- Бита, Дерек, серьезно? А зачем Бог дал тебе когти и зубы? А если бы не помогло? Вдруг он меня покалечил бы... или... тебя...

Последнее кажется невероятным, но липкий холодок страха ползет по затылку, стоит только представить...

Стайлз вопит возбужденно, почти подпрыгивает, поглядывая то на распростертое на асфальте тело, то на Хейла. Он изо всех сил старается говорить ровно и не пялиться на обтянутый футболкой пресс.

- Стайлз, ты можешь хотя бы сутки не вляпываться в какую-нибудь историю?

- Я? А что я? Тео сам... – Он лепечет сбивчиво, часто-часто хлопая ресницами... Вдруг замолкает, расплываясь в самой широкой и идиотской улыбке на планете... – Волчара...

Руки худые с ободранными костяшками и следами чернил вдруг обхватывают широкие плечи, крепко-крепко прижимается к груди оборотня.

- Сука, Дерек, где тебя носило все лето?

И сдержанная улыбка в растрепанную макушку.

====== 6. Джексон/Айзек ======

Комментарий к 6. Джексон/Айзек https://pp.vk.me/c627123/v627123352/c395/tAYhCN07dyE.jpg

Кофе с капелькой виски и щепоткой корицы горячий и приятно пощипывает язык. Айзек переворачивает хрустящую страницу новенькой книги, откидывается на мягкие подушки и жмурится, забрасывая в рот кусочек клубники. Через окно, распахнутое в сад, в комнату врывается теплый ветерок, щекочущий кожу. Это целый ворох ароматов, которые хочется сгрести в охапку и зарыться в них носом, как в пригоршню засушенных листьев: утренняя роса, свежескошенная трава, лохматые пионы и белые кусты роз.

- Яйца пашот, мистер Айзек, и гренки к утреннему кофе, – задорный голосок новой служанки за шиворот выдергивает из преддремотного состояния.

Айзек потягивается, отшвыривая книгу в сторону. Взгляд лениво скользит по гладким бедрам девчонки, едва прикрытым ультракороткой формой с кружевным передничком. Из столовой отчетливо тянет яйцами и поджаренным хлебом, а она улыбается (как-то слишком дерзко для простой деревенской девчонки) и манит молодого хозяина за собой, накручивает длинную белокурую прядь на палец, смачивает губки кончиком языка.

- Спасибо, Эрика, я не голоден. Отец не звонил?

Она прикусывает губу, как от досады, разглаживает фартучек, демонстративно-медленно проводит по накрахмаленной ткани ладошками.

- Нет, мистер Лейхи не звонил. Я могу идти, мистер Айзек?

Так повелось очень давно: хозяин поместья, влиятельный лорд и эсквайр – мистер Лейхи, его мечтательный сын с непослушной копной золотистых кудряшек и неизменным шарфом на шее – мистер Айзек.

Он отпускает служанку небрежным кивком и тянется к книге, раскрывшейся где-то в начале романа. Джек Лондон. Он любит его грубоватый, простой стиль, любит читать о приключениях и мужественных, сильных людях, каким он никогда не станет…

Малиновка, выводящая трели на весь сад, вдруг замолкает, ей на смену приходит рваный гул газонокосилки, что рычит на все поместье, как смертельно раненный зверь. Запах свежей травы усиливается, и, переворачивая страницу, он замечает краем глаза, как блестит от пота дочерна загорелый торс нового садовника.

Потирает мизинцем висок, пытаясь вернуться мысленно в промерзший мир Крайнего Севера, где лишь льды, выжигающая глаза белизна и голод, превращающий человека в дикого зверя… Взгляд то и дело отрывается от ровных черных строчек, непроизвольно соскальзывая в сад. Садовник наклоняется, копаясь в механизме газонокосилки, а косые лучи солнца, подбирающегося к зениту, высвечивают сад нежно-персиковыми оттенками. Айзек сглатывает, когда видит, как перекатываются мышцы под гладкой кожей парня, с усилием отводит взгляд, пытаясь сосредоточиться на сюжете.

Джексон утирает пот со взмокшего лба, не замечая, как запачканные землей пальцы оставляют на коже темные полоски. Солнце печет невыносимо, и он пьет воду из пластиковой бутылки, выплескивая остатки себе на голову.

