– Их цели иррациональны… то есть, не разумны, – уточнил я. – Результаты их деятельности вредят всем людям. Они сильнее и хитроумнее любых даже меркантильных расчетов. Нам пытаются пудрить мозги, утверждают, что войны, раздоры и кризисы выгодны финансистам или какой-либо стране. Но черти вредят всем! Всему миру. Всем людям. Это кукловоды…

– Ублюдки нами, людьми, помыкают, – отозвался мопедист на мою гневную тираду.

Парень оказался догадливым (но голос Иных в него пока не пробуждался):

– Но вы придете? Да? Мы верим. Когда-нибудь вы придете. Приходите быстрее. Мы народ, уже устали ждать. Перемены если и есть, то к худшему. Душат нас. Тоска. До чего дожили! Родители говорят: «Легче в шее резать вены, чем дождаться перемены».

– Я и сам удивляюсь, парняга, – сказал я устало, снисходительной интонацией старшего товарища. – Я настрадался поболе тебя. У меня денег нет даже на мопед. Так что ты еще неплохо устроился. А хорошие у тебя родители. Правду жизни видят.

– Знаю, вокруг тупиц вокруг много. Вроде даже умные люди, с высшим образованием. В голове бардак. А о чем с ними спорить, если ума не нажили? На нет и базара нет.

– Сам таких не переношу, – поддержал я парнишку. – И, заметь, им чаще везёт. Незнание жизни почему-то не мешает им жить. А вроде даже помогает.

– Говорят, что сейчас всем плохо. Будто не знают, что и до кризиса половина страны в бедности жила.

– Да. Ты, вижу, знаешь. Слова о том, что в «жирные» нулевые годы благосостояние населения выросло – туфта. Доходы выросли у какой-то части народа. Но за всех говорить не надо. А щас те, кто состоятелен, беднеют. А кто мало получает – вымрут. Год назад так мне охранник с моей бывшей работы сказал: «кто 10 тысяч получает, вымрут». Я при этом тактично умолчал, к какой категории населения отношусь. И в самом деле к этому всё и шло. Без мамы я не жилец во всех смыслах: и в психологическом и в материальном плане.

Мопедист, увидев, что я задумался, по-доброму напутствовал:

– Ну ладно, бывай. Здоровья тебе. Ссадины лучше зеленкой смажь. Вот тебе моя аптечка, – парень вынул из-под седла маленький белый саквояжик с красным крестом на боку. – Тут баночка с йодом, – говорил он, шаря рукой в сумочке…

Темно-коричневая склянка выпала прямо на белый бордюр. Йод брызнул во все стороны. Прочие медикаменты покатились по асфальту и земле.

Когда я собрал все веши из аптечки и отнес к Мопедисту, его и след простыл. Не осталось даже мопеда. Уехать он не мог, иначе я услышал бы звук мотора. Пригородная дорога обозревалась на десятки метров вперед и назад.

Призрачный трамвай, призрачный гонщик… Хотя ничего призрачного у них не было (кроме самого факта внезапного исчезновения). Всё выглядело вполне реально.

Интересное сегодня выдалось приключение. Кажется, я снова желаю жить.

Я держал в руках пригорошню лекарств из аптечки. Присел на траву. И залепил самые болючие ссадины лейкопластырем.

Осторожно поднявшись с зеленой травы, я побрёл вниз по склону холма

А все-таки славное сегодня выдалось приключение, несмотря на печаль, вернувшуюся ко мне, подумал я с мальчишеским оптимизмом: Красный трамвай и Белый мопедист!

Я побрёл по зеленой траве вниз по склону холма, оставив справа огромные серые глыбы Дворца культуры.

Какой нынче всё-таки год? Спущусь-ка еще ниже, на улицу с магазинами и куплю газету в киоске – надо проверить слова Мопедиста о пятнадцатом годе.

Прильнув к стеклу киоска, я разглядел на газетах дату: июль 2015 года.

Все-таки смещение времени имело место быть – всего на год назад.

И тут как молния ударила мысль: моя мама еще жива! Ее можно спасти. И сразу отлегло от сердца. Мама уже болеет, но еще вполне дееспособна. Сама ходит в магазины. Правда уже отказалась от продолжительных прогулок в парк. Но… еще можно переиграть судьбу.

