него крепкая челюсть, чуть похожая на челюсть его отца, высокие скулы и ясные зеленые глаза

под прямыми черными бровями. Но он не ведет себя так, будто он страдает от своей собственной

красоты. Казалось, что ему вообще плевать на то, как он выглядит.

— Так, так… ага, — бубню я. — Я согласна. Мне нужно что-то делать, — большинство

жен не работают. Это не запрещено, но это не поощряется. Если везет, то сразу рождаются дети.

Некоторые работают учителями или медсестрами. Или торгуют на рынке, если не могут иметь

детей. Но все, что мы должны делать, — создавать уют в семье и продолжать род. Мой отец

всегда рассказывал истории о времени до войны. О женщинах-судьях, женщинах-врачах и даже о

женщинах-президентах. Не каждая женщина работала, некоторые сидели дома и вели хозяйство.

Но это было их решение. Тогда у женщин был выбор — когда и за кого выходить замуж и

выбирать свой путь. Это кажется несбыточной мечтой для меня.

— Ты могла бы работать в больнице, — говорит Бишоп. — Или в одной из школ. Им

всегда нужны учителя, я знаю, — я смотрю на него удивленно. Кажется, ему не наплевать на

меня. Или он просто искусный актер, о чем говорила мне Келли.

Шаг второй — найти вход в здание суда. Но нужно быть осторожной и ждать подходящего

момента. Но не ждать слишком долго. Даже не зная об этом, Бишоп дал мне то, что нужно.

— Как насчет работы в суде? — спрашиваю я. — Мне нравится идея работать с судьями, —

я пожимаю плечами, будто мне все равно. — Мне кажется это интересным.

— Ладно, — говорит Бишоп. — Я поговорю со своим отцом. Я думаю, он сможет дернуть

за ниточки.

Я ненавижу мысль о связи с Президентом Латтимером, но мне нужен доступ в здание суда.

Я улыбаюсь.

— Спасибо.

Мы сидим в тишине в течение минуты, слушаю шорох листьев дуба во дворе. Интересно,

мы когда-нибудь сможем нормально поговорить или хотя бы сделать тишину менее напряженной?

— Пошли, — говорит Бишоп, вставая.

Я тоже встаю.

— Куда мы идем?

— Увидишь.

Я смущаюсь, когда вижу, куда он направляется, мои шаги замедляются и я еле иду. Бишоп

останавливается возле забора дома его родителей. В вечернем свете, я замечаю, что вокруг его

изумрудных глаз более темная оболочка.

— Почему мы здесь? — спрашиваю я. Я засовываю руки в задние карманы. Я пытаюсь

сохранять спокойствие, пока мое сердце колотиться, как бешеное. — Нас не приглашали.

— Их нет дома, — говорит Бишоп. — Но они не будут против, — он толкает калитку, и она

распахивается. У меня нет иного выбора, кроме как следовать за ним.

Бишоп вводит код в кодовый замок на входной двери и впускает нас внутрь. В фойе

прохладно и тихо, наши шаги заглушил толстый ковер, который покрывал почти все широкое

пространство. В центре стоял богато украшенный круглый стол, с огромной композицией из

цветов в центре. Был приторный запах, похожий на запах гниющих растений. В неподвижном

воздухе, освещенном вечерним солнцем, висят маленькие пылинки.

— Что мы делаем? — шепотом спрашиваю я.

Бишоп улыбается.

— Ты можешь не шептать, — говорит он в полный голос.

Я смотрю на две широкие лестницы, ведущие наверх, которые уже купались в тени. Я не

могу представить, как Бишоп бегал по ним в детстве, топая ногами и радостно крича. В его сердце

наверняка пустота. Расти единственным ребенком нелегко.

— Сюда, — говорит Бишоп, указывая вправо от правой лестницы, и ведет меня по

коридору. Пока мы идем, я смотрю влево и замечаю чей-то кабинет. Благодаря приоткрытой

двери, я виду большой деревянный стол, пару стульев и печать президента в рамочке на стене. В

конце коридора, Бишоп толкает толстую дверь и включает в помещении свет.

