Помнишь, я сказал тебе тогда, перед самым срывом? Единственный способ сохранить что-то навсегда — потерять это. Теперь ты решил, что это было о Микаэле. А я… я никого и никогда не любил так, как тебя. И самый большой страх моей жизни — проснуться и понять, что ты все же ушел, не выдержал, не смог. Возненавидел меня…

Я болен и иногда очень опасен. Для себя, для окружающих, для тебя. Я не хочу помнить вкус твоих слез и видеть боль в твоих глазах. Я не хочу слышать, как твой голос ломается от боли. Я не хочу ломать тебя — единственного, кто важен мне в этом мире. И во всех остальных.

Мне холодно. Знаешь, Исак, я привыкну к этому холоду. Наверное, без тебя теперь всегда будет так. Холодно, липко, постыло. Без тебя…

Это даже звучит безнадежно и гибло. Как будто из меня душу вынули раскаленными щипцами. Без тебя…

Подоконник промерз, и мне не хочется сидеть здесь и разглядывать звезды. Как-то мы всю ночь валялись прямо здесь, на полу, завернувшись в одно одеяло, и считали их, искали созвездия. Ты еще смеялся и говорил, что у меня на коже — звездная карта этого неба. И никак не верил, что в моей жизни звезда лишь одна — это ты.

Я не знаю, как вышло, что тебе все рассказали. То ли Элиас пришел в школу за Саной и услышал, как вы говорите обо мне, то ли это был Юсеф. Какая разница, правда? Теперь ты знаешь. Знаешь, что я чуть не шагнул за грань. Вот только и не подозреваешь, что уже очень давно только ты держишь меня по другую сторону. И каждый день доказываешь, что я тоже имею право на жизнь и на счастье.

“Я так люблю тебя, знаешь?”.

Разве могу я тебя потерять? Я просто забыл одну истину, которую мне доказали давным-давно: люди сами по себе всегда одиноки. Но знаешь, в другом месте, в другой вселенной…

К черту… Есть только здесь и сейчас. И здесь и сейчас я тебя потерял.

Может быть, ты придешь за вещами, когда я выйду отсюда? Или пришлешь Юнаса с Магнусом или Махди. Может быть, это будет твой отец, который неожиданно просто принял нас с тобой парой… Может быть…

— Ты чего сидишь в темноте? И квартиру всю выстудил. Холодно же…

Я не услышал, как ты зашел, и не знаю, как не свалился при звуках твоего голоса. Твоего голоса — чуть встревоженного, усталого… нежного?

— Эвен? Что-то случилось? Приступ?

Подходишь стремительно в пару шагов, заглядываешь в лицо. В свете звезд твоя кожа кажется серебристой и влажной. Влажной. И глаза покраснели. Ты плакал?

Как написала мне Сана? “Он знает про Микаэля и все остальное. Прости, Эвен. Мне жаль”. Он знает, и небо упало на землю, раскалывая мою жизнь на до и после, а меня вбивая в землю по самую грудь. Так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть.

— Эви, пожалуйста, не молчи.

Его ладони на моем лице, его дыхание — на губах, его аромат — вместо воздуха. Окутывает, пленяет и… лечит. Исцеляет располосованную на ленты душу.

— Ты плакал? — получается простужено, сипло. И совсем не то, что нужно спросить. Не то, но так важно. Потому что мой мальчик не должен плакать. Никогда не должен плакать.

— Он мне рассказал. Микаэль…

Вздрагиваю и сжимаюсь при звуках этого имени. Значит, он? Значит вот как… мало ему было тогда…

— Он пришел с Юсефом в школу, чтобы встретиться с Саной, и я… Я не спрашивал, но он уже откуда-то знал. И он… ему на самом деле жаль, он говорил, что просит прощения, просил рассказать тебе. Все то, что случилось. Как он оттолкнул тебя, как все чуть не закончилось плохо, как ты пытался…

— Исак…

У него голос срывается, и пальцы сжимаются в кулаки, а меня будто лезвием изнутри кромсают. Но даже не больно. Наверное, от того, что Исак шепчет все это куда-то в висок, то и дело, касаясь меня солеными, влажными губами.

— Мне плевать на их веру и их убеждения, Эви. Они сделали тебе больно, заставили почувствовать себя ничтожеством, грязным. Они… нахуй его извинения. Прости меня, ладно? Кажется… у него остался синяк… Я не хотел, но не смог.

Не смог иначе.