Здесь, летом пятнадцатого, мама жива. Буду бороться. Я не допущу ошибок лета прошлого года, ставшего вновь настоящим. И добьюсь спасения матери. Я уже знаю, как и куда жаловаться. Маму экстренно положат в больницу… Там ее подлечат, ведь в даже в ноябре это неплохо получилось, хоть и было поздновато.

А этим летом еще не поздно. Жить она будет еще долгие годы.

Значит, и я буду жить. Красный трамвай в лесу помог мне. Значит, город тоже будет жить. Это лучше пугающей пустоты, над которой я проехал по эстакадам.

Зимние рассказы

Восьмое платье

Эдуард шел по вечереющей улице в осеннем полупальто… Северо-западный ветер пронизывал его, невольно напоминая далекую родину на востоке – его родную снежную страну, в которой он прожил почти сорок лет – до Катастрофы. И опять самым странным образом катастрофа в его личной жизни совпала – в начале с общемировым кризисом – а потом и с глобальной Катастрофой… Но об этом позже. Порывистый ветер напомнил Эдуарду похожий день в его прежней жизни, когда одевшись с иголочки, он спешил на воскресное служение в церковь – и всё ради нее.

Понадеявшись тогда на теплую для начала декабря в Сибири погоду – всего минус пять по Цельсию, он рассчитывал, что сильный ветер стихнет, как только он выйдет из трамвая. Но нет – идя с Лерой к церкви (а с ней он повстречался в утреннем полупустом трамвае), ветер продул Эдика насквозь и вывел из числа здоровых людей: после злополучного субботнего служения, его ровно месяц не видели в церкви.

По иронии судьбы здесь, в Норвегии, большая часть церквей, особенно в сельской местности, стоит давно заброшенной…

Северо-Запад рано или поздно выигрывает, или хотя бы остаётся на плаву – это закон эмпирической физики, до сих пор необъяснённый, но наблюдаемый в экспериментах и на практике (известен факт – северо-западная конфорка на электропечах обычно выгорает последней).

Вот почему Европа – впереди планеты всей. Вот почему, даже сейчас, северо-западная оконечность Скандинавии – убежище «для мудрецов и поэтов», таких как он – Эдуард, проживший всю жизнь далеко к юго-востоку – в городе на юге Сибири.

И сейчас, когда мировая Катастрофа поглотила нашу прежнюю жизнь, именно здесь собрались немногочисленные спасенные из погибшего мира. А гибнуть ему было за что – грехи людей за преступления, которые легко можно было бы предотвратить, не будь люди так жестокосердны. Врачи… достаточно рассказать о поведении представителей этой профессии, считавшейся ранее самой гуманной… Всего за год до знакомства с красавицей Лерой, мать Эдика умерла, хотя ее еще можно было спасти – но врачи упрямо отказывались ложить ее в больницу… А он всё не мог устроиться на работу, а начинавшийся к 2015 году кризис сокращал последние вакантные места…

Эдик подходил к маяку. Сумрак спустился на узкую долину меж скалистых фьордов. Железная дверь открылась сразу, здесь нет даже засова…

Одинокая работа – когда-то он хотел стать киномехаником, а здесь еще спокойнее, так как нет шума от крутящихся лент (тогда был 2010 год и в кинотеатрах еще стояли ленточные киноаппараты). Здесь же – бесшумно, только время от времени надо поправлять светильник в фонаре.

А Лера едва ли не противоположность ему: у нее потребность каждый день куда-то спешить, общаться, быть в центре внимания…

Зато у него с ней оказалось много общего: Лера обожала носить платья и юбки красивых фасонов и расцветок. А Эдик с юности отличался стремлением найти девушку, предпочитавшую классический стиль в одежде. За естественное желание видеть в женщине женщину – он не раз был подвергнут осуждению и обсмеян, не понят и не принят… Встретив же Леру, Эдик не мог ее позабыть. Приходя каждый раз на субботнее служение, он заново влюблялся в эту моложавую женщину – его ровесницу.

Каждый раз с того момента, как в середине октября он начал посещать церковные службы, Лера надевала разные платья. В ноябре она начала повторяться: два раза подряд Эдик замечал на ней зеленое платье с расклешенным подолом. А потом и тонкое черное платье с китайским узором, в котором она встретила его во время второго визита к ней. Так что платьев он насчитал всего семь.