- Хозяин велит обновить букеты в гостиных, цветы начали увядать, – Эрика пробирается к нему, морщится, глубоко увязая тонкими шпильками в песчаных дорожках, расчерчивающих сад строгими аккуратными прямоугольниками.

- Он же уехал, – бурчит Джексон, вытирая руки какой-то тряпкой.

- Я не про мистера Лейхи, дубина. Я про его сына. Айзек вернулся, помнишь? То-то будет, когда папаша вернется. – Хихикает в кулачок, облизывая садовника похотливыми глазками. Наверное, она собирается шлепнуть его ладошкой по спине, но вместо этого скользит тонкими пальчиками по коже плеча – как легкое касание крыльев яркой, тропической бабочки. Ступает ближе, почти касается грудью груди, обволакивает сладковатым ароматом ванильных духов и абрикосов. И абсолютно не возбуждает. Никак.

- Ебаные эстеты. Делать им нехер, – сплевывает сквозь сжатые зубы и как бы между прочим снимает руки Эрики со своего тела. – Белые розы?

- Нераспустившиеся бутоны, как обычно. – Пожимает плечиками, фыркает что-то тихо-тихо, что не разобрать, и уходит, покачивая бедрами.

Джексону срать, если честно. Джексон – обычный наемный работник, который свалит отсюда, как только лето осыплется рыжей листвой, похрустывающей под башмаками.

В гостиных – и малой, и большой, так тихо, что слышно, как звенит тишина, и его будто затягивает в холодный вакуум. По спине и плечам, на которые Уиттмор таки не удосужился натянуть рубашку, бежит холодок, и он оборачивается, ожидая столкнуться с льдисто-голубым взглядом – внимательным, пристальным. Никого… только сквозняк шевелит занавески на раскрытом окне, да стынет кружка с недопитым кофе на столике у софы.

Поправляет цветы в фарфоровой вазе, что стоит, наверное, больше, чем он тратит за год. Пальцы скользят по бархатистым лепесткам, скрученным в тугие бутоны. Это как нерастраченная ласка, как нежность, которую нужно выплеснуть, будто помои, пока никто не увидел.

Какой-то шорох, будто кошка роется в куче старых газет. Но это лишь ветер, что переворачивает страницы книги, раскрывшейся посередине. Берет томик в руки (осторожно, чтоб не измазать белоснежные страницы), ожидая увидеть дешевое чтиво, но одобрительно присвистывает, пробежав глазами несколько строк. Джексон любит хорошие книги, и Джек Лондон – черт, да Уиттмор его не боготворит разве что…

- Нравятся книги Джека? – голос тихий, почти что застенчивый, какой и не ожидаешь услышать от богатенького лорденыша. А глаза лазурные, но такие теплые, как море на отмели в середине лета. Айзек смотрит внимательно, чуть склонив набок кудрявую голову, завернутый в этот идиотский шарф, который хочется немедленно сдернуть, потому что даже от одного взгляда Джексону становится душно. Улыбка изгибает красиво очерченные губы, и нет в нем ни высокомерия, ни злости, ни пренебрежительной снисходительности…

- Джека, Уайльда, Джойса, Шоу, Уэллса, Киплинга… Их много на самом деле. – Передергивает плечами, чувствуя, как раздражение щекочет где-то в груди и под лопатками. – Я не должен был трогать книгу, извини. Цветы я расставил. Белые розы… как и всегда.

Лейхи грустно кивает, вытаскивает своими длинными пальцами один бутон из букета, вдыхает нежный аромат.

- Любимые цветы мамы…

- Она в отъезде?

- Она умерла…

В глазах двоится, и дымчатая пелена застилает глаза. Даже сейчас, столько лет спустя, вспоминая о маме, он не может оставаться спокойным. Джексон прикусывает губу, чертыхаясь беззвучно, глотает застрявший в горле комок.

- Черт, извини, я не знал…

- Все в порядке, это было давно. – И слабая улыбка сквозь слезы, скопившиеся в уголках глаз, преображает лицо. Словно оно вдруг начинает светиться изнутри. Как в легендах про добрых духов…

Парадная дверь хлопает так громко, что стены без преувеличения вздрагивают, как при землетрясении. Айзек вдруг втягивает голову в плечи, и сразу кажется меньше ростом. Меньше, нежнее, ранимей…

- Эсквайр вернулся. Тебе лучше выйти через заднюю дверь, извини… Я просто… Он будет орать на тебя, понимаешь? Он… жесткий человек.