— Если ты против, мы можем…

— Мы не можем, мы будем. Блять, Хенке, я тебя так люблю. И еще я идиот, такого надумал… Тебе не надо ждать, ты дождался.

— Ты?..

— Люблю тебя. И это, блять, лучший подарок в моей жизни. И ты — самый лучший.

========== Часть 39. ==========

— Ты так улыбаешься.

Солнце такое яркое, что даже сейчас, когда оно уже катится к горизонту, приходится жмуриться, чтоб не слезились глаза. Дождь, что херачил трое с половиной суток без перерыва, наконец-то утих. Просто закончился, как будто кто-то выключил кран.

У Эвена яркие золотистые блики от жарких лучей в волосах. У Эвена такая улыбка, что, наверное, и разогнала все эти хмурые свинцовые тучи. У Эвена какая-то легкость в походке, будто вот, еще один шаг, и он взлетит в небеса, расправив за спиной спрятанные до поры крылья.

— День очень хороший. Ты рядом со мной. И ты согласился…

Исак вздыхает и дергает плечом, но даже не пытается высвободить руку. Пальцы, что сплелись с пальцами Эвена, спутались, как сиамские близнецы, не разделить, не разлучить. Уже никогда. Погладит легонько запястье, а потом просто чуть сожмет ладонь. Как азбука Морзе, посылающая сигналы-импульсы сразу в тело, прямиком в нервы.

〜 С тобой. С тобой. Для тебя. 〜

— Все еще считаю, что это плохая идея.

Наклонится, пытаясь спрятать под отросшей челкой расползшийся под глазом иссиня-черный “фонарь”. А Эвен притянет ближе, дунет в шею, в висок, боднет дурашливо. А потом нежно-нежно губами, почти не касаясь — по самой кромочке раны, по следу “боевого крещения”.

— Ты же знаешь, что шрамы украшают мужчину, а это даже не шрам. Всего лишь синяк, пара дней, и не останется ничего.

— Почему бы тогда нам не подождать эти дни? И все будет хорошо. Но тебе приспичило именно сегодня.

Нет, он не психует и даже не дуется. Он вообще не умеет сердиться на своего Эвена слишком уж долго. Его хватает секунд на десять под этим щенячьим взглядом, что удается Эвену так хорошо, и эти бровки домиком. И, нет, ну как устоять, когда эти руки сгребают в охапку, а губы целуют везде, куда получается дотянуться, когда так томно шепотом в ухо, скользнув по мочке кончиком языка, когда табун взбесившихся мурашек по коже, когда мозги стекают в штаны, а сердце бьется о ребра, как рвущаяся в поднебесье жар-птица?

А потому, какие обиды? Ничуть. Он просто правда не понимает, почему Эвен сегодня так вот уперся.

— Мы и без того тянули так долго, Исак. Мы уже живем вместе, а так и не сделали это. Они обижаются, знаешь? Думают, что отчего-то могут быть заочно неприятны тебе.

— Скажешь же тоже…

— Это то, что им кажется. Все эти отговорки и переносы совместных обедов. У них возникают вопросы. И если мы будем и дальше тянуть, они такого себе понадумают.

О, да. Как минимум — наркотики, секту, какой-нибудь бандитизм для комплекта. И прочие, прочие ужасы.

— Ну, первый раз, а я в таком виде. Неловко.

На самом деле неловко. Знакомство — это ведь то, что запоминается на всю жизнь. А тут вот он — он, явится с таким украшением во всю рожу. Как бродяга какой подзаборный или один из тех ребят, что только и делают, что машут без разбора кулаками.

— Ты помнишь вообще, откуда этот синяк? Ты за меня вступился вообще-то. Серьезно думаешь, что мои родители тебя за это осудят? Да отец пожмет тебе руку, а мама… мама думаю затискает до полусмерти. Она у меня такая… очень нежничать любит.

Смолкает вдруг, и скулы чуть розовеют, будто отблески ярко-розового заката, пылающего за деревьями, ложатся на кожу. Смущается что ли? Вот глупый.

— Я даже не этого боюсь, — решает наконец-то признаться и шепчет так тихо, что его парню приходится наклониться к самым губам, чтоб расслышать.

— Что, если я им не понравлюсь?

— Помнишь, я как-то сказал, что они полюбят тебя?..

— Допустим.

— Сейчас это не очень соответствует действительности, просто…

— Что?..

Растерянность и обида, и глаза будто бы потухают, а подбородок опускается на грудь. Не то, чтобы это было чем-то настолько важным. То есть, конечно, безусловно, это не ерунда, но… Но нет той силы, что могла бы их разлучить. Сейчас, после всего, Исак это знает точно.

