— Знал бы ты, как я тебя...

Не заканчивает, просто руки роняет и опускает ресницы. Заросшая щетиной щека чешется нестерпимо, а дядя как мысли читает – прижимает к ней ладонь, прошибая разрядом.

— Ненавидишь? Не смеши. Ты ведь даже ненавидеть не можешь, слишком уж хочешь. Я прав?

Тихо-тихо, интимно. Так, что мурашки врассыпную бросаются от затылка вниз вдоль позвоночника, а член в штанах напрягается просто до боли. Молчит. Лучше язык откусит под корень и выплюнет кусок окровавленного мяса шакалам, чем... чем скажет, ответит... признает.

— Иди сюда, – шепчет, почти мурлычет дядя, затаскивая на колени, впиваясь в горло губами, стаскивая с племянника холодную куртку и уже промокшую от пота футболку. – Иди сюда.

Ладони скользнут под пояс джинсов, сожмутся на подтянутых ягодицах. Выдох-всхлип, перетекающий в гортанный рык, и тело послушно гнется в руках, прижимаясь ближе, пальцы зарываются в короткие жесткие волосы, а губы ищут губы, прокусывает в кровь, будто бы мстит за свою слабость. За то, что не может... не хочет свободы.

Кожа к коже, губы в губы. Как взрыв аконитовой бомбы.

Так пленник склоняется перед захватчиком. Так сдают города, распахивая перед врагами ворота. Так заложник заглядывает в лицо террористу, забывая, кто приставил холодное дуло к затылку... кто сомкнул клыки на оголенном горле.

“Я попробую убить тебя. Я попробую, ты знаешь”

“Попробуешь, милый. Попробуешь, но не сегодня”

====== 83. Итан/Эйдан ======

Комментарий к 83. Итан/Эйдан https://pp.vk.me/c637319/v637319352/ea67/BTBg7Ix_B_Y.jpg

Воздух сухой и почему-то пахнет озоном, хотя дождя не было уже с неделю, и до грозы еще далеко. Далеко впереди – безбрежное море зелени и тонущие в голубоватой дымке холмы.

Эйдан вздыхает, зачем-то крутит в пальцах полупустую пачку сигарет. Близнец вторит, как эхо, как отражение. У него профиль четкий и острый – как барельеф, высеченный в скалах. Такой же холодный и твердый.

— Так и будешь молчать?

Брат не знает, что говорить. У него в горле щекотка, а под ребрами – крошево из костяной пыли, горечи и обиды. У него круги под глазами огромные и черные, как у енота. С него джинсы сваливаются, потому что кусок в горло не лезет.

— У тебя все хорошо?

Каждое слово дерет пересохшее горло, лупит бейсбольной битой по затылку с размаха.

— Прекрасно. Не считая того, что почти подыхаю.

Нечестный, запрещенный прием. Не то, чтобы Эйдан не знал – чувствовал брата с пеленок, с рождения, с материнской утробы. Эйдан никогда не оставлял брата дольше, чем на несколько часов. Эйдан никогда не проводил даже сутки без его голоса, запаха, смеха...

— Итан...

— Ты меня бросил. Ушел, – голос не дрожит, но пальцы сцеплены так, что костяшки побелели, будто их белой краской облили. Все также смотрит куда-то на горизонт, все также нервно губы кусает. – А ведь ты всегда был рядом.

— Ты сказал, чтоб я убирался. Что видеть не хочешь. Что противно...

— С каких это пор ты слушаешь все, что я говорю?

Горько-горько, как чай из полыни.

— Итан... мне тоже плохо. Давай все забудем. Мы сможем, как раньше...

— Забудем, как ты бросил меня одного на чертовых четыре месяца? Сто двадцать шесть долбанных дней. Ни звонка, ни сообщения даже, ни весточки через МакКолла и его стаю. ... Или забудем, как родной брат сделал все, чтобы я расстался с тем, кого любил?

Злится, хлещет каждым словом наотмашь. А Эйдан успокаивается почему-то, и тепло растекается в груди. Как будто вернулся домой холодным дождливым вечером, вытянул ноги у камина, обхватил ладонями чашку с горячим шоколадом, уткнулся носом брату куда-то в изгиб шеи...

— Я всегда буду любить тебя больше...

Тихо-тихо. Тише, чем дыхание бабочки на лице. Тише, чем шелест тумана в ущелье за сотни километров отсюда. Тише, чем сердце, замершее в груди покойника.

Итан не вздрагивает, не вскидывает в удивлении брови. Будто всегда знал, подозревал... чувствовал. Все также не глядя протянет руку, как мост через пропасть. Сожмет холодные пальцы. А потом подтянет ближе, опустит голову на плечо, вдохнет полной грудью: каштаны, яблоки, немного хвои.

— Ты больше не исчезай. Давай в следующий раз лучше подеремся. До крови, выбитых зубов и вывихнутых конечностей. Я же... свихнусь без тебя.

Эйдан наклонится, трогая щеку брата губами.

Рядом. Правильно. Только так.

====== 84. Джексон/Айзек ======

Комментарий к 84. Джексон/Айзек https://pp.vk.me/c636023/v636023352/31bc6/veYU2bTc0AU.jpg

Он похож на щенка, серьезно, – радостный, теплый, кудрявый, ... любимый. Нарезает по лесу круги, вздымая в теплый, пропитанный осенним солнцем воздух тысячи сухих сосновых иголок, раскидывает в стороны шишки, разве что не повизгивает от восторга.

Джексон думает – выскочи сейчас на опушку местные зайцы, офигеют сначала, а потом примут за одного из своих и даже присоединятся, пожалуй.

Под ребрами тянет какой-то безнадежностью, с озера уже веет вечерней прохладой, и изломанные тени становятся насыщенней, глубже, будто пропитываются черной кровью отравленного рябиной оборотня.

Айзек, черт, Айзек, малыш, зачем так усложнять?

У Джексона в горле першит, будто туда пепла той самой рябины напихали. В затылке пульсирует, а на виске (он не знает – чувствует просто) колотится тонкая синяя жилка. Словно жгутом с размаха стегают. Наотмашь.

— Джексон! Джекс, ты чего там стоишь? Я видел белок, представь, их там целая семья – если в лес поглубже зайти. Вопят так прикольно, а мамаша-белка в меня пустой шишкой кинула...

Сука, ну откуда он такой взялся?

— Айзек, – тихим выдохом, ломая собственные ребра, впиваясь ногтями в ладони до лопнувшей кожи, – Айзек, послушай...

Он же не знает, не понял, не поразмыслил. Почему вдруг после двух месяцев непрекращающейся ругани и редких драк до рассеченных бровей вдруг – вдвоем на весь уикенд в какую-то глухомань. Далеко-далеко. Сюда, где от красоты сердце останавливается, и умереть не жалко.

— Зай, а давай нырнем? Я знаю, осень и все такое, но так хочется, и солнце пока не ушло. И мы же пыльные, как черти, после дороги. Давай?

А глаза голубые-голубые. Как грани сапфиров, переливающиеся в лучах солнца. Невинные, доверчивые.

Блять.

— Я знаю, ты устал, – торопится, не дождавшись ответа, заглядывает в лицо, тормошит, невзначай скользнув губами по холодной щеке. – Но не зря же мы ехали в такую даль. Пару минут, ладно?

Джексон фыркает, закатывая глаза, и опускает ресницы в молчаливом согласии. Хули с тобой сделаешь, неугомонный.

— Только недолго. Простуженного волчонка мне еще не хватало. ... Хэй?!

Не успевает закончить, как длинные руки хватают поперек туловища, и эта нескладная орясина несется к воде, взвалив его на плечо, улюлюкает и даже подпрыгивает по дороге.

— Оборотни не болеют. И ты идиот, если решил, что я буду купаться один, без тебя.

Не снижая скорости – в ледяную прозрачную воду. Воду, где отражаются далекие горы с снежными шапками и высокое далекое небо. Падают в глубину, прямо в одежде, отфыркиваются, хватаясь друг на друга. Так холодно, что зубы немедленно начинают выстукивать дробь, а губы синеют.

Джексон матерится сквозь зубы, отталкивая цепляющуюся за него обезьяну. Лейхи ойкает коротко, и через мгновение озерная гладь смыкается над беспокойной кудрявой головой.

Это что, шутка такая?

Секунда, вторая, четвертая... Вода гладкая-гладкая, как нарисовали.

Ноги сводит судорогой от холода, а сердце в груди пускается галопом, когда до Уиттмора доходит.

Лейхи, блять, идиот! Придушу!

Вдыхает глубоко, ныряя.

Наверное, тут не так глубоко, как казалось. Или он, Джексон, так испугался, что... К черту... Подхватывает подмышки уже у самого дна, тянет наверх – к воздуху, к ветру. Выволакивает на берег. Айзек виснет в руках тряпичной куклой – красивый, беззащитный... холодный.

Дыши, мать твою, Лейхи, просто дыши!