— Куда ее, в погреб, что ли?

Татьяна Андреевна поспешно пошла впереди деда, чтобы открыть дверь погреба, где обычно хранилась картошка.

Петрусь занес туда еще три мешка, затем, громко дыша, отнес в дом еще полный мешок муки. Вытирая рукавами пот с лица, сказал:

— Ну вот, учителька-хозяюшка, ешь себе на здоровье да детей корми, а я поехал.

Татьяна Андреевна, смущенная и растроганная, спросила:

— Дедушка, кто же это о нас позаботился?

Дед чуть заметно улыбнулся:

— Люди добрые, которые все видят, всегда помогут и ничего не забудут. — И он с трудом развернул телегу в узком дворе и выехал за ворота.

Уже давно ушла телега со двора, а она все еще смотрела. Даже мелькнула мысль о Петре. А вдруг это он, находясь где-то рядом, в партизанском отряде, в трудную минуту помог семье. К ней подошли притихшие дети. Ванюша взял мать за руку и тихо сказал:

— Это, наверное, нам папа прислал, значит, точно скоро домой придет.

«Господи, у нас с ним даже мысли совпадают», — подумала Татьяна Андреевна о сыне.

Наверное, также считала и Юля, потому что авторитетно заявила:

— Если папа и придет, то обязательно ночью. Днем его может Гришка рыжий увидеть.

Гришкой звали полицая Миревича. Он перед войной дважды сидел в тюрьме: один раз за кражу денег из бухгалтерии колхоза, а другой раз — за то, что будучи пьяным избил ни за что ни про что тринадцатилетнего мальчишку.

Как только пришли немцы, Гришка появился в деревне. Всегда пьяный, с повязкой на рукаве и с винтовкой за спиной, он ходил по дворам, не стесняясь забирал все, что ему нравилось, угрожая при этом хозяевам.

Ничего не ответила мать, только плотнее сжала губы. Не хотела она расстраивать сына. Пусть не угасает в его сердечке надежда на то, что придет отец. А что касается Гришки Миревича, то она сама его боялась. При встречах с ней на деревенских улицах Гришка сначала только ехидно и зло ухмылялся, затем, наглея все больше и больше, начал намекать, что вот, мол, и наступил час расплаты.

Вчера, когда Татьяна Андреевна вышла из дома Крайнюков, столкнулась с полицаем. Гришка был пьян, нагло ухмыляясь, сказал:

— А, мильтончиха, что слышно? Как там твой, поди уже сгнил где-нибудь? А я вот живу, под хмельком хожу, все думаю: не пора ли мне с ним посчитаться?

— За что же ты хочешь посчитаться и с кем? — вступилась за Мочалову Крайнюк, которая вышла из своего дома на помощь соседке.

— А, это ты, старуха? Я и до тебя еще доберусь. Скажи, где твои сыночки ненаглядные? Думаешь, не знаю? Гришка все знает! Он молчит, молчит, а потом однажды возьмет и прихлопнет. — Полицай яростно хлопнул в ладоши и снова посмотрел на Мочалову. — Ты думаешь, я забыл, как твой мильтон меня взял? Нет, Гришка все помнит! — Его бесцветные глаза сверкнули злобой. — Я все ждал, думал, что объявится, но вижу, нету. А я в долгу оставаться не хочу. Не с ним, так с тобой и твоим выводком посчитаюсь.

Побледневшая Татьяна еле стояла, ухватившись рукой за доску забора.

Марфа Степановна видела, как испугалась соседка, да и пьяный Миревич мог сгоряча что угодно сделать, поэтому решила не уходить и как-то успокоить его:

— Ты, Григорий, успокойся. У тебя же здесь в деревне отец и мать живут. Не трогал бы ты своих людей. Да и что плохого тебе учительница сделала? Твоего же младшего брата в школе грамоте учила...

— А ты, старая, не встревай в нашу беседу! — перебил ее Гришка. — Не мешай нам по душам говорить. Я на ее мужа в обиде. А его нет, так кому же мне счет предъявить за то, что он меня в тюрьму упрятал?

— Так ты же сам был виноват, вспомни хотя бы, как мальчонку соседского избил, ему вон уже шестнадцать, а парень до сего времени хроменький ходит...

— Жаль, что я его тогда недобил, — злобно сверкнул глазами Гришка, — но ничего, это за мной не останется. Я наведу здесь, в деревне, свой порядок! Так что пока прощай, мильтончиха, но вскоре встретимся.

И он, шатаясь, побрел к центру села.

