— У тебя глаза сразу как стекляшки. И уголок рта чуть опускается. Слева…

Забытая трубка мобильника на кровати вдруг оживает, пиликает, мигает. Парни вздрагивают синхронно, а потом руки тянутся.

Не друг к другу, нет, всего лишь заткнуть источник мерзкого звука.

Касание пальцев — случайное, вскользь. Еще и еще. Подушечкой пальца по запястью, вычерчивая на коже круги, пытаясь не застонать в голос. Всего лишь от этого невинного жеста.

Перекатиться на бок. Так, чтобы в зоне доступа. Так, чтобы потянуть за махровые завязки, ослабляя узел. Так, чтобы ладонью, пальцами. Так, чтобы ближе. Так, чтобы почти что без воздуха, как высоко в горах, когда горло сжимает, и во рту так сухо, и черные точки перед глазами.

— Т-там Юлие за дверью… и остальные…

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Еще один вдох.

— Мгм…

Мягкий, податливый, томный какой-то, весь будто пропитанный золотисто-солнечно негой.

— Хенке… — выдохом-всхлипом, болью, мольбою. Той, что не услышит никто, той, которой он не захочет поделиться с чужими.

— Пожалуйста, Хенке.

И все.

Именно так падает железный занавес, отрезая от обезумевшей толпы зрителей. Именно так ставят росчерк на желтоватом пергаменте чернилами цвета тонущего в море заката. Именно так понимаешь, что вся твоя прошлая жизнь и не жизнь даже — просто прелюдия. До него. Для него.

Вместе с ним.

— Nei, baby, nei… gå her. Jeg elsker deg…

Jeg elsker deg.

— Alt er love… Это глупо, ты знаешь? — так глупо бороться, отрицать, отворачиваться, когда каждая клеточка тела кричит, верещит: “Мой, просто мой, не отпускай…”

Сдохну же. Просто не-буду. Исчезну.

— Я знаю, что мы ничего не должны.

Никому. Ни одному из них, Тарьей…

— Контракт…

— Да пропади он пропадом, боже…

Хенрик не понимает, как оказывается на спине, не понимает, почему эти губы не целуют, пожирают, терзают, мучают, шепчут, что-то шепчут безостановочно.

— Скоро съемки закончатся…

— …

— Понимаешь?

— Я этого и жду вообще-то… — дернется, сжимаясь под едким, смущающим взглядом. — Я не хочу жить на публику, знаешь. Не хочу выбирать. И не буду.

В груди пусто и холодно, как перед прыжком с вершины утеса туда, в пустоту. Клетки тела будто дробятся на части, спекается кровь, и…

Полы халата, раскрывающиеся будто от ветра, посторонние губы, метящие бледную кожу, тихие выдохи сквозь сцепленные зубы, и руки, что, соскальзывая с бедра, чуть раздвигают длинные ноги. Легкий поцелуй на лодыжке, поджигающий воздух, раскалывающий небо на режущие осколки…

— Я не хочу потерять тебя… позже…

Уже через минуту шум за дверью заставит отодвинуться дальше. Уже через минуту он ухмыльнется и будет плоско острить, нести, как всегда, какую-то чушь. И лишь изредка — раз в десять-пятнадцать минут кидать быстрые, осторожные взгляды на парня, так плотно завернутого в чертов халат.

Белый-белый, как перья лебедей, что любят лишь раз.

…

< Если ты не велишь им убраться в течение ближайшего получаса…

< Набросишься на меня прямо при маме?

< Трахну тебя прямо здесь и сейчас. Вот наплевать, я слишком долго терпел, мелкий ты провокатор.

…

— Ш-ш-ш-ш-ш-ш, Хенке, малыш, не спеши…

Палец, затянутый узел халата. Ладони, оглаживающие снизу так нагло… так сладко… Пальцы, стягивающие с плеч треклятую ткань…

— Ты хочешь, чтобы я прекратил?

— Всего лишь, чтобы заткнулся…

========== Часть 21 (актеры) ==========

— Хэй, ты храпишь?! Юлие, ты знала? Наша спящая красавица, оказывается, храпит.

Хохочет и тормошит, щекочет кончиком носа и длинной светлой челкой. Тарьей не смотрит, но знает, что тот улыбается, чуть прищуриваясь. Так, что от уголков глаз разбегаются складочки. Как лучики солнца поутру.

— Блин, отвали.

