Теперь все прошло. Все прошло, когда обнял ладонями бледное измученное лицо и шепнул прямо в губы: “Ты не один”. Когда длинные ресницы дрогнули, опускаясь, когда Эвен задержал дыхание, будто прислушиваясь к чему-то внутри.

Словно пытаясь отличить реальность ото сна. А Исак уже тогда понял – просто не отпустит больше никуда. Никогда.

“Я устал терять тебя, я устал плакать, я устал думать, что это конец”

“Я люблю тебя”, – написал ему Эвен, зачем-то прощаясь. Как будто не понял, что Исак больше не сможет отдельно, как будто решил, что это и правда конец, как будто… Как будто не смог простить сам себя.

Еще раз пальцами – по теплой щеке. Осторожно, чтобы не разбудить.

“Я не отпущу тебя, понимаешь? Не позволю. Ты здесь и ты мой”

“И ты никогда не будешь обузой, что бы ты ни успел себе там придумать”.

Ритм дыхания меняется, и Исак понимает, что его парень проснулся – за секунду до того, как Эвен открывает глаза.

– Привет, – отворачивается, будто нестерпимо больно и стыдно. Будто не может заставить себя посмотреть.

Не надо, Эвен. Не надо. Теперь все будет иначе. Теперь я не дам тебе просто уйти.

– Привет. Голоден?

Плечи чуть расслабляются, когда Исак тянется, чтобы тронуть губами висок. Или это непроизнесенное: “Я буду рядом. Я буду рядом, что бы ты уже себе ни накрутил”.

Потому что это и есть то, что называют любовью. Потому что это и есть то, что чувствует Исак.

“Я люблю тебя, но не скажу об этом. Не сейчас, когда ты с такой легкостью примешь это за жалость. Я подожду, когда депрессия отпустит. Я скажу, когда ты будешь готов. Потому что меньше всего я хочу, чтобы ты думал, будто я жалею тебя”.

Он переплетает их пальцы, утыкается носом в ямку на шее.

Наверное, где-то в другой Вселенной есть такие же Эвен и Исак, которые лежат точно так же, понимая, что сдохнут вдали друг от друга. Скорее всего, один из них не спал целую ночь, любуясь на другого. А второй измучен так сильно, что под глазами залегли глубокие черные тени и кожа кажется не просто бледной, – истончившейся, прозрачной. Они лежат так, не имея ни сил, ни желания отодвинуться друг от друга.

Вот только шторы на окне желтые. Или наволочки на подушках – зеленые.

========== Часть 10. ==========

— Почему ты все время носишь мою одежду? - Исак не ворчит, ему на самом деле интересно.

Забирается на кровать, поджимая под себя ноги, тычется носом в шею, легонько дует на родинки на бледной до прозрачности коже. Эвен хмыкает и как-то смущенно дергает плечом.

— Люблю пахнуть тобой.

Он такой уютный, домашний в этой мягкой толстовке с капюшоном на волосах, что топорщатся в разные стороны, и хочется теребить их, пропускать сквозь пальцы снова и снова.

Исак немного краснеет, почти незаметно. Эвен и не заметил бы, если бы не смотрел так пристально, не разглядывал, не любовался… Если бы это был кто-то другой.

— Эй, ты чего?

И легонько-легонько пальцами - по лицу. Не щекотно. Томно и нежно. Так, что мурашки бросаются врассыпную вниз от затылка на шею, плечи, руки и спину. Так, что дыхание сбивается за долю секунды, а глаза заволакивает будто туманом.

— Смущаешься?

— Знаешь, Эскиль все время твердил, что я воняю… - Эвен отчетливо фыркает, а Исак сквозь землю готов провалиться. - Блин, это совсем не смешно.

Обхватить за плечи, уткнуться носом в ямку между плечом и шеей. Нюхать, вдыхать, насыщая легкие его ароматом, пропитываясь, погружаясь, падая с головой.

Пьян тобою. Пьян, пьян, пьян.

— Я не над тобой смеюсь, глупый. Глупый мальчик. Мой глупый мальчик. Мой мальчик. Мой.

Пшеничные пряди щекочут лоб, когда Эвен чуть поворачивает голову и смотрит. Просто смотрит. Он смотрит, и глаза его словно светятся изнутри. Яркие, мерцающие лазуриты.

— Ты правда пошел в эту группу Вильде просто, чтобы увидеть меня?

Исак спрашивал уже сотню и еще пару десятков раз, но каждый раз поражается, как впервые, когда слышит ответ, когда считывает снисходительную усмешку с этого красивого лица: “Почему тебя это так поражает?”.

