— Постарайся хоть чуть-чуть улыбнуться, а то чувство, что я тебя не к алтарю веду, а на виселицу. Матерь честная… вы все же сделаете это… мальчики…

Кажется, на последних словах голос подруги сорвется и дрогнет, промокнет торопливо глаза, стараясь не размазать косметику.

— Я спокоен… спокоен… спокоен.

— Ты так напряжен, что вот-вот сорвешься или взорвешься. Давай, Тай, дыши. Уверена, никому не нужен сегодня срыв. Ни в одном из возможных смыслов.

Да, он мог бы рвануть сейчас просто назад, найти Хенрика, схватить за руку и свалить на все четыре стороны. Сесть на самолет, на первый попавшийся рейс, оказаться… к примеру, в Париже, бродить по тихим аллеям до рассвета… держать его руку. Не отпускать ни на миг.

Впрочем, их бы нашли очень быстро. В любой точке планеты.

— Что, если я забуду слова?

— Глупости. Ты столько раз переписывал свою клятву, а потом столько раз повторял, вносил коррективы. Не показал ни одной живой душе, даже маме, но сам затвердил назубок.

— Разумеется, не мог ведь я допустить, чтобы кто-нибудь ему проболтался.

— Все пройдет идеально, поверь. Ты не налажаешь, он не передумает и не сбежит. Никто не упадет лицом в торт, никто не попытается сорвать церемонию, никто не закатит скандал. Разве что Ульрике расчувствуется, но это, возможно, даже прописано в сценарии…

Они доходят, наконец, до конца. У Тарьей в глазах рябит от свечей, от разноцветных нарядов разодетых в пух и прах дам. Глаз выхватывает из толпы весело подмигивающую Камиллу. Давид и Марлон вскидывают вверх большие пальцы. Румен кажется немножечко обалдевшим от обилия народа.

Кружится. Кружится голова. Влажные пальцы сминают несчастные листы, на которых чернила наверняка уже слились в сплошное грязное нечитабельное пятно. Нестрашно, ведь каждое слово — отпечаталось на подкорке. Каждое слово — идет точно от сердца. Каждое слово естественней, чем стук сердца.

— Здесь я тебя оставлю, в обморок не свались, — Иман обнимает быстро за плечи и уходит в сторону, где в первом ряду для нее оставили место.

Музыка меняется. Становится торжественней что ли, иль напряженней. Гул голосов. Тарьей не может разобрать ни слова, как будто он очутился в улье. Не может и не пытается. Держится из последних сил. Громко и душно, и столько цветов.

Пресвятой боже… это что, на самом деле не сон?

Хенрик появляется в дверях, огромных, до самого потолка, распахнутых широко. Замирает на пару секунд и смотрит прямо в глаза. Через все гребаное пространство, что их разделяет. Через головы всех этих сотен людей. И время заморожено, оно отключается, исчезает. Времени нет, никого, ничего. Только двое.

“Господи, я просто люблю тебя,” — думает Тай, и от восторга щиплет глаза. Это ведь Хенрик — прямо напротив. Хенрик, что очень скоро станет совсем-совсем его, полностью, без остатка.

Восхищенный выдох по зале, шаг вперед. Не спешит и глаз не отводит. Он так напряжен, что можно почувствовать, как воздух сгустился, звенит. И желваки на скулах, как тогда — перед поцелуем на kiss-камеру. Когда на них тоже смотрел целый мир, задержав дыхание в предвкушении. И, кажется, даже планета приостановила вращение.

С каждой секундой все ближе, и воздуха меньше. И, кажется, стены сдвигаются, нависают.

“Дыши, Тарьей, дыши.”

В целом мире нет никого и не надо.

Только Хенрик Холм, его чуть скованная улыбка, его руки, что то теребят манжеты, то сжимаются в кулаки, то пытаются стащить с указательного пальца кольцо — тот самый перстень, что стал символом их единения давно, еще в Бергене…

Тарьей понимает — он волнуется не один.

Тарьей понимает — не только он не может дышать.

Тарьей понимает — он идет к нему вот сейчас, он здесь для него. Это все — для н е г о .

Хенрик останавливается точно напротив и смотрит, смотрит в самую душу. Глаза в глаза, и Тарьей затягивает внутрь, глубоко, без возврата. Короткая, почти искусственная усмешка, обкусанные губы.

Не произносит ни слова, только пальцами — вскользь по запястью. Наверняка сразу чувствует взбесившийся пульс. Однозначно слышит, как тяжелеет дыхание. Видит, как скачком расширяется зрачок, полностью скрывая радужку. Мутную до невменяемости просто.

