“Гарри Поттер, ты был бы смешон, если бы это был не ты. Не ты, не Малфой. Мерлин, Джинерва, на что ты надеешься до сих пор? Ведь все и так ясно… Но, что, если…”
— Ты снова зациклился на Малфое? Это из-за… из-за того-кого-… из-за его повелителя? Неужели хорек принял метку?
— Что ты говоришь такое? — замолк, понимая, наверное, что чуть не сорвался. Продолжил уже спокойно и ровно. Холодно. — Джинни, прости пожалуйста, я должен срочно идти. Совсем забыл, что профессор Снейп велел спуститься в его лабораторию перед Зельями…
И кубарем скатился с лавки, ринулся мимо затихших сокурсников, под удивленными взглядами преподавателей, даже не замечая, что Северус Снейп, к которому он так вдруг заторопился, брезгливо поджал губы, разглядывая одного из самых раздражающих своих учеников с возвышения учительского стола, как один из наимерзейших ингредиентов для кого-нибудь отвратительного зелья.
— Джин, все в порядке? Куда это Гарри так заторопился? Быстрее он только от бладжера улепетывал на прошлом матче с Хаффлпаффом, — прошамкал Рон с набитым ртом и снова уткнулся в тарелку, даже не дождавшись ответа.
Гермиона кинула сочувствующий взгляд, но предпочла промолчать. Слава Мерлину, близнецы ничего не заметили, а то издевок и насмешек потом не оберешься. Хотя, рано или поздно все откроется. Если только она не ошиблась…
Сейчас или никогда, Джинерва Уизли.
>… …<
Она крадется по коридору, даже не представляя, куда податься, где могут быть эти двое. Скорее всего — каждый в гостиной своего факультета. А она, Джинни Уизли, просто больная, параноидальная…
— Драко. Ну, пожалуйста, Драко… — в отчаянном знакомом шепоте дрожат едва сдерживаемые слезы, и Джинни чуть не падает, спотыкаясь. А потом, оглядевшись, забирается за тяжелые скрипучие доспехи древнего рыцаря, что подвернулись тут так кстати. — Я не знаю, как сказать, что мы с ней не вместе. Ведь ты же сам запретил говорить всем о нас. Война и Волдеморт. Ты прав, никто не должен узнать. Но, Драко, я не могу… Это невыносимо вот так, украдкой, как воры.
Что-то грохочет в голове, перед глазами плывет. Джинни вцепляется пальцами в стену и думает как-то отстранено: он никогда не говорил ТАК с ней, Гарри Поттер. Никогда в его голосе, фразах, словах, не было столько страсти, отчаяния, потребности…
— Я не подписывался смотреть, как ты тискаешься с Уизлеттой, Поттер. Тайно там или не тайно, а идиота из себя делать я не позволю.
Джинни жмурится и изо всех сил трясет головой. Может, все просто, и это всего лишь какая-то шутка Фреда и Джорджа? Опоили, заколдовали, зашвырнули ее в какую-то жуткую параллельную реальность? В мир, где Гарри влюблен в своего давнего школьного врага. В мир, где этот враг отвечает ему с привычным холодным высокомерием, не в силах, однако, скрыть ломающую голос боль. И она знает — если отважится выглянуть из своего укрытия, увидит опущенные плечи и серебристые глаза, вглядывающиеся в зеленые с безмолвной надеждой, почти умоляющие…
— Драко, ну что ты такое говоришь? Давай, я схожу с ней сегодня в Хогсмид, все расскажу, объясню. Да успокойся ты, не про нас. Объясню, что чувств нет, что она хорошая, но для меня как сестра. Всю правду скажу. Я же только тебя люблю, глупый. Я же сдохну, если и дальше так… Я только твой. Ты мне веришь?
Каждое слово как пощечина, злая насмешка. И что-то так сильно жжет под веками, а перед глазами темнеет. И далекая, нереальная фраза, как из-под воды, как с того света. Как будто боггарт выбрался из этих самых доспехов, замораживая ужасом.
— Не верил бы, давно бы проклял. Придурок.
И влажный звук поцелуя, и тихие стоны, перемежаемые неразборчивым шепотом, обещаниями, всхлипами. И Гарри снова и снова объясняющийся в чувствах тому, на кого она и смотреть то без презрения не могла. Все эти годы. И мерзкий Малфой, куда-то растерявший всю свою напыщенную надменность, непривычно беззащитный. Влюбленный?
— Мой, Гарри? Только мой? Обещаешь?
