Девушка была очень красива – молочно-белая кожа, длинные волосы такого глубокого черного цвета, что казалось, все остальное блекнет по сравнению с ними. Она была маленькой и хрупкой. Все француженки казались Эби миниатюрными, изящными, словно птички, – такою ей, увы, никогда не стать.

Незнакомка не оборачивалась. Должно быть, не догадывалась, что рядом кто-то стоит. Эби медленно протянула дрожащую руку. Однако дотянуться не смогла, не хватило нескольких дюймов. Но разве счастье не сродни электричеству? Разве все мы – не проводники? Девушка не могла не почувствовать, что Эби хочет прикоснуться к ней.

– S’il vous plaît, – тихо проговорила она. – Прошу вас…

Увы, Эби почти ничего больше не знала по-французски. Она изучала этот язык в старших классах в Атланте, как и ее сестра Мэрили. Мать заложила дом, лишь бы устроить Мэрили в престижную Школу для благородных девиц мадам Годдел в надежде, что это поможет дочке поскорее встретить на жизненном пути богатого жениха. Эби отправили туда же – был ничтожный шанс, что на прилежную девицу обратит внимание какой-нибудь учителишка и она выйдет замуж за человека, который хотя бы носит галстук. Сегодня мадам Годдел пришла бы в ужас от того, насколько скуден словарный запас Эби, хотя он был побольше, чем у Мэрили. Эби, по крайней мере, могла спросить по-французски, который час, или заказать стакан вина. А Мэрили стащила как-то у мадам словарь только затем, чтобы заучить любимую фразу «Поцелуй меня, глупенький».

– S’il vous plaît, – повторила Эби.

Девушка медленно повернула голову, взгляд ее упал на Эби. Темные, как и волосы, глаза девушки были прекрасны и полны печали. Слезы капали, оставляя на ночной рубашке пятна. Наверное, незнакомке очень холодно в эту осеннюю ночь, пропахшую дымом угольных печей, который стелился над землей. Девушка открыла рот, словно хотела что-то сказать, но ни звука не слетело с ее губ. Она нетерпеливо махнула рукой, чтобы Эби с Джорджем шли своей дорогой.

– S’il vous plaît, – еще раз пробормотала Эби.

– Joie de vivre![1] – вдруг громко проговорил Джордж.

Это была единственная французская фраза, которую он в первый же вечер заучил в местном баре. Сказать нечто подобное, да еще в такую минуту, было вполне в его духе. Компанейский, открытый, Джордж разбогател совсем недавно и не скрывал этого. Так сказать, нувориш. Ему чужда была усталость от жизни, присущая тем, кто копил деньги годами и так преуспел, что никого в упор не видит. Для таких скопидомов ты находишься где-то внизу, так далеко, что тебя и не разглядеть, тогда как помыслы великого человека витают в высших сферах. Ну а Джордж располагал к себе без всяких усилий. Его искренний смех действовал на людей, подобно виски. Рыжеволосый, краснощекий – кровь с молоком. Глядя на него, каждый невольно чувствовал, что у этого весельчака сердце большое, как сама Вселенная. И кстати говоря, Джордж не имел ничего против родственников Эби. Они с женой вернутся домой, а там будет видно.

Девушка перевела взгляд на Джорджа, живо оценила его и едва заметно улыбнулась. Потом снова посмотрела на вытянутую руку Эби и увидела на пальце обручальное кольцо.

Она кивнула обоим, словно выражая молчаливую признательность, и у Эби отлегло от сердца.

Но потом девушка спокойно повернулась лицом к реке.

И прыгнула.

Атланта, Джорджия

Настоящее время

Проснись, Кейт!

И ровно через год после того, как Кейт погрузилась в забытье, она очнулась.

Ее голова лежала на подушке. Кейт медленно открыла глаза и увидела, что на руке у нее сидит мотылек. Его крылышки отливали бледным оттенком лаванды. Кейт смотрела на мотылька и гадала, настоящий он или нет. Он напомнил ей о любимой футболке мужа Мэтта, которую она, не в силах выбросить, спрятала в сумку с шитьем. Спереди на футболке красовалось большое выцветшее изображение мотылька, логотип кавер-группы[2] из Афин под названием «Мотболлз»[3].

