Наверное, они как Аладдин из Аграбы и его верный джин. Вслушиваются в громкие выкрики торговцев воды, пробуют диковинные фрукты, любуются гибкими танцорами, наслаждаются выступлениями музыкантов. И эти протяжные, моментами рваные напевы, Исак знает, что отныне и навсегда они останутся в его сердце. Памятью об этой волшебной стране, что показала им столько чудес.

Эвен порой забывается настолько, что взволнованно хватает Исака за руку, переплетает их пальцы и трогает ладонь губами прямо среди разноцветной толпы, где, конечно, полно туристов, но не избежать и тяжелых, внимательных взглядов местных… И, может, Исак перестраховывается, но каждый раз виновато отстраняется, скользнув напоследок пальцами по запястью. И по ответному касанию он знает — Эвен все понимает.

*

Здесь, в Марракеше, много парков и тонущих в пышной зелени садов, в них столько цветов и неведомых прежде фруктов, что не только глаза разбегаются, но, кажется, мозг не в состоянии переварить такое обилие цвета, запахов, сладости. Эвен в первый же день полюбил прохладную пальмовую рощу, что сразу за старым городом, а Исак снова и снова уговаривал заглянуть в сады Агдал, которые на полном серьезе нарек Эдемом и пытался убедить своего парня, что рай на земле таки найден.

Вечером они ужинают на одной из террас многочисленных крошечных ресторанчиков. Уютных и тихих. Пробуют непривычные блюда, а потом обязательно долго плавают в бассейне под открытым небом в свете огромной полной луны, бросающей на воду серебристые отблески. И Эвен не преминет вспомнить, что Исак — тот самый мальчик, что не умеет задерживать дыхание под водой.

— Попробуй вот это мясо, очень вкусно… и картошка…

Накалывает кусочек на вилку и тянется через весь стол. Воздух — из легких прочь, когда Эвен облизывается недвусмысленно, а потом аккуратно… боги, так аккуратно, одними губами, снимает пищу, а сам смотрит. Глаза в глаза, несколько долгих секунд, не мигая, не отрываясь. Пока Исак жадно не присасывается к стакану с водой, заведомо проигрывая в любом противостоянии, которое могло бы случиться.

Эвен хмыкает и жует, причмокивает и даже жмурится от удовольствия, едва не мурлычет. Это особый вид издевательства или самоистязания — смотреть, как ест Эвен Бэк Найшейм.

— Все же попробуй приготовить мне дома такое. Приправы мы купим здесь, правда? Помнишь ту лавку в старом городе, где старик в тюрбане торгует целой кучей всего, там и специи есть, можно спросить и рецепты. Знаешь, ну… ты говорил про иные принципы и технику, я помню… И это, между прочим, вовсе не значит, что я хотел бы запереть тебя на нашей кухне…

Кого он обманывает, право? Как раз не отказался бы в принципе посадить под замок, чтобы никто не видел, не смог позариться и постараться отнять…

Смущается и замолкает. Вилку вертит в руках, а краска между тем заливает медленно скулы, перетекает на уши, спускается к шее и прячется в широком вороте белой рубахи, маскируя попутно алые пятна засосов на острых ключицах.

— Я обещал тебе свидание с марокканским ужином, я не забыл. Считай, что это, вот здесь, репетиция. Несколько черновых попыток перед тем, как сделать все идеально.

— Ты издеваешься? Все это путешествие — одно большое свидание.

Звезды над головой огромные и блестящие, как алмазы. Эвен улыбается тихо, перекатывает темную жидкость в широком бокале. Он так задумчив, словно здесь и сейчас его нет, выпал из настоящего, ушел в своих мыслях далеко-далеко. В один из тех параллельных миров, о которых Исак ему поведал однажды.

— И все же за специями мы отправимся прямо с утра.

*

Седовласый старик кутается в белую джеллабу, пряча сухонькие ладошки в широкие рукава. Исак беспрестанно чихает, пока Эвен роется в выставленных на прилавке коробочках и мешочках. Глаза слезятся, и он уже отчаялся разобраться во всех этих названиях. И если перец, шафран, тмин, имбирь и корицу он еще не спутает с другими, то фелфель дрисс или харису, перец пили-пили, кайенский перец, манигет, который оказывается одной из разновидностей мускатного ореха… Это взрыв мозга какой-то.

