Искусственное дыхание – рот в рот. Я буду дышать для тебя, слышишь, ты только очнись. Айзек, малыш... Непрямой массаж сердца, как учили на курсах спасателей.
— Малыш, дыши. Дыши, я прошу. Я же люблю тебя. Я не смогу... Айзек...
В ушах такой звон, что странно, как перепонки еще не полопались.
— Айзек...
Тело в руках дергается, а потом волчонка сгибает пополам, он кашляет, отплевываясь, вода течет из носа, изо рта. Джексон прижимает к себе так, что слышится хруст костей.
— Ты зачем в воду полез, если плавать не умеешь? Я же чуть не рехнулся, ты же мог... Блять, Айзек. Я так испугался, малыш.
Перебирает спутанные мокрые кудряшки, что сейчас, в свете заката отсвечивают бронзой. Целует торопливо в макушку, в затылок, лоб, щеки, губы...
— П-прости, – Лейхи всхлипывает и жмется к такому же мокрому, холодному телу, не знает, куда спрятать глаза, сжимается, как в ожидании удара или, как минимум – скандала. – Я все испортил. Ты такие выходные нам устроил, хотел дать нам шанс все исправить, все эти месяцы, а я...
Тихие, рваные всхлипы и горячие слезы Джексону на руки. Слезы, что проедают кожу похлеще раствора аконита.
Блять, я правда такой вот тиран, что меня собственный парень боится?
— Тихо, тихо, Айзек. Все хорошо. Ты ничего не испортил, слышишь? Все хорошо. Теперь у нас всегда все будет хорошо. Я обещаю.
Я просто, блять, обещаю.
====== 85. Джексон/Стайлз ======
Комментарий к 85. Джексон/Стайлз https://pp.vk.me/c636024/v636024352/32568/ce9X6N3I-3k.jpg
— Если ты еще раз... если я только увижу... засажу далеко и надолго. Никакие связи твоих родителей не помогут. Ты слышишь меня, Джексон? Ни связи, ни деньги, ни непомерная спесь...
Стилински-старший не орет, не брызжет слюной. Выплевывает рваные, рубленые фразы, как короткие, резкие очереди из пулемета. Руки шерифа притягивают ближе, мнут дорогой пиджак Уиттмора. Джексон почти не дышит и совсем не моргает, когда Джон наклоняется к самому лицу, выдыхая побелевшими от злости губами:
— Пальцем его не тронешь, или... Все понял?
И в блёклых, усталых глазах копа – холодная ярость и такая решимость, что пот прошибает, и Джексон чувствует, как ледяная липкая струйка стекает вдоль позвоночника.
Кивает заторможено, не в силах даже выдать короткое: “да”. Словно язык отнялся, онемел, заморожен, парализован ядом канимы...
Джон разжимает пальцы, почти отшвыривая от себя пацана, вытирает ладони брезгливо, будто только что склизкой жабы касался.
— А теперь – вон.
Уиттмора из участка сдувает как ураганом. Уже в дверях спотыкается, хватая за плечи запыхавшееся недоразумение с узлом галстука под ухом и пуговицами, застегнутыми наперекосяк. Что за создание, боже?
“Пальцем его не тронешь”, – всплывает в голове резкой оплеухой наотмашь, и Джексон демонстративно шагает назад, вскидывая ладони. Не трогаю, мол, не касаюсь, даже не думал.
— Джексон, Джекс, блять... понимаешь. Он же не думал, не знал. Ты меня травил все эти годы, а тут Дэнни, и ты взбесился, не выслушал даже, и все это... Джекс, ну посмотри же на меня.
Стайлз тараторит, перебивая сам себя, заглядывает в лицо, щеку трет все время, будто пытается стереть лихорадочно пылающий румянец. А глаза живые, подвижные, блестящие, словно ртуть.
Ухмылка Уиттмора больше напоминает волчий оскал. Надменно вскидывает бровь.
— Что же ты не спешил поправить родителя, Стилински? Не зажимался бы по углам черти с кем... – голос насмешливый, ровный и твердый, как чертовы камни в запонках. – Ах, да, как я мог забыть? Ведь шериф и не подозревает, что единственный сынок у нас по мальчикам. Правда, сладкий?
И это “сладкий” – больней, чем пощечина, язвительней, гаже...
— Дэнни – твой лучший друг, – почти шепчет мальчишка беспомощно и опять теребит нелепый галстук, тянет руку, будто хочет коснуться, опустить ладонь на плечо, успокоить. Но отшатывается, споткнувшись о плещущийся брезгливостью взгляд.