Но сейчас Эвен внезапно стирает улыбку с лица (как будто солнце загородили тучи, и начал накрапывать мелкий, холодный дождь) и медленно качает головой:

— Нет, Исак. На самом деле я шел туда не за этим, - сердце не успевает остановиться, не успевает даже свалиться с обрыва в какую-нибудь подходящую пропасть, и даже страх не успевает смешаться с кровью в венах. Эвен просто наклоняется ближе и выдыхает в самые губы, шепчет в поцелуй: - Я пришел туда, чтобы забрать тебя себе. Навсегда.

========== Часть 11. ==========

— Ты улыбаешься.

Исак крутит в пальцах сигарету, затягивается и медленно выпускает сизое облачко дыма, неотрывно глядя в окно. Там голые кусты будто усыпаны перьями из подушки, а еще так холодно, что даже здесь, за окном, хочется закутаться в одеяло или прижаться к теплому боку вон того обормота в толстовке. Идиота, что смотрит, почти не моргая, растягивая уголки губ в самой сексуальной в Осло (что там Осло, во всей Норвегии, в мире) улыбке.

— Ты улыбаешься, Эвен.

— Ты мой. И красивый.

Потягивается, прогибаясь в спине, обнажая бледную полоску кожи над поясом джинсов, и Исак тянется неосознанно, чтобы скользнуть кончиками пальцев, чтобы увидеть, как напрягается пресс и задерживается дыхание, как расширяются зрачки, чтобы снова и снова, в который уж раз прочесть в каждом жесте и взгляде: “Твой, черт возьми, только твой”.

— Эвен Бэк Найшейм, хватит заговаривать мне зубы.

— Ты злишься… мужчина моей мечты, - чуть наклоняет голову, и пара пшеничных прядок падает на лоб и на глаза, что смотрят, чуть щурясь - любуется, забавляется, смеется…

— А ты накурился с Магнусом и теперь паясничаешь! Я отошел всего на пару минут, Эвен. Ты как ребенок, - блять, Исак чувствует себя какой-то мамашей-наседкой, но это же…

Это же Эвен, что округляет изумленно глаза и выдает на полном серьезе:

— Разве дети курят травку? Не знал… Хэй, расслабься, мы были на вечеринке.

У Эвена в глазах столько, мать его, веселья и теплого счастья, что даже злости не остается, потому что…

“Люблю видеть твою улыбку, малыш”

Исаку хочется смеяться и материться одновременно. Возможно, это все то пиво, что они с Юнасом пили на кухне, вспоминая про Эву и все, что случилось тогда так нелепо. Или это до конца не растворившийся звон музыки в ушах — они с Эвеном пытались незаметно смыться с вечеринки, когда какой-то умник включил Габриэллу, и он, конечно же, принялся отплясывать прямо в одном башмаке, подпевая во все горло.

Хотя… не то и не это, ведь правда? Потому что это все Эвен. Его, Исака, неустойчивый, неуравновешенный биполярный парень, с которым каждый день — как на пороховой бочке. Сидишь и боишься — а если рванет? Боишься и понимаешь, что страх этот — ничто в сравнении с ужасом, который захлестнул тогда, в церкви. Ужас, что душил, сжимая и сжимая горло, пока не смог больше вдохнуть, пока почти захрипел от одной только мысли, всего на мгновение — что, если это все? Что, если уже никогда…

— Знаешь, это чертовски пугает, когда ты вот так внезапно проваливаешься в свои мысли. Из нас двоих биполярка у меня вообще-то…

Теплые пальцы смыкаются на тонком запястье. Поглаживают пульсирующую жилку.

— Все хорошо?

— Я идиот. Но я люблю тебя.

Затягивается еще раз, опуская голову на колени своего парня. Тот стаскивает с него кепку, зарываясь пальцами в мягкие непослушные волосы. Исак долго-долго молчит, глядя, как за окном на землю медленно опускаются огромные снежные хлопья — изящные, ажурные и какие-то будто воздушные.

— Ты грустишь?

Исак ерзает, устраиваясь поудобнее, а потом просто переворачивается на спину и смотрит на Эвена снизу вверх. Смотрит и насмотреться не может.

— Помнишь, ты спросил как-то, можешь ли остаться здесь навсегда?

— Конечно.

— Ты можешь?

Эвен наклоняется, целуя неожиданно нежно, почти воздушно, почти как те самые снежинки на улице, которые, наверное, так вкусно слизывать языком…