Наверное, лицо его сейчас выражает крайнюю степень страдания, потому что Эвен смеется и треплет по голове, целует быстро в макушку.

— Не парься, ладно, всем этим? Для этого у тебя есть я.

Долго и непонятно толкует с торговцем о свойствах каких-то там трав, и тот складывает в большой бумажный пакет новые и новые мешочки с неведомыми смесями. И, о восславим Аллаха и пророка его Мухаммеда, начинает, наконец, долго и витиевато прощаться.

Старик тепло улыбается, приглашая напоследок заходить еще до отъезда. Исак разбирает что-то про “не смыслящего в настоящем искусстве скучающего друга” и, закатив глаза, быстренько выкатывается из лавки, чтобы не учудить чего под занавес…

— Какие планы на вечер?

Эвен выходит следом на узкую улочку, зачем-то копается снова в пакете, засунув туда голову почти что по уши.

— Последний ужин под небом Марокко. И ты просто обязан попробовать пастилью, я тебе рассказывал об этом блюде.

Смотрит как-то выжидающе, словно это странное слово должно значить что-то особенное, на что-то там намекать. Но Исак кривится сконфуженно, разводит руками. Так много чужеродных названий и новых слов. Ну, как тут запомнишь все это?

— А еще закажем бутылочку того сухого вина… тебе понравится, обещаю.

Он словно светится предвкушением. Или это просто особый воздух Марокко. Прозрачный и чистый, на котором у людей будто крылья за спиной раскрываются.

*

Эта ночь правда какая-то особенная. Она точно звенит неслышной музыкой, впитывается какой-то негой, истомой в кожу. Блюда сменяют друг друга, и вино так приятно вяжет во рту. Эвен улыбается, болтает обо всем на свете и все время тянется через стол, чтобы накрыть пальцы рукою. Сегодня Исак не протестует. Сегодня наплевать на все и на всех, кроме него, такого торжественно-красивого, что сердце просто заходится, а где-то в затылке пульсирует извечный вопрос:

“Мне, правда? Это все мне? Для меня? Он — для меня?”

— Жемчужина марокканской кухни, — шепчет Эвен, когда им подают мудреный пирог, в котором столько слоев, что сосчитать невозможно.

Исак осторожно пробует свою порцию. Морщится, когда что-то твердое попадает на зуб, вытаскивает осторожно… и зависает, разглядывая узкую серебристую полоску металла.

— … непременно подают на марокканской свадьбе…

Уши Эвена пылают и, да, он никогда еще не выглядел более смущенным и неуверенным одновременно.

— Эвен, я…

— Нет, погоди…

Волнуется, или сохнет в горле. Руки трясутся, когда опрокидывает залпом сразу бокал. Собирается с духом.

— Исак Вальтерсен, окажешь ли ты мне честь?..

— Боже, Эвен, ты это серьезно?

Спрятать лицо в ладонях. Может быть, так получится не опозориться окончательно. Нет, он не ревет, как девчонка, но губы на какой-то миг вдруг дрожат, и пальцы… почему так немеют пальцы?

— Я люблю тебя с того самого мгновения, когда только увидел. В мой первый день в школе Ниссен. Я знал тогда, и знаю сейчас, что сам я без тебя никогда не буду цельным, счастливым. Ты выйдешь за меня, Исак? Станешь частью моей жизни навсегда?

— … пока смерть не разлучит нас.

Тихо-тихо, выдохом, шепотом. Не размыкая губ.

Потому что Эвену не надо слышать. Потому что может увидеть ответ в его мыслях, прочесть по лицу.

Навсегда.

========== Часть 53. ==========

Растянутая футболка, полный бедлам на голове и куча конспектов, которые Исак никогда не успеет переписать. Ни этим вечером или ночью, ни на этой неделе. Не в этой, блять, жизни.

Стакан с остывающим латте. Слишком, слишком много ванили. Так, что практически склеиваются губы и кажется, еще чуть-чуть, и из задницы начнут вылетать маленькие радужные пони. Он даже игру небольшую затеял: по глотку этой ядовитой бурды на каждое второе такси, проносящееся мимо огромного, во всю стену, окна. Почти как в фильмах про шпионов, которые он не выносит, и которые так любит Эскиль…