— Чей же еще? Конечно же твой. Навсегда.
Голоса стихают, удаляясь вдоль коридора. А Джинни еще долго стоит там, откинув голову на твердую холодную стену. В доспехах шебуршится кто-то. Может быть, тот самый боггарт. Но больше не страшно. В голове пусто — ни единой мысли не бьется. И под ребрами пусто. И даже не больно.
Не больно.
Не больно.
========== Часть 20 (Джордж/Фред) ==========
Комментарий к Часть 20 (Джордж/Фред)
Джордж/Фред, преслэш (сегодня будет несколько зарисовок с ними в честь ДР близнецов Фелпс)
— Джорджи? Ты со мной не разговариваешь? С самого экспресса молчишь. Что-то случилось? Хэй, только не говори мне, что ты влюбился в ту девчонку, что строила нам глазки всю дорогу. Как ее? Джонсон?
Таращит глаза, причмокивает глупо, пытается за весельем спрятать сжимающую горло тревогу. Все, что угодно, лишь бы подавить, затоптать эту тень, что незримо легла между ними. Как невидимая глазу преграда. Кажется, протяни к брату ладонь, и она упрется в твердый прозрачный барьер, а Джордж и головы не повернет, не заметит.
Холодный. Почему ты вдруг стал таким вот холодным?
— Тебя матушка чем-то расстроила? Там, на платформе? Или, может быть, Перси снова достал?
Снова молчанье, лишь раздраженно дернет плечом, когда брат попытается все же коснуться, ободряюще сжать. Сердце быстро-быстро колотится вдруг о ребра, кажется, пуская по ним тонкую паутинку трещинок.
Недоумение, обида, тревога смешиваются в странное зелье, что заполняет изнутри, путает мысли, мешает думать хоть сколько-то разумно.
— Если ты и дальше будешь молчать, я уйду. Слышишь, Джорджи? Один уйду летать на метле или к Ли с тарантулом его поиграть… Если…
— Вот и вали к своему Ли и его мохнатому чудищу, — выплевывает ядовито, даже не повернется, упорно сверлит взглядом стенку, будто это последний номер того журнала для взрослых, что они перед отъездом в школу видели в Косом переулке у “Флориш и Блоттс” и непременно разглядели б получше, если бы матушка не управилась с книгами до обидного быстро.
А у Фреда в горле щекочет, и будто лопаются стягивавшие плечи проржавевшие цепи, и хочется взмыть вверх на метле, как во сне, как будто он вдруг стал лучшим загонщиком за всю историю школы, как мечтал, будто удалось подкинуть Рону паука в постель и не быть оттасканным за уши мамой…
— Так ты из-за Джордана все это устроил? — на всякий случай шепотом, осторожно, будто пробуя носком туфли потрескивающий лед, стянувший гладь Черного озера. Будто не в силах, не смея поверить, что так просто, что такая вот ерунда…
Джордж стреляет злым взглядом из-под нахмуренных бровей. Такой рыжий, солнечный, что хочется просто свалить на кровать и щекотать, пока по щекам не побегут слезы, пытаясь смыть золотые веснушки. Щекотать и держать в ладонях дергающееся, отбрыкивающееся тело, кусать за выступающие ключицы и плечи, хохотать во все горло…
— Давай, вали к нему, облизывай этого его отвратного паука. Можешь даже в комнату к нему переехать. Я, знаешь, не против.
Спина прямая, как древко от метлы. И глаза яркие, злые. Колючие, как застывшие на ветру сосульки из слез.
— Мерлин, Джорджи, ты так меня напугал. Мозгов — не больше, чем у нашего Ронни. Ты что такое устроил? Думаешь, у меня может когда-нибудь быть друг ближе тебя? Или считаешь, матушка никогда не может нас различить, лишь потому, что мы близнецы? Дело ведь не в одинаковых лицах…
— Тебя Ли не потеряет? — все еще колко, с обидой, отдающей горькими травами и соленым ветром. Но плечи уже не так сутулятся, и льдинки тают там, у зрачков.
— Иди он к Мордреду, этот Ли вместе со своим пауком. Хватит фыркать, Джорджи, я лишь уговаривал его одолжить это чудище на денек, чтобы сделать нашему братцу сюрприз…
— Мама с тебя шкуру спустит, если Рон от испуга заикаться начнет. Или заставит все следующие каникулы гонять вокруг Норы садовых гномов, провались они… — буркнет брат, все еще пытаясь дуться, но уже заражаясь азартом новой проказы, уже выстраивая в голове сотни новых планов…
