько же смертей, может поставить кляксу, или скажем, смазать несколько букв. Напротив ее фамилии помарок не было. Поскольку она была дочерью священника, который, обязательно проверил, на следующее утро, после рождения, правильно или нет, были заполнены все регалии дочки.
