«Почему их не забрали?»

Всё, что они сделали по итогу, это пожали руки, вложив в этот жест все разрешённые и неразрешённые конфликты, попрощались ещё раз, пожелав друг другу удачи саркастически, и разошлись.

Генерал закрыл за Хайдом дверь старой чугунной калитки, молча посмотрел, как парень садится в машину, и вернулся в Дом, не дожидаясь, пока такси сдвинется с места. Небо начинало хмуриться. Поднимался ветер, нагоняющий на город серые облака. Они непроглядной пеленой затягивали солнце, отрезая его от внешнего мира.

Начиная с этого дня их набор официально считался распущенным, а это означало, что и Генерал перестал значиться воспитанником Дома. С этого дня он — воспитатель второй старшей мальчишечьей группы. Тот, кто приглядывает за детьми Дома, кто защищает их и выступает для брошенных ребят в роли если уж не родителя, то старшего брата точно. Уровень доверия к нему у двенадцатилеток гораздо выше, нежели к кому-то кроме — в их памяти ещё свежа та пора, когда Генерал ничем не отличался от них самих. А он всё ещё помнил, что чувствуют и о чём думают дети, которые в считанные дни из тех, кто сам бегал хвостиками за старшими, превратились в свои же примеры для подражаний.

Дети всюду приветствовали Генерала, пока он по лестнице поднимался в учебный кабинет, где перед обедом проходило внеплановое собрание, созванное Директором. Новые клички разносились здесь со скоростью света, думал молодой воспитатель, вспоминая, что от стен и ушей Дома не могло скрыться ничто и никогда.

Подойдя к двери, исписанной маркерами и мелками, как и всё вокруг, Генерал услышал женский недовольный голос, который прервался грубым тоном Директора. У него даже кличка была самая неинтересная, переходящая. Всё это напомнило Генералу о старших товарищах, которые бросались этими кличками направо и налево и не обделили ни приходящих учителей, ни воспитателей.

Генерал вздохнул, постучался дважды и вошёл в кабинет. Внутри сразу же воцарилась гробовая тишина.

Со своего места встал Ресторатор. Воспитатель первой старшей мальчишечьей группы был из всех собравшихся самым молодым, за исключением Генерала, конечно же.

— Я считаю, что это правильное решение. Вы все даже не пытаетесь понять своих воспитанников. И никто не сможет сделать это лучше их самих. У меня всё.

Генерал в их обществе всё ещё чувствовал себя лишним.

Он не мог перестать думать об этом.

***

Всё же они не собирались быть к нему снисходительны.

Страшнее выпуска Чейни и Хайда был лишь предыдущий, тот, когда состав воспитателей мальчишечьих групп сменился почти что полностью. И отлично помнились все гадости, вытворяемые воспитанниками — действительно, мало причин у этих людей относиться к нему с уважением. Да он и сам не каждому в глаза посмотреть мог.

Ресторатор нагнал его уже на лестнице.

— Да не переживай ты так. Они после сам знаешь каких событий на тебя взъелись. Такое непросто принять.

Генерал усмехнулся.

Он понял, конечно же, и оттого тон Рестора показался ему непростительно равнодушным. Так легко мыслить могут только новички, каким он не являлся. Хотя воспитатель первой старшей всегда либо говорил, что думал, либо не говорил вообще. Не умел он быть неискренним, это все в Доме знали.

— А тебе?

— Мне тоже не по себе, но… Я же понимаю, что ты не виноват.

Генерал повёл плечами. Ему было неудобно разговаривать на эту тему, и он неловко пробормотал:

— Спасибо.

— Слушай, я к тебе по делу вообще-то, — сказал Рестор. — Директор напомнил, что должны привести новенького. Только от старых отдохнуть возможность появилась, а тут… А у меня и так все комнаты под завязку.

— Хочешь отдать его мне?

— Ему одиннадцать, в младшую не возьмут.

— Ладно, давай, что там у тебя. — Генерал вздохнул и взял у Ресторатора толстую папку с бумажками. — Вообще странно, знаешь, в июне обычно никого не привозят.

Лестничный пролёт осветила вспышка молнии. Раздался грохот и из столовой в коридоры прорвался смех. Ресторатор поднял взгляд на высокое окно, тянущееся к самому потолку. Из него было видно только небо и верхушки зелёных деревьев, смоченные дождём.