Он говорит так сбивчиво, путано. Перескакивает с мысли на мысль. Чуть отстраняюсь, чтобы посмотреть в черную ночь. Не потому, что не хочу видеть Исака. Не потому, что стыжусь своих слез. Мне бы понять… мне бы просто понять, что я сделал такого? Чем заслужил? Чем заслужил тебя, мой Исак?

Прижимается со спины, ведет носом по шее, прихватывает губами. А потом опускает голову на плечо и шепчет-выдыхает, одновременно целуя.

— Ты больше не будешь один, слышишь? Ты никогда не будешь один.

“Потому что я люблю тебя”.

Комментарий к Часть 32.

В моей вселенной Исак ВСЕГДА и во всем примет, поймет и поддержит Эвена. Надеюсь, Андем не решит иначе. Блин, да по другому просто невозможно же!!!

========== Часть 33. ==========

Комментарий к Часть 33.

POV Исака

Я не могу, когда Эвен плачет. Кажется, будто не слезы текут из его глаз, а из меня — жизнь. Капля за каплей.

Я не могу, когда он смотрит как будто насквозь, когда губы кусает, а потом отворачивается. Чтобы не видел. Чтобы не видел т а к и м .

“Не смотри на меня, пожалуйста”, — он всегда в эти моменты кажется простуженным и больным. Вот только не болен. Здоров. Просто момент, эпизод. И теперь я знаю точно, что это тоже пройдет.

Обниму упрямую глупую голову, зароюсь носом в волосы, что пахнут ромашкой и солнечным кленом, дубовыми листьями и дождем. Моя рубашка промокнет на груди, и его подрагивающие ресницы будут щекотать мою шею.

“Я не хочу, чтобы видел. т а к и м “.

Глупый. Он так и не запомнил (или побоялся поверить), что нужен мне всегда и любым. Потому что и это — тоже часть моего Эвена. Потому что я люблю не какие-то отдельные черты или поступки. Всего без остатка.

— Ты не один, помнишь, детка?

Слово, что я шепнул ему первый раз, еще не зная, не понимая, что приступ. Слово, что я повторяю снова и снова, чтобы показать и ему, и себе. Я не боюсь повторения. Я буду рядом.

И Эвен НЕ БОЛЕН.

Знаю, что сейчас ему нужна лишь пара минут, чтобы собраться с силами и завести старую песню о том, что непременно сделает больно, не контролируя приступ. Напугает. Навредит. Сделает что-то настолько ужасное, что я возненавижу его.

〜 Эвен Бэк Найшейм, блять, ты вообще себя слышал? Я! Возненавижу! Тебя?!? По-моему, скорее Магнус научится клеить девчонок, перестанет звать Махди мусульманином и путать бисексуалов с пансексуалами, чем это случится 〜

Он просто… Я правда не знаю, что такого могло случиться с ним раньше, что он настолько потерян. А еще совсем не верит в хороший конец. Все еще не верит, боится.

А я дышать не хочу без него. Потому что весь мой гребаный мир — в его взгляде. И весь мир засыпает, когда он опускает ресницы. И мир мой смывает приливом, разбивает цунами, когда Эвен плачет.

— Я недостоин тебя.

Отвесил бы подзатыльник или оплеуху. Вот только сейчас он настолько раним, что не смогу даже прикрикнуть. Просто запущу руку глубже в волосы, просто сожму руками чуть крепче, просто поцелую еще и еще.

— Я делаю это ради себя, дурачок. Я ж без тебя пропаду. Лягу и сдохну.

Ни тени иронии, ни грамма преувеличения. Рядом с ним я могу говорить только правду. Рядом с ним я могу дышать глубже. Рядом с ним мне хочется петь и обнять целый мир. Рядом с ним мне просто хочется сделать его самым счастливым. Самым-самым — во всех этих треклятых бесконечных вселенных с разноцветными шторами и кардамоном.

Полусмех-полувсхлип сквозь слезы. Так, если бы он услышал мои мысли.

〜 Иногда мне кажется, что мы думаем вместе 〜

— Ты пахнешь вафлями и бульоном.

Сомнительный комплимент, который значит, однако, что Эвен проголодался. Конечно, он опять проглотит лишь пару ложек и уползет в спальню, задернет шторы и натянет на себя все имеющиеся в доме одеяла. Иногда отыскать его получается не с первой попытки.

— Хочешь, чтобы я приготовил что-нибудь?

Кивает куда-то в плечо, все еще пряча глаза, стыдясь своей слабости. Глупый.

— Тосты.

— Боже. Опять? Плавленый сыр и кардамон? Эвен, ты желудок испортишь. Это есть невозможно.