Шаги приближаются, и кровь отливает от лица парня. Он такой белый, будто кто-то, схватив за волосы, макнул прямо в ведерко с белой краской или известью. Джексон буквально чувствует запах страха, расползающийся по комнате – горький и темный, как остывшая зола. И где-то на задворках сознания тревожно тренькает колокольчик. Почему Айзек называет отца «эсквайр»? Почему?

Бесшумной тенью Джексон выскальзывает в приоткрытую дверь, замирает с другой стороны, пытается не дышать.

«Что-то происходит. Что-то плохое!», – вопят все его инстинкты, оглушая изнутри.

- Айзек? И что ты тут делаешь в разгар практики, позволь узнать? Или для студентов Оксфорда такая ерунда необязательна?

Голос вкрадчивый и такой мерзкий, что хочется немедленно пойти и вымыть руки, будто взял в руки липкую жабу, усеянную бородавками. Джексон не видит ни одного из Лейхи, в узкую щель неплотно притворенной двери виднеется лишь угол гостиной и часть окна. Но и звуков ему достаточно. С избытком.

- Мистер Лейхи… отец… – Айзек мямлит так испуганно, что у садовника сжимается что-то в груди.

Не твое дело, чувак, просто вали, займись своими цветами… траву с южной стороны усадьбы и не начинал стричь, а еще живая изгородь, и…

- Тебя отчислили, так?! – Так ревут быки, бросаясь на тореадора на испанской корриде. И Уиттмор сейчас может поставить последние пять фунтов на то, что глаза лорда в это самое мгновение налились кровью, как у того самого быка…

- Я все объясню…

Звук пощечины эхом разносится по поместью, и Джексон сжимает кулаки, пока кровь колотится в висках, а злость застилает глаза. Гребаный престарелый мудак, да как он смеет… Сына… За что? Глухой стук, и еще, и еще… Айзек молчит. Лишь только раз до ушей Уиттмора доносится то ли всхлип, то ли полу-стон… Почему он не даст отпор?

- Я научу тебя серьезности и хорошим манерам, …мальчишка…

Ваза с цветами врезается в стену у окна, и Джексон отшатывается, когда несколько острых, как бритва, осколков, разлетевшихся по гостиной роем взбесившихся ос, обдирают предплечье до крови. Он ретируется через окно, когда слышит тяжелую поступь эсквайра в эту сторону.

Буквально валится на траву сразу за кустом растрепанных пионов, прижимая ладонь к рваной, но неглубокой ране. Выкрики и грохот в доме становятся тише. Уиттмор смотрит, как крохотный черный жучок карабкается по стеблю, а в голове стучит лишь одно: «Какого хера, Джексон, почему ты не вышел и не заступился…».

Кто он ему – Айзек Лейхи? Богатенький мальчик, что поговорил не как с отбросом, а как с равным? Жопу теперь за него рвать? Он долбит кулаком землю, и черно-зеленые брызги веером разлетаются в стороны.

Какая-то пищуга щебечет, заливается, прячась в высокой кроне дерева, тонущей в ночной тьме. Джексон откидывается на шершавый ствол, вытягивая гудящие ноги. Вдыхает полной грудью пестрый аромат сада, различая цветы просто по запаху: лилии и астры, желтые ирисы и белоснежные флоксы, ярко-алые тюльпаны и остроконечные люпины – ярко-голубые, как глаза Айзека Лейхи.

Глубокая ночь, и в окнах усадьбы – ни проблеска света. А он, как идиот, прислушивается к малейшему скрипу… Приложиться бы затылком о дерево так, чтобы черепушка треснула. Может, это поможет привести мысли в башке в долбаную гармонию, как это было раньше, пока он не переступил порог поместья Лейхи.

Джексон понимает, что все бесполезно, когда долговязая фигура, ступив сквозь полоску лунного света, опускается рядом на влажную от ночной росы траву. Сигарета тлеет в кулаке, и он молча протягивает ее сыну хозяина дома. Айзек смотрит несколько секунд, будто не понимая. Потом кивает и глубоко затягивается, так и не вынимая окурок из пальца садовника. На мгновение губы касаются его пальцев, и затылок словно простреливает электрическим импульсом, отдается в животе и паху.

- Все в порядке? – Ебанутый на самом деле вопрос. Потому что даже в тусклом серебристом свете звезд он видит, что скула у Лейхи рассечена, а под глазом наливается смачный фингал. Если стянуть с парня рубашку, и там живого места не будет, уверен садовник. Так что, какое тут, к дьяволу, «в порядке».