Марфа Степановна подошла к Татьяне Андреевне и обняла ее:

— Ты, доченька, не расстраивайся, да и привыкай, что такие ублюдки хамить тебе будут. Знаешь, что я думаю? Схожу-ка я к его батькам, поговорю, чтобы угомонили его. Они же люди неплохие. Сами на суде говорили, что он заслуживает наказания.

— Ох, тетя Марфа, вряд ли это поможет. — Татьяна Андреевна неожиданно заплакала. — А я его боюсь! Честное слово, меня в дрожь бросает, когда увижу его...

Татьяна попрощалась с соседкой и пошла домой. В этот вечер ложилась как обычно: как только стемнело.

Татьяна уже начала засыпать, когда неожиданно кто-то постучал. Она вскочила с постели и, как была в одной ночной рубашке, подошла к окну.

— Это я, Марфа, открой, Танечка!

Татьяна Андреевна узнала голос соседки и поспешила к дверям.

Марфа Степановна дальше сеней не стала и заходить, тихонько сказала:

— Антон пришел. Оденься и приходи, он хочет поговорить с тобой.

— Хорошо, я сейчас.

Она вернулась в комнату, быстро оделась и на минуту замерла, прислушиваясь к ровному дыханию детей, беспокойно подумала: «Не проснулись бы, а то поймут, что одни остались, и напугаются».

Но дети спали крепким первым сном, и она тихонько вышла из дома.

В доме Крайнюков света не было. Хозяйка поджидала Татьяну Андреевну у дверей. Они в полной темноте вошли в дом. Из дальнего угла, где стоял стол, Татьяна услышала голос Антона:

— Здравствуйте, Татьяна Андреевна, проходите, присаживайтесь.

— Здравствуй, Антон, здравствуй! Давно тебя не видела, и жаль, что в темноте нельзя взглянуть на тебя. Как ты там?

— Нормально. В отряде много наших, деревенских. Я вот что хочу сказать. Мне командир отряда приказал поговорить с вами. Дело в том, что немцы звереют. Убивают ни в чем не повинных людей. Нередко сжигают людей живьем, даже целыми семьями, не жалея ни детей, ни женщин, ни стариков. Командир отряда беспокоится, что такое может случиться и в наших краях. Поэтому он предлагает вам уйти в отряд. Вашего же мужа знали все. А кого немцы схватят первыми? Конечно, тех, у кого мужья работали в партийных организациях, советских органах, милиции или сейчас находятся в Красной Армии. Так что думайте, Татьяна Андреевна.

Татьяна молчала. Да и что она могла ответить парню, когда в глубине души теплилась надежда, что здесь, в деревне, она получит хоть какую-нибудь весточку от мужа. Да и не верилось, что немцы или полицай Гришка могут убить беззащитную женщину с детьми.

— Так как, Татьяна Андреевна, — вывел ее из раздумья голос Антона. — решаетесь?

— Нет, Антон, передай твоим спасибо за заботу обо мне, но я останусь дома. Если уж придется туго, прибегу к вам, только как найти?

— Как найти? — переспросил Антон и, подумав ответил: — А я буду к матери заглядывать, вот и свидимся.

Татьяна еще раз поблагодарила парня и решила не мешать им, попрощалась и ушла. На улице стояла тихая и теплая летняя ночь. В домах ни огонька. Казалось, все замерло, наслаждаясь покоем, тишиной и теплом. Мочалова пришла домой. Дети спали, но сама она уснуть не могла. Взяла постилку и вышла во двор. Подошла к забору, где еще задолго до войны Петр соорудил скамейку, укутала ноги в постилку, села и задумалась.

Сразу же вспомнила те далекие и нелегкие годы, когда они еще только поженились с Петром, многого им тогда не хватало, но оба верили в лучшее. И действительно с каждым годом жить становилось легче. Потом переехали сюда. Таня вспомнила, как в тот год у Крайнюков случилась беда. Погиб муж, Михаил Евгеньевич Крайнюк, и двое сыновей. Были на рыбалке, вытягивали сеть, лодка неожиданно перевернулась, и все трое оказались в воде, запутались в сетях, старались помочь друг другу, но так все трое и утонули. Осталась Марфа Степановна с двумя старшими сыновьями.

Тяжело вздохнув, Татьяна подняла голову и поразилась. Небо было покрыто звездами. Их было так много, ярких и чуть видных, больших и малых, перемешанных шевелящейся звездной пылью, словно живых. Они приковывали взгляд, не давая оторвать от себя глаза.