Просто тепло и уютно лежать вот так, зарываясь в подушку, когда Хенрик наваливается сверху, мнет, как какую-то плюшевую панду, тискает, нежничает…

— Ну же, у нас перерыв, а ты тут разлегся и дрыхнешь. Помнишь, мы в кофейню хотели?

— Ага, и там нам снова не то что поговорить не удастся, но даже тупо кофе попить. Я слишком устал для всей этой суеты и автографов.

— И что же ты ночью делал? К тесту готовился?

Не слышит, как тон из беззаботно-дурашливого делается вдруг настороженным, ломким. Как тонкий лед на реке в середине весны. Ступи неловко — и булькнешься в стылую черную воду прям с головой.

Тарьей лишь дергает бездумно плечом, пытаясь стряхнуть поглаживающую ладонь.

— Какие, к черту, тесты? До них еще месяц, а то и два. Просто… просто не спал. Не спалось.

И вдруг краснеет, как если б попался на чем-то постыдном. Хенрик успокаивается моментально, склоняется низко-низко, так, что губы касаются шеи. Как раз в том месте, где под полупрозрачной кожей пульсирует синяя венка.

— Думал о ком-то особенном, детка?

Смеется, пощипывая губами затылок, перебирает спутанные прядки, обхватывает руками поперек, а снизу удерживает ногами. Им жарко, щекотно и солнечно. И оба знают, что через пару секунд невинная возня перейдет во что-то другое. Что-то, от чего срывает предохранители, от чего расширяются зрачки, хлеще, чем у наркоманов, плавятся мозги, плавятся кости…

— Можно я просто посплю? — просит тихо-тихо, жалобно как-то, взмахивает ресницами. Чертенок. Только он один так и умеет. Или получается — лишь у него.

— Люблю, когда ты такой сонный и милый. Люблю… — шепнет Хенке и устроится рядом, притягивая спиной к своей груди.

Тарьей свернется клубочком, чуть откинет голову, устраивая ее на плече, позволит себе опустить ресницы. Густые, золотистые. Хенрик так любит, когда он склоняется над ним и щекочет, моргая.

Хенрик любит в нем все.

“Мальчик мой”, — щекой по щеке, оставляя невесомые поцелуи на подбородке и скулах.

Щелкнет дверь, но он вскинется, шикнет на девушку, сунувшуюся было в комнату, покажет жестами: “Не видишь что ли? Он спит?”. Та укоризненно цокнет, но так же молча исчезнет за дверью. Потому что, наверное, вся группа понимает: мальчик вымотан, мальчик устал. Мальчик влюбился.

Мальчик в панике просто.

Потому что остался лишь один эпизод. И конец.

— Все будет хорошо. Ничего не изменится, обещаю, — шепнет в спящие губы Хенрик, еще не зная, что впереди будут показы и фотосессии, посиделки в пьяных компаниях, бильярд, потом Альпы и много-много другого.

Еще не зная, что все может измениться в момент.

Просто пройти. Как проходит гроза.

========== Часть 22 (актеры) ==========

— Хэй, прекрати меня снимать. Я на чучело похож или на обезьяну. А ты опять в “Instagram” это постишь? Ульрике, черт.

Девчонка хихикает пьяненько, но телефон не опускает. Делает большие глаза, ложась грудью прямо на стол, и шепчет так громко, что на них оборачиваться начинают:

— На пьяную обезьяну, я бы сказала. Что, боишься, опять огребешь?

Хенрик прикрывает глаза и прячет улыбку в кружку с пивом. Громко фыркает в пушистую пену, что немедленно оседает на щеках и носу. Подруга все еще смеется, щурится лукаво, чуть склоняя голову. Разглядывает.

— С чего я должен бояться? Или ты думаешь, мама…

— Боже, да Сив-то при чем? Я про Тарьей вообще-то.

Парень снова прячется в кружку с пивом, вглядывается в содержимое так заинтересованно, будто ищет там что-то. Ульрике вздыхает, тянется через стол, чтобы взять его руку.

— Я знаю, что это сложно, что ты очень устал. Я все понимаю. Он — школьник, и такая популярность у шоу. Все благодаря вам двоим, но это очень мешает теперь.

— Не надо.

Наверное, такой резкий переход от беззаботности и веселья к чему-то серьезному… оглушает, пугает, выдергивает в реальность, от которой он пытается бежать каждый день. Получается не очень, потому что…

Потому что, как можно сознательно пытаться избегать? Не видеться днями, созваниваться из своих комнат украдкой, убеждая друг друга: так будет лучше.

— Ему не нравится, что ты пьешь.