Серый-серый, как тяжелые волны осеннего моря. До мурашек холодный. Обжигающий.
— Думал, что друг, – как-то горько хмыкает Джексон, отодвигая парня плечом. – Как в дешевом сериале, правда? Лучший друг и люби... любовник. Классика жанра. Иди нахуй, Стилински. Понятно излагаю? Не приближайся. Твой папаша мне чем только не грозил, если я еще раз его сыночка... Может не беспокоится, и пальцем не трону. Блять, да я теперь лучше Гринберга трахну...
Демонстративно оправляет измятый пиджак, набирает что-то быстро в телефоне, не слушая невнятный сбивчивый лепет за спиной, не обращая внимания на горечь, что разъедает внутренности и забивает горло, так, что каждый вдох, словно пытка, пытаясь справиться со слабостью, что разливается по венам, укутывает плотным тягучим коконом, и больше всего хочется свернуться калачиком, подтянуть колени к груди и просто лежать. Пока не остановится сердце.
Или лупить кулаками шкафчики в раздевалке пока не собьет костяшки к чертовой матери.
— Джексон. Джексон. Джексон. Джексон, постой, – пытается рвануть следом, но грозный окрик из кабинета шерифа прибивает к полу, и Стайлз, втянув голову в плечи, понуро плетется на зов родителя. Плетется, пытаясь бороться с тошнотой и часто-часто моргая.
Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо.
— Ты что здесь делаешь в такой час? Стайлз, ну что за ребенок. Он больше не будет тебя доставать, обещаю.
— Папа.
— Почему ты не сказал мне раньше про травлю? Я думал, он успокоился, ты ведь ходил непривычно-довольный. Ребенок, ты прости, что так мало времени тебе уделяю, но этот мальчишка никогда не тронет больше...
“Да я лучше Гринберга трахну...”
— Папа, не так все, я сразу должен был сказать.
—... и не посмотрю на их деньги и связи, ни в какие ворота...
— Я люблю его, пап.
— ... привык, что все сходит с рук...
— Я ЛЮБЛЮ ЕГО. ЛЮБЛЮ ДЖЕКСОНА.
— Что?
— Ты смерти моей хочешь, придурок? Совсем рехнулся? Руку дай, пизданусь же сейчас.
Стайлз ухватывается за теплые длинные пальцы, помогая парню пробраться в комнату. Поспешно закрывает окно, отсекая волну прохладного ночного воздуха, льющегося в дом. Радостная улыбка лезет на лицо, и родинки в неровном свете ночника кажутся темнее и ярче одновременно.
— Джекс, ты пришел, – голос звенит от облегчения, разбивается о стены серебристым звоном. Стайлз, будто опомнившись, зажимает ладонями рот, хотя отец на дежурстве, и кроме них двоих в доме – ни души. Стоило ли лезть через окно, рискуя сломанной шеей?
— Ты чего шерифу наплел, кусок идиота? Думал, душу из меня вытрясет. Снова. Разобрались же уже.
— Сказал, что люблю тебя. Теперь я под домашним арестом.
Джексон давится воздухом, глаза выпучивает смешно. Стайлз заржал бы в голос, если бы... Но лишь смущенно отворачивается, теребит растянутый ворот футболки. Дался он красивому и богатенькому Уиттмору со своей постылой любовью, конечно...
— Правда ебанутый, – шепчет парень с какой-то странной нежностью и подтаскивает мальчишку к себе, прижимается губами к виску, поглаживая ладонями напряженную спину.
Стайлз шмыгает носом от неожиданности, а потом чуть поворачивается, подставляя губы губам, жмурится, как на чертовом колесе, и цепляется за широкие плечи, чтоб устоять.
— Что насчет Дэнни? – Джексон ерзает, пытается то ли отодвинуться, то ли отвернуться, прячет глаза, лезет опять целоваться. – Джекс?
— Нормально все с Дэнни, – шипит неохотно, а Стайлз едва сдерживает смешок, замечая порозовевшие скулы и пылающие кончики ушей. – И вообще, – Уиттмор высокомерно вздергивает подбородок и смотрит в упор, с вызовом даже, – у любых дружеских объятий должны быть рамки. В следующий раз ноги переломаю или руки. Усек?
Да ладно, Джексон Уиттмор признал, что был неправ? Почти что признал.
Шипит и пихается, когда Стилински громко хохочет и лезет обниматься, виснет на нем обезьяной, а потом шепчет прямо в ухо, заставляя Джексона вздрагивать от каждого слова:
