Улица пустеет, и в сгущающихся сумерках желтый свет фонарей кажется искусственным, ярким, слепящим. Быстрый взгляд на телефон — все еще не подающий признаков жизни.

На что ты надеялся, глупый? Он просто не хочет видеть тебя…

— Хенке?

Удивленно в уже уходящую спину. Так растерянно-нежно, что комок застревает в горле, и дышать совсем невозможно.

Обернуться на этот голос медленно, как под водой. Как под водой, как тогда, в том бассейне, где они снимали первый поцелуй, запарывая дубль за дублем, наглотались воды, а губы распухли так, что в итоге больше напоминали лепешки.

— Тарьей, — что-то сжимается под ребрами, а ладони за секунду потеют, и он борется с порывом вытереть их о джинсы. — Тарьей… я… я не мог дозвониться.

— Наверное, сел телефон, — передернет плечами небрежно, но и закушенная почти до крови губа, и мутная тоска, пленочкой затянувшая всегда такой ясный взгляд, говорят Хенрику обо всем.

Сел телефон? Ага, сразу на неделю.

— Я должен сказать, объяснить.

— Ничего ты не должен! — взрывается как брошенная в костер зажигалка, и Хенрик физически чувствует, как острые осколки и плавящийся пластик впиваются в кожу. Больно. Так больно. Не только ему. — Блять, Хенрик, я все понимаю. И не было ничего. Если не считать твое искрометное интервью, конечно. Как ты там сказал? В нас щелкнуло что-то? Чувак, ты себе так много придумал. Слушай, не делай такие глаза. Все нормально, окей? А я просто занят.

— Все не так, ты должен…

— Черт, да не должен я ничего, как и ты. Пойми, сезон закончился, и теперь каждый — сам по себе. Потусили, было весело, супер. А дальше у каждого свой путь, понимаешь? Твоя девушка, мои друзья, твое кафе, мои спектакли…

Стащит с головы шапку устало с таким видом, будто хочет утереть ею лицо. А Хенрик зависнет, вспоминая, что волосы эти чуть жестковаты на ощупь, что он, Тарьей, едва слышно шипит сквозь зубы, когда их на затылке сгребают в кулак перед тем, как поцеловать, раздвигая языком обветренные губы… Губы, что так часто отдавали корицей после того, как они пили кофе в том самом кафе.

— Не парься, я в норме. У тебя же тоже все хорошо?

Не дождавшись ответа, заторопится вниз по улице, насвистывая что-то нарочито веселое, даже бодрое. Фонарь, что у самого входа в театр, грустно моргнет, отключаясь. Хенрик натянет на голову шапку, за ней — капюшон. Поежится от пронизывающего ветра, а потом будет долго соображать, в какой стороне останавливается нужный автобус.

========== Часть 18.2 (актеры) ==========

— Я скучаю.

Спиной к спине. Вполоборота. Разрядом прошибает от того, как он близко, как вздрагивает почти незаметно, как быстро облизывает губы, как прикрывает глаза на мгновение.

— Я скучаю, Тарьей.

Голос тихий и виноватый. Ломкий, как иссушенные умирающие листья. Скребет вдоль позвоночника, сдавливает горло жесткой ладонью.

Он рядом, так близко, только руку протяни, и можно пропустить сквозь пальцы мягкие волосы, коснуться щеки, положить голову на плечо и, опуская ресницы, вдохнуть его терпкий запах с нотками горьковатого цитруса.

Он рядом, но напряжение между ними так ощутимо, что воздух словно сгустился. Кажется, прямо тут, от одного — к другому, протянуты тонкие стальные нити, что звенят, вибрируют… не пускают.

Тихий вдох, и Тарьей наклоняется, сжимая руками виски. Жмурится, как от боли, тихонечко стонет.

“Я скучаю”, — и это больней, чем признание, глубже, чем обещание, важнее, чем весь чертов мир.

— Хенке… — срывается с губ ядерной бомбой, взрывая сознание, разламывая грудную клетку, изрубая все, что под ребрами, в кровавый фарш.

“Хенке”, — шептал ему после съемок, запуская руки под футболку, а губы жадно сцеловывали стоны с обветренных губ, скользили по лицу, пробовали вкус кожи на шее, плечах.

“Хенке”, — всхлипом, закусывая губу, откидываясь на подушки, зажмурившись до звездочек перед глазами под жадными поцелуями, исследующими грудь, живот, бедра… Боже…

“Хенке”, — сдавленным хрипом, отбрасывая прочь телефон, в котором так много, так много твоих новых фото. Так много ее.