— Малыш, ты чего расстроился сразу? Я просто хотел сказать, что они УЖЕ тебя любят, как сына. И даже больше, почти превозносят. Потому и огорчаются, что мы до сих пор не пришли на первый совместный семейный обед.

Слов больше не надо. Он видит, как светлеет лицо Исака, словно рассеивается мрак и туман. Он такой красивый, его мальчик, что хочется все время касаться, быть ближе, хочется целовать и петь ему песни, хочется обнять и закружить прямо здесь, хочется закричать громко-громко, чтобы услышал весь мир.

〜 Он мой. Только мой. 〜

— Смотри, что у меня тут. Красивый, как ты.

И желтый пушистый одуванчик — за ухо. Как крошечное яркое солнышко в волосах. Исак хмыкнет, но даже не подумает фыркнуть, возмутиться или скривиться. Просто крепче сожмет пальцы, обхватывая горячую ладонь.

========== Часть 40. ==========

Исак терпеть не может крокет. Что там, Исак и шампанское не особо-то любит. Что за удовольствие, глотать сладкую газированную водичку, а потом икать и чувствовать, как эта гадость лопается в носу пузырьками.

Исак лучше выпил бы пива и сыграл в какие-нибудь фанты. Но Эвен выглядит таким счастливым сегодня. Черт, он не выглядит, он по-настоящему счастлив, когда отправляет очередной мяч прямиком сквозь воротца под одобрительный гул Микаэля и Элиаса.

Вот уж, блять, парадокс.

Парень, при одном взгляде на которого у Исака пальцы на ногах поджимаются от бешенства и холодеет в груди. Но Микаэль, встряхнув своей шевелюрой, тянет приветливо руку и предлагает забыть “то глупое недоразумение” и начать все с начала. И, черт, Исак никогда бы не назвал свой разбитый нос какой-то хуйней, но… Он сам нарвался тогда, разве нет? И Эвен… Эвен смотрит пристально, настороженно, с места не двигается.

Исак знает, что Эвен примет любой его ответ и реакцию. Он знает, что здесь и сейчас выбор только за ним: вернуть его бойфренду друзей или закрыть эту дверь теперь уже навсегда? Эвен ждет. Кажется, у него даже кончики пальцев подрагивают от волнения, хотя он кажется невозмутимым и лишь вскидывает брови, спрашивая.

Наверное, он действительно соскучился по эти парням. По Микаэлю, которого однажды пытался поцеловать, а потом…

“Исак, успокойся”.

— Фигня вопрос. Я был не прав. Эта ревность… Все же вы, ребята, так близко раньше дружили, и мне крышу просто снесло. Но, забыли…

Улыбка совсем-не-соперника кажется искренней, а рукопожатие — твердым. Элиас собирает что-то про гормоны и горячую южную кровь, а Эвен… Эвен словно светится изнутри. И да, хотя бы поэтому оно того стоило. И разбитый нос, и ревность, что все еще грызет, подтачивает червячком изнутри. Ревность, которую Исак запирает в самый дальний ящик, чтобы разобраться с этим потом.

— Эвен, брат, иди сюда. Сколько лет…

Элиас стискивает парня в объятиях, похлопывает по спине, что-то говорит на ухо тихонько, вызывая не только улыбку, но и радостный смех. Микаэль кажется чуть осторожнее, ему не то, что неловко, но он непроизвольно косится на Исака, когда сжимает плечи старого друга. А тот ерошит волосы пятерней и, кажется, его улыбкой можно было бы осветить целый Осло.

— Мик… Знаешь, я на самом деле скучал.

— А ты пропал, и мы не знали, что думать, а потом Соня сказала. И… если это из-за того…

Хочется заскрежетать зубами, хочется вцепиться обеими руками и оттащить на другую сторону двора или и вовсе вышвырнуть за порог, хочется… И перед глазами темнеет, и ровный голос парней как-то смазывается, и в висках так колотит, а потом Исак пропускает пару минут разговора, пытаясь успокоиться.

“Ну, же, давай, ради Эвена. Соберись, твою мать. Это важно ему”.

— А это мой Исак, познакомьтесь, — его вдруг сгребают в охапку и подтаскивают ближе. Тычутся теплым ртом куда-то в ухо, поглаживают ладонями по спине. Не успокаивая, всего лишь удовлетворяя потребность коснуться. — Мой Исак, — повторяет как мантру. И смотрит… так смотрит.