Но Айзек торопливо кивает, с шипением втягивает воздух, когда веточка от куста задевает поврежденную скулу.

- У него просто сложный характер. А я и впрямь облажался.

- Бросил учебу?

- Понимаешь, всегда мечтал ездить по миру и рисовать все, что вижу… Не мое это – точные науки.

- И что теперь?

- Утром он уезжает в Лондон. Когда вернется, мне придется уехать. Йель или Гарвард. Он пока не решил.

Айзек вновь тянется к сигарете, что догорела почти до фильтра, вдыхает терпкий, горьковатый дым. Он не кажется встревоженным, так почему у него, Джексона, погано ноет в груди и слезятся глаза?

- Ты можешь просто уехать. Куда глаза глядят, Айзек. – Он впервые называет Лейхи по имени, и это неожиданно приятно, как перекатывать мятную конфету на языке.

- Я не могу, Джексон. Он меня из-под земли достанет. Нас обоих. А я не хочу, чтобы кто-то причинял тебе боль.

Это звучит охуеть как странно, и Уиттмор давится дымом, прикуривая новую сигарету. Пытается откашляться, чувствуя при этом пристальный взгляд, прожигающий дыру в груди. Он ведь совсем не это имел ввиду. Ведь не это? Или…

Додумать не получается, потому что Айзек вдруг наклоняется так близко, что даже в сумраке видно, как подрагивают кончики ресниц. Он улыбается грустно и смазано чмокает куда-то в краешек рта. Будто извиняется. Поднимается на ноги рывком, распрямляясь, словно пружина. Нервно взбивает кудряшки ладонью. А птица в ветвях все выводит высокие трели.

- Красиво поет соловей… Спокойной ночи, Джексон.

- Подожди…

Дернет рывком на себя, погружаясь языком в сладкий рот. Мягкие, податливые губы раскроются, пропуская, и тихий стон почти заглушит полночную песнь соловья. Руки Айзека скользнут под рубашку, поглаживая спину… Пальцы Джексона запутаются в его волосах – неожиданно мягких и пахнущих кленовыми листьями.

Следующие два дня, пока эсквайр будет в отъезде, они устроят маленький праздник – вино у потрескивающего камина и неторопливый секс на мягком ковре. Губы, скользящие по плоскому животу и кончик языка, вычерчивающий узоры на коже. Эрика приносит им бутылку в ведерке со льдом и корзинку с фруктами, тая от восхищенных улыбок. Большой светло-желтый лабрадор (того же оттенка, что маргаритки в это время года) дернет ухом, откроет один глаз и снова уснет, тихо ворча под нос.

- Ты понравился Медведю, Джексон, – улыбнется Лейхи, ведя пальцами по гладкой щеке.

- У него не было выбора, – хмыкнет тот, переворачиваясь на спину. – Ты собрал вещи?

- Еще на рассвете. Вечером в путь?

- Думаю, подождем до утра… – Дернет Айзека на себя, сцеловывая улыбку с красивых чувственных губ.

Завтра их ждут новые горизонты – крепостные стены Йорка и Тауэр, Стоунхендж и Вестминстерское аббатство, и дальше, дальше, все время на запад, через синие воды Атлантического океана… Все время на запад. Только Айзек и Джексон с рюкзаками за спиной, сбитые ботинки и рваные джинсы. И соленый ветер свободы, хлещущий прямо в лицо.

====== 7. Дерек/Стайлз ======

Комментарий к 7. Дерек/Стайлз https://pp.vk.me/c627123/v627123352/c583/7Vcb4kMbmYQ.jpg

Он приходит в себя резко, в одну секунду. Будто кто-то шарахнул в солнечное сплетение, пока он спал. Уснул, стоя у окна? Ни хуя себе, приплыли…

Глаза разлепляются с трудом, словно их до этого залепили клейкой лентой, а вот сейчас отодрали, оставив на ресницах и веках ошметки клея. Тело ломит, как будто кто-то долго-долго пинал ногами по ребрам. А во рту – сухо и вязко одновременно. Когда взгляд фокусируется на разорванной надвое футболке, валяющейся в углу неопрятной тряпкой, Дерек понимает, что руки, неестественно задранные над головой, нестерпимо ломит. Просто выворачивает из суставов.

- Ты долго спал, Дерек Хейл… – протяжный, насмешливый голос доносится сквозь звон сковавших руки цепей.