“Хенке”

Ты все решил за двоих?

— Мне так тебя не хватает, — жалко и жалобно. Постыдно, убого. Не заслужил, не имеешь права, только не ты.

— Заметил, ты веселишься. Все соцсети в ваших с ней снимках.

Это даже не упрек, не досада. Холодная констатация факта. Ничего лишнего, просто слова. Плевать, что он видит и дрожь этих губ, и сжатые в кулаки длинные пальцы. Плевать, что Хенрик вздрагивает, как от пощечины.

Заслужил.

— Ты меня ненавидишь?

Передернет плечами. Сил нет даже чтоб усмехнуться. Ненависть, Хенрик? Это было бы так легко и логично, ведь правда? Ненависть…

— Нет. Я не ненавижу тебя.

— Тебе больно?

— Блять! Ты что за сеанс психоанализа тут устроил?! Хенрик… Все… все не так. У тебя девушка, ты влюбился. Будь счастлив. Ты не нашел времени даже на то, чтобы сказать. Я понимаю, так бывает. Но чего ТЫ ждешь от МЕНЯ прямо сейчас?!

“Я понимаю?”, — ха! Черт, это даже смешно. Не понимаю я ни хера. И не хочу.

— Она не моя…

Наверное, это предел, потому что у Хенрика срывает предохранители на раз. Иначе как объяснить тот вал информации, что захлестывает с головой, и он говорит, говорит, говорит. Торопится объяснить, оправдаться… вернуть. Вернуть все то, что проебал так бездарно. Повелся на какой-то мифический страх. Или глупый совет, что умудрился принять за разумный.

— … нельзя было так, я сейчас понимаю, но тогда казалось лучшим выходом. Потому что после того интервью, я не должен был говорить все, как есть, но разве мог я соврать?

Ты мог, Хенрик. Ты — охуенно хороший актер. Я убедился…

— …она знает о тебе и просто согласилась помочь. Я сам себя загнал в ловушку, нас обоих. Но я больше так не могу. Ты — лучшее, что случалось со мной. Я не хочу, чтобы это кончилось так. Блять, Тарьей, я не хочу тебя потерять. Я так запутался. Накосячил.

“Я так хотел бы поверить”

— Может быть, это к лучшему?

Откуда взялись силы? Почему получается говорить так небрежно, будто горло не стягивает невидимой удавкой, будто не дерет изнутри ржавой проволокой, будто… будто все хорошо. Будто ничего не случилось.

— Тарьей. Не надо.

Подскакивает на стуле, срываясь с места. Руки — в ладони. Тянет к себе, заглядывает в глаза. Там влажно и боязно, там, у зрачков. Там страх так огромен, что может утянуть за собой, если не уследишь и просто позволишь. Всего на секунду. И тогда пути назад уж не будет.

Ты просто умрешь.

Плюет на перешептывания и взгляды, кривые ухмылки случайных свидетелей. И весь его облик просто кричит: “Я здесь, перед тобой, для тебя. Пожалуйста, Тарьей”.

Снизу вверх — глазами в глаза. Подушечкой пальца вдоль запястья. Там, где колотится синяя венка.

Тарьей закрывает глаза. Считает до четырех. Изо всех сил кусает изнутри щеку. Больно-больно, только бы не закричать. Смаргивает злые слезы с ресниц.

— Мне предложили контракт. В тот день, когда ты дал то интервью. Я хотел посоветоваться, но потом…

“…но потом все пошло по пизде”

— Вчера я дал им ответ.

Хенрик не узнает свой голос, когда спрашивает осторожно. Страшно. Так страшно, будто стоишь на краю высотки, вглядываясь в кажущуюся ниточкой автостраду далеко-далеко внизу. И лишь один вопрос: “Шагнуть или нет? Шагнуть вперед, зная, что крылья никогда не раскроются за спиной? Или остаться на месте?”.

— Контракт?

— Новый проект канала Fox. Думаю, ты слышал о них… билеты уже куплены, Хенрик.

— Когда?

— За двадцать минут до полуночи. Я должен идти. Собираться.

Каждое слово, как утыканный иголками шар, что едва-едва продирается сквозь опухшее горло. Не моргать, не двигаться, иначе сорвешься. Громкий выдох как удар плетью наотмашь.

— Не уезжай. Я знаю, это такой шанс. Тарьей, но, если ты уедешь…

… это конец для нас, если ты просто уйдешь.

— Такой шанс выпадает лишь раз.