Нет, Исак вовсе не думал, что все альфы, как один — охуевшие эгоисты, не заботящиеся о своих половинках. Вот Юнас, к примеру, со своего омеги пылинки сдувает, подарками-цветами завалил так, что квартира больше похожа не то на оранжерею, не то на какой-то причудливый ботанический сад и распродажу одновременно. Альфа Магнуса терпит все неслабые заебы того и обещает в следующий отпуск увезти на какие-то там тропические острова. Даже Крис-мать-его-Шистад выключил мудака и таскался со своим омегой по больницам, когда того угораздило подхватить какую-то странную аллергию.

Но ни один, ни один из них, слышите, не подрывался с кровати чуть свет, чтобы приготовить завтрак. Как-то так повелось, что кухня по большей части была вотчиной омежек, а альфы у плиты смотрелись забавнее и нелепей, чем пресловутый слон в посудной лавке. И предрассудки тут, заметьте, совсем ни при чем.

*

Вот только Эвен никогда не был обычным. Исак это понял в первый же миг, как только поднял глаза на протягивающего салфетку альфу у умывальника. Так и завис, утонул, захлебнулся, не то, что все слова позабыл — дышать разучился. А когда втянул-таки воздух рывком — едва на ногах удержался, вцепившись в край раковины. Потому что альфа пах запредельно — тем самым, единственным — парой. И он не мог не почувствовать то же. Исак понял это по тому, как скачком расширились зрачки альфы, затапливая небесно-голубую радужку, как затрепетали крылья носа.

Чуть качнулся вперед, протянул руку и сжал тонкие пальцы нахохлившегося воробушком мальчишки.

“Меня зовут Эвен, кроха”

“Исак”

Откуда-то он знал — вот прямо с той самой секунды, — что никому-никому его уже не отдаст. Своего улыбчивого альфу с такими длинными пальцами и светлой челкой, что все время падала на глаза, а тот сдувал ее, фыркая и дурачась.

*

“Ты такой красивый, Исак. Хочу целовать тебя, хочу вылизывать и кусать, чтобы стонал и извивался подо мной, распахивал эти невозможные губы, отвечая мне. Только мне. Хочу распробовать тебя всего до конца, а потом сделать своим. Ты останешься со мной навсегда?”

Всего лишь вторая их встреча, но разве мог Исак сказать нет? Но язык как отнялся, он лишь моргнул и вздохнул, покачнувшись от захлестнувшего запаха альфы. И как с катушек сорвало. Сразу двоих. Моментально. Словно бы по щелчку.

Терся об альфу, хватался за плечи, выгибался, позволяя целовать и вылизывать шею, прикусывать, оставляя неглубокие следы, стискивал в кулаках грубую ткань джинсовки, чувствуя, как ноги трясутся. И на самом деле Эвен мог трахнуть его прямо там, нагнуть над скамейкой, не заботясь, что кто-то заглянет в эту часть парка. Вот только он отстранился, осторожно придерживая за плечи, нашел плывущий, расфокусированный взгляд глазами, провел пальцем по скуле, чуть прижимая.

Лаская.

“Это будет очень неправильно, кроха. С тобой здесь и вот так. А я хотел бы, чтобы все было идеально. Потому что это ведь ты”.

“Я?”, — мысли путались, и иррациональная обида хлестала наотмашь. И если бы Эвен не дышал так рвано, а зрачки его не казались от возбуждения такими огромными, Исак решил бы, что тому наплевать.

“Я так долго ждал тебя, кроха…”

Короткий поцелуй в мягкие губы. И нет, новое прозвище не кажется почти двухметровому Исаку издевкой или насмешкой — альфа выше на целую голову. И ему приходится так трогательно склоняться, чтобы снова мазнуть губами по губам…

Сладко.

Запредельно.

Правильно.

*

Этим утром Исак опять просыпается не от солнца, радостно лезущего в их постель, заставляющего слезиться глаза и мечтать о затемненных очках даже в спальне. Просто соседняя подушка и простыни рядом совсем остыли, и нет теплого бока альфы, к которому так хорошо, так правильно прижиматься ночью. А едва различимое позвякивание посуды из кухни выдает Эвена с головой.

Одеваться так лень, а потому Исак, еще сонный, уютный и теплый, заворачивается в одеяло и шлепает на звуки, почти не открывая глаз.

