Парень нахмурился, отмахиваясь. По его виду было понятно, что не всё в порядке — вопрос прозвучал действительно глупый. Да и на разговоры его тоже не тянуло, как не тянуло никого из них.

— Холодно, — только пробормотал он, обхватил правой ладонью левое предплечье. Правая рука закрывала повязку, но не касалась её, и, исходя из того, что Гнойный практически не двигался, Генерал заключил: кроме всего, ему было ещё и нестерпимо больно.

Воспитатель достал ему чёрную толстовку из своего шкафа.

— Давай я сначала сменю повязку, — предложил он.

Гнойный молча терпел, пока Генерал отрывал бинты с налипшей на них кровью, а после накладывал новые. Сидел, стиснув зубы. Было не столько больно, сколько противно, в том числе и от себя самого. В первую очередь за свою слабость, немногим дальше — за непредусмотрительность. Как же глупо и наивно было полагать, что кроме Фаллена никто не сможет проявляться по эту сторону. Тем более, в такое время.

Как же глупо и наивно было полагать, что кроме Фаллена кто-то может желать ему добра.

Когда в руках Гнойного оказалась толстовка, он вытянул её вперёд в дрожащей руке, и попросил бессильно:

— Надень.

Генерал был едва ли крупнее его, но толстовка оказалась велика. Зато в ней Гнойный смог наконец-то хоть немного согреться. Воспитатель надевал её аккуратно, стараясь не только повязки, но и самого парня не касаться. Когда он отстранился, между ними снова возникло то самое напряженное молчание.

— Пойдёшь в комнату? — нарушив его неосторожно, спросил воспитатель.

Парень помедлил немного и кивнул.

— Я провожу.

Свет в коридорах уже погас. Когда они подошли к спальне, то увидели, как Букер, Замай, Рикки и остальные при свете фонариков играли в карты. Они молча переглянулись, заметив Гнойного, и замерли в ожидании.

— Расходитесь по кроватям, — тихо и без злости приказал Генерал. Он постоял немного в проходе, подождав, когда этот кружок любителей полуночничать неслышно расползётся по комнате, а затем закрыл двери. Уходя, он не услышал ничего кроме тишины за своей спиной.

***

Хима красила губы перед зеркальцем в своём укромном гнёздышке на чердаке. В углу она прятала остывающий электрический чайник и два фонарика, освещающие небольшое пространство вокруг. Две чашки на столе дымились, заполненные горячим чаем. Этой холодной ночью они остывали особенно быстро.

В косое окно бил дождь, в щелях завывал ветер. Девушка замёрзла так, что губы её посинели, но не одевалась. Она расчёсывала волосы, проводя по ним старым гребнем, поправляла бантики на короткой ночной сорочке. У стены напротив, насупившись, сидел Микки. Он крутил в руках ножницы и не отражался в зеркалах.

— Ему говорили, что не нужен нам Генерал, что Чейни нужен, а как ещё из Генерала Чейни вытащить? — парень фыркнул обиженно и развёл руками. — С переименованными столько проблем!

— Да ладно тебе, — улыбнулась Хима. — Что сейчас ссориться, если по итогу всё одно? Иди-ка лучше чай пить.

Микки грустно и тяжело вздохнул и подбросил ножницы в воздух. Хоть он и выглядел побитым и вышвырнутым на улицу зверьком, всё же он сделал то, что должен был, теперь оставалось за малым. Сейчас, когда граница так ослабла, у них почти не осталось времени. Фаллен тоже это понимал, оттого и был на взводе. Не было причины винить его за это. Только за нерасторопность. В спешке невозможно всё делать аккуратно. В спешке нужно было действовать решительно.

На четвереньках Микки перебрался поближе к столу, где на столе в темноте шумящей ночи остывал приготовленный ему чай. Дождь за окном постепенно успокаивался.

***

Ночью они завесили все окна покрывалами, потому что Замай сказал, что так дождь будет тише. Дождь действительно стих, но вряд ли им помогло именно это. Полночи все пролежали молча в своих кроватях, а те, кому посчастливилось заснуть под утро, спали до ужаса отвратительно. Гнойный проснулся перед рассветом от ноющей боли в боку. Он встал нехотя, поёжился. Он замёрз даже будучи в толстовке Генерала — так и не снял её вчера, бессильно и молча падая на кровать.