След старших растворился в стенах Дома. Пройдёт неделя-другая, и о них забудут вообще, так происходило всегда. Двенадцатилетки, занявшие их место, освоятся за лето, а к сентябрю будет открыт новый набор, если на то поступит запрос. Генерал бросил мимолётный взгляд на стены. Они по этому поводу ничего не говорили.

Рано, быть может. Дом отходил от расставания раньше, нежели это делали дети, но несколько часов — не тот срок, за который всё будет забыто.

Так, медленно, с одного цикла на другой осуществляются переходы.

За окном стеной лил дождь.

— Новенький, новенький в Доме! — раздавались в отражении неба в зеркалах беззвучные крики.

Вдвоём с Ресторатором они спустились на проходную. Из столовой доносился несмолкающий шум ребятни. В коридоре у директорского кабинета стояли люди. Генерал и Рестор переглянулись, последний обещал сам объяснить всё Директору.

У большой настенной доски, где было размещено расписание занятий, высокий тучный мужчина разговаривал с двумя чужими взрослыми людьми. Позже, вспоминая их, Генерал обратит внимание, что в его голове не отложилась ни одна деталь, будь она важной или нет. Люди как люди, они не пробудут здесь и часа, нет смысла запоминать лица; их присутствие не отложится на стенах, не тронет кого-либо, никому не навредит и вряд ли даже будет кем-то замечено.

А на деревянной скамейке недалеко от них у окна сидел мальчик. Он смотрел безразлично на зеркало перед собой, и словно заглядывал за стекло. Будто бы увидел там нечто, что отрывало его от происходящего здесь. Ресторатор подошёл к родителям мальчика, поприветствовал их. Те наградили его и Генерала хмурыми взглядами, полными недоверия.

Он едва смог сдержать смех. Смех, не злость. Будучи ребёнком, он не раз видел, как приводили других. После того, как эти люди оставляли здесь своих детей, разве могли они вообще осуждать кого-то? Разве не они здесь были единственными, кого стоило осуждать? Генерала едва не покоробило. Но он сдержался.

Пустой, отрешённый взгляд мальчика, рассеянный по поверхности зеркала и собравшийся за ним, сдержал его. Это довольно сложно описать, когда ты видишь такое впервые. И ничего не стоит сделать это, когда переживаешь подобное сам.

В коридоре первого этажа детей кроме этого мальчика не было. Но в отражении резвилась и играла малышня. Они снимали плащи, намокшие от дождя, помогали друг другу шнуровать кроссовки, бегали и смеялись. А после к ним подошёл юноша постарше. Наклонился, сказал что-то и увёл за собой. Ребёнок с лавки проводил всех взглядом, а затем посмотрел на Генерала.

Родители мальчика говорили, что он антисоциален, отстаёт в развитии, и много прочей ерунды, которую все обычно в таких случаях говорят, так что Генерал их не слушал. Вместо этого он думал о том, как в своё время узнал от старших ребят, что Дом иногда подзывает к себе «особенных». До этого дня он не мог представить, как такие могут выглядеть и чем они будут отличаться от остальных. Да и сейчас он представлял лишь смутно. Но стоило взглянуть на новенького, и сомнений не оставалось.

Это оно и есть.

Мальчика звали Славой, но для стен Дома его настоящее имя не имело никакого значения.

***

Дом был непростительно странным. Люди в нём — удивительно наглы, веселы и слишком беспечны для тех, кого бросили и от кого навсегда отказались. Они бегали, радовались и играли, совершенно непохожие на детей внешнего мира. Всё это было ново.

Не нова оказалась лишь их драчливая натура.

Поздним вечером первого же дня Славу в туалете окружила группа мальчиков его возраста.

— Эй, новенький, — сказал самый смелый из них, — сейчас мы будем тебя бить.

Это на его крик прибежал Генерал, который едва не был сметён выбегающими из туалета перепуганными ребятами. Войдя, он увидел лежащего на полу Джубили — известного задиру из второй, теперь уже взрослой. Рядом с ним стоял Слава. Над его губой красовалась ссадина, а в руке он держал большой кусок разбитого стекла, крохотные осколки которого были разбросаны вокруг.