— Дамы и господа, мы собрались здесь сегодня…

“Дыши, Тарьей, дыши…”

Хенрик — он внутри и снаружи.

Хенрик — он та самая цель, тот пункт назначения и тот смысл, что держит. Что держит всегда на плаву, вопреки.

Хенрик — тот, кто понимает без слов, даже больше. Хенрик чувствует за десятки миль, если у Тарьей что-то болит или просто портится настроение.

Хенрик — тот, кто научил быть цельным, собой.

Хенрик — та самая половинка, которая, говорят, есть у каждого в этом мире.

Хенрик заканчивает фразу, если Тарьей начинает.

Хенрик говорит, когда Тарьей только успеет подумать.

Хенрик… Хенрик обещает, что так будет всегда.

“Я знаю, что просто жить не смогу без тебя, не хочу”.

“Знаешь, так страшно представить, что я мог просто тебя не найти…”

“В любом из миров я нашел бы дорогу к тебе, потому что ты — мой. А я — твой”.

“Я обещаю, что всегда буду дышать рядом с тобой. Для тебя”.

“Я обещаю…”

“И я…”

“Навсегда.”

“До конца нашей жизни и после”.

— Согласны ли вы?..

— Согласен.

— Согласен.

Овации и поздравления, выкрики “горько”, холодное колечко на пальце и обжигающие, такие нежные губы.

Кружится, кружится голова. Не от цветов и сотен радостных возгласов, лиц. Не от мерцания свечей, не от вспышек фотоаппаратов. Отнюдь.

Вот это номер, он ведь правда сегодня стал… мужем.

Вот ведь номер… оказывается, и правда бывает так, что… навечно.

========== Часть 63. ==========

Комментарий к Часть 63.

https://vk.com/doc4586352_458582384?hash=117e40b84bb6432723&dl=c7c846543aa8853930

— Он же нравился тебе. Ну… Шистад, — брякнет Магнус и тут же почти свалится с фургона от нехилого такого тычка в бок.

Махди потирает ушибленный о приятеля кулак и делает страшные глаза, буквально вращая зрачками. Юнас молча закатывает глаза, а Исак фыркает, откидывая голову на плечо своего парня. Поворачивает голову, на ощупь находит губы губами.

— Не слушай Магнуса, он идиот, — совсем не шепотом роняет Исак, не разрывая поцелуя.

— Нет, что я такого снова сказал? Это же было раньше, вот я просто решил уточнить…

— Более подходящего времени, бро, ты конечно, же не нашел.

Юнас сводит на переносице брови, и это на самом деле может казаться пугающим. Махди мрачно кивает, соглашаясь с каждым словом, и до Магнуса, слава богам, наконец-то доходит. Сначала он замирает, в ужасе приоткрыв рот, потом медленно моргает, выпучивая глаза.

Эвен честно старается не смеяться, ведь это именно его Магнус избрал кем-то вроде наставника или, как сказал бы Эскиль, персональным гуру. Исак не так деликатен. Он хохочет до колик, уткнувшись Эвену куда-то в шею.

— Бро-о-о-о… бля, я такой осел. Но ты же… не расстроился? Я имею ввиду, сейчас-то вы вместе, все круто. Вон квартиру даже общую сняли…

Кажется, он теряется, недоуменно хлопает глазами, переводя взгляд с одного друга на другого. Исак практически сползает по Эвену, и только руки парня удерживают его от падения на асфальт. Его тело трясется все сильнее, и до парней доносится не то хрюканье, не то повизгивание, больше смахивающее на истерику.

— Все в порядке, Магс, я не злюсь, — выдает Эвен с теплой улыбкой. И черт… откуда он взялся такой — понимающий и тактичный.

Поглаживает легонько Исака вдоль позвоночника, а потом зарывается носом в светлую, растрепанную макушку, вдыхает глубоко родной запах. Его Исак. Он пахнет сонным счастьем и домом, апельсином и чипсами, кофе. Он пахнет Исаком — тем самым, кого Эвен увидел на пороге кафетерия в свой первый день в школе Ниссен. Увидел и понял, что больше — никого, никогда.

— Ты не должен ревновать, потому что сейчас Исак на Шистада и не посмотрит. Все в прошлом, — довольно заключает Магнус и сразу шипит от нового тычка в ребра. — Эй, ты чего? Я же не… Все же нормально?