Видеть, знать, осязать. Касаться, боггарт его забери, хотя бы раз за день, хотя бы валяя по пыльному полу в кабинете Зельеварения или среди диковинных растений профессора Стебль — милых улыбчивых цветочков и безобразных уродцев, щелкающих клыкастыми пастями так близко к мутузящим друг друга мальчишкам, надеясь отхватить хоть кусочек.

— Я просто должен знать, что ты ничего не замыслил, — тихое бормотание, неловкое оправдание, и румянец, заливающий лицо в темноте пустой гриффиндорской спальни. И только Сычик фыркает неслышно, чистя перышки на приоткрытом окне.

Нырнуть под кровать, все время оглядываясь на дверь, за которой — ни звука. Быть может, ребята уже ушли на вечернюю прогулку до Черного озера, или… может быть, уже время ужина? Точно.

Плевать. Даже лучше. Потому что…

Потому что я должен узнать, чем ты занимаешься на закате, когда не приходишь в Большой зал, бросив своих друзей и подружку, невидимкой растворяешься в гулких коридорах Хогвартса, где учет тайным проходам не вел никто и никогда…

Пергамент под пальцами теплый, шершавый. Развернуть карту осторожно, почти сразу заметить проступающие следы — прочь из подземелий Слизерина. Как будто куда-то торопится, почти бежит, озираясь все время. Вот замирает на месте у той самой развилки. Возможно, беседует с полтергейстом или одним из портретов, или таится от шныряющей всюду Миссис Норрис.

Что же ты задумал, Малфой?

Отвлечься от объекта слежки всего лишь на пару секунд, всего лишь, чтобы удостовериться, что Паркинсон и Забини все еще в Большом зале, что Гойл и Крэбб не поджидают хорька где-нибудь за углом. Пусто. Замок как вымер, и лишь черные отпечатки ног скользят в никуда без какой-то видимой цели и смысла.

Перевести с облегчением дух, не задумавшись, почему так обреченно сжалось под ребрами, когда так долго не удавалось разглядеть на карте следы Пэнси Паркинсон, когда на мгновение подумал, что именно к ней…

Оборвать мысль, не додумать трусливо. Неважно. Всего лишь предосторожность, просто быть наготове. Рассеянно коснуться постылого шрама на лбу.

— Что ты задумал и почему смотришь так странно, когда думаешь, что не вижу? Будто выжидаешь чего-то, будто тебе так страшно при этом, что ты вот-вот в обморок грохнешься, будто хранишь самую страшную тайну, и…

— Гарри!

Гермиона врывается в комнату маленьким смерчем со сверкающими глазами. Смотрит укоризненно, когда он торопливо прячет карту в складках подушки.

— Не скажешь, что там такое?

Сжатые губы и упрямая складочка между бровей.

— Однажды я допрошу тебя с пристрастием, Гарри Джеймс Поттер, но не сегодня, если ты не будешь упрямиться и поешь. Смотри, я принесла тебе кусок пирога и несколько яблок. Ну же, Гарри, прошу, на тебя смотреть больно, так исхудал…

Покорно кивнуть, протягивая руку за угощением. Улыбнуться почти не натянуто. Он правда благодарен друзьям за участие и заботу, просто… Просто их так много в эти дни, так много и всюду, и времени не хватает.

— Спасибо, Герм, очень вкусно, — впиться зубами в сладкое тесто, попытаться хотя бы сейчас выбросить из головы мысли о белобрысом слизеринце, о Карте Мародеров, где отпечатывается каждый шаг, о странном тянущем чувстве в животе и груди, когда он видит… Не так, когда просто думает, представляет. И мягкие (они же мягкие и гладкие, правда?) волосы Драко Малфоя, и длинные пальцы, которыми тот мог бы играть на любом инструменте так виртуозно…

Мерлин, это магическая горячка, не иначе.

— Гарри, очнись! Где ты витаешь? Снова мыслями где-нибудь на метле над квиддичным полем гоняешь за снитчем?

Подруга не раздражена, усмехается очень по-доброму, треплет по растрепанным волосам, а у Гарри перед глазами почему-то всплывает ехидная кривая усмешка и капризный голос, что цедит надменно: “Воронье гнездо просто, Поттер. Не пробовал причесаться? Быть может, расческу тебе подарить?”.

Моргнуть три раза, стаскивая очки, протереть стекла футболкой.

— П-прости, я не выспался просто.

— Ага, уже вторую неделю. Хотела бы я знать, чем ты таким занят по ночам… или что тебе снится.