Это библиотека. Книги заставляли три стены, от пола до потолка, а возле дальней стены

стояла лестница. Недалеко от нее стояли два кресла, а возле них — светильники. Я не хочу быть

впечатленной, я не хочу быть в восторге, но я ничего не могу поделать. У нас есть публичная

библиотека в городе, но там слишком много народу и слишком мало книг.

Часто, когда я брала почитать книгу, то перечитывала ее десятки раз, прежде чем вернуть.

Я очень хотела потеряться в написанной истории.

— Почему они все не в библиотеке? — спрашиваю я, разрываясь между гневом на

президента, который копит эти книги для себя, и благодарностью за то, что возможно я смогу

читать их.

Бишоп проводит рукой по корешкам книг.

— Он отдал много книг в библиотеку. Но он любит свою собственную коллекцию, — он

поворачивается ко мне. — Ты можешь брать любые книги на любое время. И можешь приходить

сюда без меня. Я напишу тебе код для двери. Мой отец не будет против, если ты будешь

приходить.

Я не могу представить себе, что я пришла сюда одна, гуляю по коридорам и провожу время

в этой комнате, зная, что президент Латтимер где-то в доме. Но код пригодится. И я не удивлена,

что Бишоп предложил его мне. Никто не беспокоится о безопасности президента. Большинство

людей счастливы иметь еду на столе, лекарства в больнице и мир за дверью. Никто не будет

ранить президента. Но все же, я не хочу оставаться с ним наедине.

— Тебе не нужно бояться его, — говорит Бишоп, сделав шаг ближе. — Он не монстр.

На языке вертится «ну, конечно», а в голове мигает предупреждение Келли. «Не нападай на

него». Поэтому я глотаю горящие слова и не отвечаю, притворяясь, что увлечена книгами передо

мной.

— Ты сказала, что любишь читать, — сказал Бишоп за моей спиной. Я даже не слышала его

шагов. — Я подумал, что это место может сделать тебя счастливой.

Я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к нему лицом, рукой держась за книжную полку.

Он стоит близко ко мне, достаточно близко, чтобы коснуться, но он держит руки по швам. Его

глаза бродят по моему лицу.

— Спасибо, — отвечаю я. Мои пальцы сжали края полки сильнее. Я пытаюсь вспомнить

слова Келли, «манипулировать, а не противостоять», но на практике это не так просто.

— Почему ты добр ко мне? — спрашиваю я. Я его не понимаю. Книги, клубника, работа,

он меня не трогает… Я запуталась.

Он хмурится.

— А почему бы и нет?

Я думаю о наших новых соседей, Дилане и Мередит, о его руке, сжимающей ее руку, об

угрозе в его голосе. Я думала, что Бишоп будет обращаться со мной так же, но нет, все наоборот.

Я пожимаю плечами, смотрю вниз, пытаясь ответить на его вопрос так, чтобы не

показаться злой.

— Просто… Большинство браков не такие, — я снова смотрю на него.

Он не отвечает, смотрит на меня, будто ждет, что я закончу мысль. Он облокачивается на

книжный шкаф и смотрит мне в глаза. Ему действительно интересно. Я не могу вспомнить

последний раз, когда кто-то действительно слушал меня. Обычно слушаю я.

— Когда парень добиваются девушку, он ведет себя приемлемо, а потом, когда девушка

становиться его, он начинает обращаться с ней, как захочет.

— Но этого нельзя сказать про каждый брак? — спрашивает Бишоп. — Все зависит от

людей и их воспитания не так ли? — он, кажется, искренне заинтересован в разговоре, старается

понять мою точку зрения.

— Ну, да, — говорю я. — У нас здесь… — осторожно начинаю я. — Большинство парней

не считают своих жен за людей, — я не скрываю горечи в голосе. — И все начинают смотреть на

тебя по другому, когда узнают, что ты замужем.

Бишоп смотрит на меня так пристально, что я начинаю краснеть.

— Очевидно, что я не могу говорить за всех, — говорит он, в конце концов. — Но я так не

думаю. Я считаю тебя равной себе.

Я стараюсь дышать. Улыбаюсь и смотрю на него из-под моих ресниц.