Футболка и мотылек всегда будили воспоминания о собственных странностях в детстве. Специальными маркерами она рисовала на руках бабочек в виде татуировки. Давала им имена, разговаривала с ними, тщательно обновляла цвет, едва они начинали блекнуть. И верила: когда придет время, бабочкам захочется вырваться на свободу, она дунет – и они оживут, отлепятся от руки и улетят.

Кейт всегда отличалась от других детей, она была девочкой со странностями: ее сверстники давно переросли подобные забавы, а она все продолжала играть с воображаемыми друзьями. Люди говорили: «Беззаботное дитя» – и утешали родителей, что это пройдет, как детская картавость. Впрочем, родители ни в чем не ограничивали свою дочь. Они всегда предоставляли ей полную свободу.

Кейт захотелось подуть на мотылька – интересно, что из этого выйдет? – но она не успела: в спальню вошла свекровь с чашкой кофе и бодро пожелала ей доброго утра. А когда Кейт снова посмотрела на руку, мотылька уже не было. Она села в постели, а Крикет[4] – так звали свекровь – раздвинула шторы.

– Сегодня у нас важный день. Приезжают новые жильцы.

Кейт слегка испугалась, словно отгоняя ночной кошмар, который не совсем стерся из памяти:

– Жильцы?

Крикет щелкнула пальцами перед лицом Кейт и подала ей чашку:

– Да, жильцы. А ты переселяешься в мой дом. Вчера вечером ты не принимала на ночь снотворного?

Значит, не приснилось. Все случилось на самом деле. Она посмотрела на левую сторону кровати. Мэтта там не было. Она могла поклясться, что слышала его голос – или чей?

– Нет. Я ничего никогда не принимаю. Вы же знаете.

– Сегодня ты какая-то странная, – сказала Крикет. – Хорошо, что я пораньше пришла. Девин я уже подняла, одела и накормила завтраком.

– Девин встала? Сегодня ведь первый день летних каникул, – удивилась Кейт. – На каникулах она никогда не встает так рано.

– Думаю, лучше соблюдать распорядок дня. Осенью будет легче привыкать к школе – или я не права? Она на чердаке. Ты уж пригляди за ней, ладно?

Кейт неожиданно бросило в жар. Ее охватило очень необычное ощущение, словно она лизнула куркуму или шафран после того, как целый год ела пудинг. И теперь на языке и в горле неприятно жгло.

Она была раздражена.

Теперь Кейт проснулась окончательно и разозлилась. Конечно же, она присмотрит за Девин. Целый год она готовила для нее обеды и посещала школьные спектакли, сопровождала на экскурсиях и водила к окулисту. Ходила как сомнамбула, но прилежно выполняла материнские обязанности. У Крикет нет ни малейшего повода не доверять Кейт. Она способна позаботиться о своем ребенке.

За редким исключением.

В жизни всегда бывают исключения, в том числе редкие.

– Там такой беспорядок, – сказала Крикет.

Свекровь, одетая в элегантный костюм, стучала по спальне каблучками лабутенов. Из тщательно уложенной прически не выбивался ни единый волосок – такая у южанок манера. Она проверила шкаф, убедилась, что Кейт собрала вещи.

– Кажется, я говорила, можешь взять что захочешь на чердаке и сложить в гостиной. Иначе все останется новым владельцам. Но Девин не разрешай брать с собой старые тряпки, так будет лучше. А то осенью не заставишь ее избавиться от них. Кстати, утром я нашла ее школьную форму в мусорном баке!

Кейт поставила чашку на пол рядом с кроватью. Целый год Крикет, проводив Девин в новую школу, заходила к невестке в комнату и приносила ужасный кофе, черный как смола. Кейт терпеть его не могла. И пить больше не желала. Казалось бы, что может быть проще – отставь чашку и не пей! Крикет проследила за ней взглядом, и впервые за год сомнамбулической жизни Кейт охватил легкий трепет протеста.