И кто поручится, что он не придумал все сам? Исака, кардамон, те самые параллельные вселенные, желтые шторы. Их квартиру и холодильник, что пытались отмыть полночи, а потом вторые полночи устанавливали новую стиралку и так усердно стелили уже под утро постель, что разодрали новую простынь на ленты. Исак тогда засмеялся и брякнул, что пригодится мыть окна.

Кто подтвердит, что это все правда? А что, если он, Эвен, прямо сейчас спит в полукоматозном состоянии, и измученный безнадегой и апатией мозг просто выдумал — и этого мальчика с кудряшками, так забавно торчащими из-под кепки, и все его окружение, что приняло так легко, будто это нормально, когда парень любит парня, когда живет с ним, целует и спит в одной кровати. Не только спит, между прочим. А ребята просто смеются, подмигивая, и нарочито-сердито грозят вырвать ноги, если Исак снова заплачет.

Как будто Эвен дебил и куда-нибудь добровольно отпустит свое нежданное счастье. Наверное, потому он и касается его так часто: трогает, целует, наклоняется ближе, чтобы вдохнуть пряный запах: зернышки тмина, ветер над колосящимся лугом перед грозой. А еще — всегда серебристые колокольчики в голосе, в смехе. Даже в улыбке. Улыбке, от которой сразу хочется жить.

Жить и дышать полной грудью, и громко, заливисто смеяться, запрокидывая голову в высокое синее небо. Такое близкое, что кружится голова.

Кто поклянется, что он, Эвен, сейчас не болтается между жизнью и смертью после той самой попытки уйти навсегда из этого мира? Микаель, неслучившийся поцелуй, отторжение, Коран. И обухом по голове — мощный приступ. Страшнее он и не вспомнит. Хотя, наверное, потом, после отеля, когда он рванул голышом за бургерами в Мак, было хуже. Потому что Исак. Потому что Исак был напуган, раздавлен. Не понимал, а после решил, что все — ложь.

〜 Думаешь, он любит тебя?! Он болен, Исак. А ты — просто мания. Новая прихоть 〜

“Глупый. Я не перестал бы любить тебя, даже если б уверился, что ты — не больше, чем бред. И если мое подсознание способно создать вот такое… такое безграничное совершенство, зачем мне приходить в себя, отказываться… и терять?”

— Эви, задумался о чем-то?

Улыбка напротив светится, обволакивает, обнимает. Отвлекает от глупых мыслей и страхов. Вот он — Исак. Это он. Это цель, смысл и весь мир, наверное, — тоже он. Исак Вальтерсен.

— О тебе, — абсолютно честно, между ними нет лжи. Так, кое-что осталось несказанным, но еще успеется, правда? И вообще, у них же праздник сегодня. — Пахнешь карамелью, малыш.

Губами и кончиком носа по вспыхнувшей от смущения щеке. Рукою — за плечи. И ближе.

“Мне мало, мне всегда мало тебя, понимаешь? Мне просто надо знать, чувствовать, осязать. Всего целиком. Без остатка. А еще знаю, что не готов делить ни с кем. И потому твои друзья видят нас так редко. И если Юнас лишь понимающе хмыкает, вскидывая кустистые брови, Магнус каждый раз размахивает руками, как мельница ветряная, и болтает без умолку, возмущаясь, что, мол, совсем потерялись. А что поделать, если я не могу отпустить тебя от себя? Из нашего дома, нашей постели. От себя не могу отпустить ни на шаг. Потому что боюсь сорваться в пропасть, если останусь один”.

Исак не выглядит огорченным от этой гиперзаботы. Не так, от этой разновидности зависимости, которой на самом деле больны оба. И даже не думают попробовать излечиться. Исак любит утром поддергивать воротник куртки повыше, чтобы скрыть пятна засосов на шее. А переодеться на физкультуре — целое искусство. Ведь плечи, спина, грудь, даже бедра — все в этих отметинах, что говорят, кричат, сообщают: “Занято, слышите? Руки прочь!”.

Но так легко смущается каждый раз, когда Эвен обнимает и целует в переполненном караоке-баре, например. Как сейчас. При этом сам же легко засунет язык ему в рот, достанет до самых гланд, на одной из самых оживленных улиц Осло или в пустом классе, куда вот-вот ворвется толпа старшеклассников с учителем во главе. А еще будет прижиматься, тереться бедрами откровеннее некуда и так низко, гортанно стонать в самые губы, что никакой выдержки не хватит ни у одного.