Пошатываясь, он побрёл к выходу, придерживая бок рукой. Запнулся о кроссовки Букера, пинком отправил их под кровать — пусть поищет, размышляя о том, где надо и не надо оставлять обувь. В дверном проходе Гнойный встретил проснувшегося Рикки с красными заплывшим глазами — тоже не от приятных снов.

— Отвали, я к Генералу, — процедил он, и Рикки послушно отошёл в сторону.

Гнойный брёл вдоль стены, опираясь о неё, и продолжал придерживать бок, который разрывало от боли. Эта отрезвляющая суть произошедшего напоминала ему о том, что ничего не закончилось. Верно, произошедшее лишь положило всему начало. То начало, в котором ему отведена особая роль. Её теперь не изменить, даже если ему захочется — откуда ни возьмись, за пониманием этой мысли пришла тревога. Но ведь он знал это с самого начала. Так почему сейчас, когда известное начало претворяться в жизнь, его вдруг охватило беспокойство?

Возможно, оно принадлежало и не ему вовсе? Кто-то из Дома боится? Чувство, охватившее Гнойного, было странным, неизвестным, но почему-то казалось знакомым, будто бы он испытывал его раньше.

Он уже почти что дошёл до комнаты воспитателя, когда его развернули и с силой придавили к стенке. Рестор встретил парня сильным ударом в живот. Тот согнулся и вскрикнул — удар задел рану и был такой силы, каких Гнойный не чувствовал на себе уже давно.

— Называй имена всех контакторов, — прошипел Ресторатор, наклоняясь над ним.

Гнойный усмехнулся, виражируя на грани глупости и нахальства и получил ещё один удар, на этот раз — в лицо.

— Называй имена каждого из них, — повысил голос Рестор. На шум распахнулись двери в комнаты Старухи и Генерала. Они выбежали в коридор и попытались оттащить Ресторатора, но тот вцепился в Гнойного мёртвой хваткой. Парень закашлял и хрипы его неожиданно перешли в смех. Рваный и горький, пропитанный болью и презрением, от которого становилось тошно. А потом он заговорил.

— Я, конечно же. Алфи и Джуб из моей комнаты, новенький из моей комнаты. Абба и Всяч из первой старшей, Син и Медь оттуда же. Окси, вот. Был. Из девчонок — Хима. Волки из второй младшей. Но младших обычно не трогают, так что не волнуйтесь.

Гнойный поднял на Рестора взгляд, пустой и безразличный. Взгляд смирившегося, но не поддавшегося. До сих пор не проигравшего. Будто путь этот и не значил поражения вовсе. Будто проигрывали не те, кто уходил, а те, кто оставались. Этот пустой взгляд был переполнен ненавистью к людям.

Он принадлежал не Гнойному.

— Чего? — ошарашено пробормотал Старуха.

С верхних этажей раздался громкий женский крик.

***

Генерал менял ему повязку молча, не спрашивая ни о чём. Холодные пальцы едва касались его тела, задевали шрам, но парень только и делал, что безразлично смотрел вперёд. Он не видел ничего перед собой. Не хотел видеть, являя своим видом ребёнка Дома, вдруг выдернутого из своей норы и, перепугавшись, зарывшегося в неё ещё сильнее.

И голос он поднял, лишь когда Генерал надел на него толстовку.

— Хима умерла, да? — безынтересно спросил он. Закрыл глаза и неслышно выдохнул.

— Слав, тебе надо к врачу, — обеспокоенно произнёс воспитатель.

— Не надо к врачу, — прошептал парень. Его голос приобрёл спокойный тон. Но Генералу ни за что было не узнать, насколько неприятно было тому принимать от него помощь и насколько неприятно было чувствовать себя благодарным и обязанным.

— Слав, — позвал он.

— Ну подожди пару дней, чего тебе стоит, — усмехнулся юный хозяин Дома.

— Неужели ты уйдёшь вслед за ними? — тон воспитателя сквозил бессилием. Чтобы не видеть его лица, парень не открывал глаз.

— Если скажут уходить, я уйду, — спокойно сказал он.

— Почему?

— Ты придурок? Так надо.

Он продолжал сидеть на кровати в комнате Генерала, но больше не произнёс ни слова.