Должно быть, это шутка, потому что девчонка хитро подмигивает, уже выбегая из комнаты. А Гарри все близоруко таращится на запертую дверь, уже слыша приближающиеся голоса соседей по комнате.

Сейчас и Малфой, наверное, уже возвращается в свои подземелья.

Змей хладнокровный.

>… …<

Еще не сегодня. Сегодня еще не рискнет отправиться следом, даже закутавшись в мантию-невидимку. Этой ночью он долго будет рассматривать сизые звезды, гирляндой рассыпавшиеся по черному-черному небу там, за окном, в вышине. Сегодня он еще не узнает, чем занят Драко Малфой в то время, как солнце гаснет в водах холодного озера, и тьма опускается на школу магии и волшебства.

Еще не сегодня.

Однажды наступит тот день, когда мальчик-который-выжил шагнет за ним следом, и поднимется, поминутно поскальзываясь на каждой ступеньке, на вершину Астрономической башни. И, быть может, увидит, как тот стоит там — потерянный, одинокий на фоне чернильного небосвода, прочерченного длинными хвостами падающих и падающих звезд. И, возможно, перед тем, как загадать желание, увидит, как облачко пара вырывается изо рта слизеринца, когда губы беззвучно сложатся в одно только слово: “Гарри”.

Быть может, ему даже хватит смелости, чтобы шагнуть вперед и обнять со спины, пряча лицо в отросшие на затылке волосы. Волосы с ароматом лунного света и звездной пыли.

И, наверное, слова будут уже не нужны.

========== Часть 17. ==========

Белый журавлик выпорхнул из холеных слизеринских ладоней и, расправив в стороны белесые крылышки, плюхнулся на стол перед лохматым и так похожим на растрепанную сову мальчишкой. Драко ухмыльнулся и дернул бровями, встречая сердитый взгляд гриффиндорца.

Мерлин, если б на Поттере не было этих дурацких очков, ослеп бы уже сам Малфой — от этого невыносимо-яркого изумрудного света. Хотя, возможно, все просто, и, когда Темный Лорд пальнул в мальчишку Авадой, она не отразилась, как рассказывал Дамблдор (что старик вообще может знать), а просто впиталась вовнутрь, растеклась по венам, по радужке — сводящей с ума зеленой отравой. Смертельной.

— Нарываешься, Малфой, — едко, раздельно, с тщательно отмеренной дозой злости. Ни унцией больше.

— Это угроза? — это почти что счастье на самом деле.

Хотя Драко не признался бы и под веритасерумом. Поттер. Он смотрит в глаза, а не насквозь, как столько дней до этого. Он злится, ведется, не отворачивается. Теплый, живой. С этими блестящими глазами и мягкими (наверняка!) искусанными губами.

— Предупреждение, — выплевывает Гарри сквозь зубы, одновременно раскрывая журавлика, и вдруг замирает. Медленно-медленно поднимает глаза. Глаза распахнутые так широко, что кружится голова.

Хлопает недоуменно своими длиннющими, как у девчонки, ресницами. Скулы розовеют, будто невидимый художник тронул осторожно их кистью. Сворачивает торопливо — до того, как вездесущий Уизел сунет в пергамент свой любопытный нос в неопрятных рыжих пятнышках. Словно мухи обгадили. Гадость.

Гулко глотает и заставляет себя отвернуться к дергающей сзади за рукав грязнокровке.

— Что ты написал ему, Драко? — Гойл тычет в бок мясистыми пальцами, вертится нетерпеливо.

— Да уймись ты, ничего важного. Всего лишь набросал портрет лучшего ловца за всю историю Гриффиндора. Ловца, валящегося с метлы в разгар решающего матча.

Слушая гаденькое хихиканье друга, Драко как-то завороженно улыбается, пока мальчик-который-непонятно-как-выжил (с этим то его слабоумием, Мерлин!) рассеянно грызет кончик пера, рождая в мозгу Драко Малфоя самые непристойные мысли…

Хмыкает, видя, что пальцы героя время от времени соскальзываю к карману мантии, куда чуть раньше мальчишка небрежно сунул его, Драко, записку.

“Ну-ну, посмотрим, Поттер. Правду ли говорят о твоей хваленой гриффиндорской храбрости”.

Сегодня или никогда.

С удивлением сжимает в кулак дрогнувшие вдруг пальцы. Пытается заглушить ехидный внутренний голосок: “Ты что, Драко, разволновался?”.