Да ни у кого не хватило бы.

— Хочешь, спою для тебя?

Вырывается как-то произвольно, ведь петь он особо не любит. Но это Исак, для которого не песню, звезду с неба достанешь. А потом назовешь ее его именем.

— Представь себе не много, ведь это так легко… Представь себе — нет Бога, и черта нет ни в ком…

Караоке-бар трещит по швам, Эвен слышит музыку, слышит одобрительные выкрики и звон стаканов с пивом. Слышит, как тихо шепчутся девчонки, делясь очередными сплетнями. Слышит, как звенит приглушенный смех Эскиля, что-то втирающего Эве. Слышит, как присвистывает Магнус. Но все это — как-то далеко, фоном. Но громко, отчетливо, ясно доносится стук сердца в груди его мальчика, шум крови в его венах, замирающий на губах восхищенный выдох.

Исак.

И нет, Эвен не хотел бы забыть все, что было с ним до тебя. Просто чтобы помнить, как же ему однажды, черт возьми, повезло.

Ты знаешь, что без тени не было б света? Ты знаешь, что без боли мы не знали бы счастья? Ты знаешь, что без отчаяния не познали б любовь?

Ты знаешь, что без тебя просто не было бы меня?

Какая страшная мысль, Исак, — “без тебя”.

Комментарий к Часть 35.

Наверное, вам уже надоел такой бессюжетный, ниочемный Эвак. Простите, но оно само пишется, и в себе носить ну никак не могу.

========== Часть 36. ==========

Комментарий к Часть 36.

Инстаграм: https://pp.userapi.com/c639728/v639728352/20328/REAwTBPM2UE.jpg

всего лишь диалог

— Ты обещал, что на нашей свадьбе будут только мини-бургеры, Эвен. И что я, блять, вижу?

— Что? Серьезно? Тебе мало бургеров? Я связал свою жизнь с обжорой. Правда, куда в тебя влезет все это? Малыш…

— Я обжора? Я? Да столько, сколько ты в себя запихиваешь, ни один человек не сожрет. Ты же все время что-то жуешь, и эти самые бургеры пихаешь в себя целиком. Даром, что тощий, как жердь. Магнус вот брякнул на днях, может, у тебя глисты?

— Гли… что?! Магнус? Да вы офигели?! А я еще собственноручно этому засранцу приглашение подписывал…

— Допустим, ты только упаковал готовые по конвертам…

— А еще ты не верил, что мы поженимся. Смотри. Видишь, что тут у нас? О-па, кольцо. А это что, у меня? Серьезно? Такое же. А я же говорил, что это будет огромная охуенная свадьба. Смотри, даже торт есть с нашими фигурками.

— Какого хрена мы тогда не в костюмах Бога и Юлия Цезаря? Ха, нет, ты же мне обещал, что мы будем жениться голышом. Помнишь? И все-все-все делать абсолютно голыми… Где моя голая свадьба? И почему ты не лез ко мне на балкон, чтобы сделать предложение? Почему не орал: “Принцесса Вивьен”, карабкаясь по пожарной лестнице с букетом в зубах?

— Потому что у меня нет лимузина? Или в твоей комнате — балкона?! Как я должен был попасть туда? Я же не обещал тебе изображать человека-паука…

— А что, было б забавно. Представляю реакцию Магнуса.

— Мы слишком много говорим о Магнусе. При чем он тут вообще?

— Он наш друг? И, между прочим, твой шафер.

— Но свадьба-то наша. Иди сюда, ближе. Такой взрослый в этом костюме. Такой соблазнительный. М-м-м-м-м…

— …а у тебя липкие губы. Я думал, мы еще не резали торт.

— Мог я попробовать немножечко крема? Он вкусный. Но, знаешь, ты намного вкуснее.

— … и если сейчас ты продолжишь делать вот это пальцами и губами, гости нас дождутся разве что к закату. Ха, как раз кину букет. Его, правда, нет, но мы придумаем что-то… Эй? Эвен? Ты чего так завис?

— Помнишь, я сказал тебе как-то, что единственный способ сохранить что-то навсегда — потерять это? Я был пиздец идиот… Зато теперь у меня есть ты. Это все с лихвой окупает, правда?

— Конечно. Вообще, если бы не ты, я бы так и не вышел, наверное, из шкафа. Спас меня, понимаешь? А теперь ты мой… это так странно произносить. Муж…

— Помнишь, что случилось после того, как я спас тебя?

— Я спас тебя тоже.