Эвен свежий и необыкновенно бодрый, разбивает яйца в миску и так ловко орудует венчиком, точно делал это всю жизнь. Может, так все и было? Исак же, которого папа баловал еще до того, как тот успел на свет появиться, разве что бутерброд приготовить способен, да кофе растворимый залить кипятком, правда, альфа не разрешает больше есть эту гадость, так что польза от омеги на их общей кухне стремится к нулю.

— Опять в такую рань вскочил. И чего тебе не спится, кроха?

Улыбается, оглядываясь через плечо, и будто одним только этим обнимает, отогревает, успокаивает.

— Без тебя мне не спится. Я тут подумал… Запишусь на кулинарные курсы и приучусь вставать на рассвете, чтобы успевать к твоему пробуждению.

Ему снова неловко. Бурчит совсем неразборчиво, прижимается со спины, обхватывая за пояс, ведет щекой вдоль позвоночника между лопаток. Невинные, уютные объятия, но и их достаточно, чтобы Эвен вздрогнул и даже выронил венчик, умудрился расплескать пакет с молоком.

Он дышит так часто и разворачивается в кольце рук Исака так резко, что сомнений в его намерениях не остается совсем…

— Эвен… яйца…

Какой-то глупый испуг, но альфа даже бровью не ведет, когда с полдюжины их из еще оставшихся в упаковке летят на пол, украшая мутными потеками стены и ближайшую мебель, одеяло отправляется следом. А сильные руки, обхватив Исака, усаживают прямо на столешницу. Разводит шире бедра, приспускает штаны и дергает мальчишку, подхватывая под колени. Входит плавно, одним слитным движением. Исак громко стонет, откидываясь назад, какие-то банки и ложки летят в разные стороны…

— Скажи… скажи это, кроха.

— Эвен…

— Скажи…

— Альфа моей мечты… Эвен… мой…

*

Через четверть часа беспорядок убран, Исак снова завернут в свое одеяло, устроился в уголочке с чашкой кофе и, подтянув колени к груди, наблюдает за новой попыткой Эвена приготовить завтрак.

— Зачем тебе эти дурацкие курсы, если у тебя есть я?

— Я омега, — слабо возражает Исак, а плечи Эвена предсказуемо напрягаются, — я должен…

— Ты должен позволить своему альфе заботиться. Только это, кроха… Договорились?

Исак согласно угукает, потирая свежую метку на шее. Эвен прибавляет звук радио и начинает пританцовывать, загружая кусочки хлеба в тостер.

— Габриэлла? Боже мой, только не это! Ты же прикалываешься надо мной?

Исак сокрушается так натурально, а Эвен хохочет, округляет глаза и подпевает все громче, приспосабливая венчик под импровизированный микрофон.

Его альфа никогда не был похож на других. Исак понял это с первого взгляда.

========== Часть 52. ==========

Это, определенно, была прекрасная идея — свалить из опостылевшего Осло куда-то на другой конец мира.

Здесь много яркого до белизны солнца и еще больше условностей. Здесь он не может взять своего парня за руку на виду у всех — пусть на дворе двадцать первый век, но это Марракеш — одна из древних столиц Марокко, и за такое здесь просто могут забить невзначай так камнями.

Исак не парится, если честно. Потому что пропитанные зноем, слепящие дни сменяют прохладные ночи, когда поток воздуха струится сквозь распахнутое окно, оглаживает обнаженные тела, ласкает. И Эвен вычерчивает на коже невидимые взгляду узоры, щекочет и бормочет, все время сиплым шепотом выдает такое, что у Исака уши пылают, и он прячет лицо смущенно в подушках, пока Эвен языком ведет влажную дорожку от затылка вдоль позвоночника, спускается ниже, заставляя стонать, извиваться.

Он кормит его с рук инжиром и виноградом, слизывает сладкий сок, струящийся по губам, и заставляет забывать все буквы норвежского, английского и какие там бывают еще алфавиты… А утром, пока жгучее солнце еще не забралось высоко, тащит гулять в старый город, раскинувшийся у подножия Атласских гор неоконченной шахматной партией.

Рыжеватые домишки и древние укрепления из глины, а в самом центре медины — огромная площадь, название которой Исак не выговорит и не запомнит ни за какие сокровища мира. Эвен может бродить здесь часами, с открытым ртом разглядывая десятки гнущихся, как резиновые, акробатов, слушая затейников-сказочников. И пусть когда-то он даже учил арабский, но понять может разве что каждое пятое слово. Впрочем, не сказать, что это мешает.