— Совсем дурак, при чем тут это? Но ведь это Малфой. Малфой с нашим Гарри. Это по-твоему нормально? Джорджи… Мерлин, да он его просто сожрет сейчас.
Джордж вздыхает, опуская ресницы. Считает про себя до трех. А потом легонько встряхивает брата за плечи.
— Если ты сейчас скажешь, что ничего не замечал между ними все эти годы, ни единой искорки, я решу, что ты более слеп, чем… чем… Фредди, да между ними искрило так, что и слепой бы заметил.
— Но Джинни…
— Не отходит от Дина. Да что с тобой, братишка? Хэй, немедленно убери это кислое выражение с лица. Это не мой Фред. Куда вы дели моего Фреда?
— Я лучше пойду.
Догонит брата уже в гриффиндорской башне на темной пустой лестнице. Дернет за рукав, а потом прижмет голову к плечу. Будет долго-долго гладить такие мягкие волосы, шептать что-то бессвязно. Уведет за собой.
В спальне Фред рухнет за балдахин на широкую кровать, отгораживаясь от всего мира, от брата. Джордж дернется следом. Прикусит губу, когда близнец отвернется, зарываясь в подушку лицом.
— Да что с тобой? Фредди…
Плечи вздрогнут, как от сдерживаемого плача. И все барьеры падут, и разум отключится, потому что… Потому что брат не должен плакать. Никогда. Рванется вперед, переворачивая сильными руками на спину. Губами с лица — соленые капли. Фред зажмурится, замотает головой, пытаясь увернуться. Джордж не позволит, сплетет их пальцы, прижимая запястья к подушкам в изголовье, раздвинет бедра коленом навалится сверху.
— Я люблю тебя, тупица. Любого на клочки порву за тебя, и если ты…
— Ты не понял, я не ревную. Ни одного из них, — громкий всхлип и стыдливо зажмуренные глаза. — Зачем ревновать, если у меня есть ты? Но он целовал его там, прямо при всех. Трусливый хорек, понимаешь. Он целовал и наплевал на всех нас вокруг. Трусливый хорек смог. А мы… ты и я…
Джордж вздрагивает, как от пощечины, наклоняется ближе.
— А ты и я — это навсегда. И если ты еще хоть раз подумаешь, что я стыжусь тебя, глупый…
— Залепишь Авадой в лоб? Блевательный батончик подсунешь?
— В Дурмстранг переведусь, — буркает Джордж и пытается слезть с брата.
Не замечает, когда руки близнеца обхватывают так плотно, смыкаются на лопатках. Тянет на себя, вынуждая упасть.
— Я жить без тебя не могу, Джорджи. Просто… просто прости. Я знаю, у нас все сложнее, потому что мама и отец, и мальчишки, Перси… они не поймут, ведь это…
— Ведь это самое естественное, что могло с нами случиться. Посмотри на меня. Ты веришь, что я когда-нибудь смог бы встречаться с девушкой, жениться?..
Джордж молчит, а Фред белеет вдруг так, словно его краской облили.
— Лучше поцелуй дементора, Джорджи…
— Лучше не будь идиотом. Я никогда не откажусь от тебя, слышишь? И никогда тебя не отдам — ни Пожирателям, ни Волдеморту, ни какой-то там девчонке типа Анджелины.
Фред удивленно таращится на него, а Джордж шипит, наклоняясь близко-близко, к самым губам.
— Еще раз увижу, как с ней воркуешь… целый месяц не поцелую… Понял?
— Месяц? Хах, да ты и дня не продержишься. Болтун…
Напряжение и обида уходят, смываемые яркой волной. Это желание, потребность, это такая необходимость, что пальцы на ногах сводит, и стоны рвутся из груди. Прокусывают губы в кровь, торопливо стягивая друг с друга одежду, вырывая пуговицы, путаясь в рукавах.
Сплетение рук, тел, смешавшиеся на подушке волосы, и не разобрать уже, где Фред, а где Джордж, кто откидывает голову назад, беззвучно крича, кто нависает сверху, глуша крик своими губами, кто толкается в узкое жаркое тело, кто пальцами сжимает бедра так сильно, что остаются синяки и кровавые полосы… Они и сами не знают, чьи губы смыкаются на чьем члене, кто прижимает кого к простыням, кто обхватывает за плечи, прижимая к себе.
Они и сами не знают. Не знает никто. Они всегда будут одним целым.
========== Часть 12. ==========
В Большом зале сегодня вечером особенно шумно. Студенты всех факультетов возбужденно галдят, наверное, в предвкушении скорых праздников. А Гарри кусок в горло не лезет, никак. Подцепляет вилкой что-то с тарелки, отправляет в рот, чтобы не вызывать вопросов у друзей. Жует механически, не чувствуя вкуса. Запивает торопливо тыквенным соком, чтобы клейкая масса непонятно чего не встала поперек горла.
Он не осмеливается смотреть прямо напротив, на Слизеринский стол. Страшно, так страшно увидеть там… Или наоборот — не увидеть ничего. Ничего, кроме едкой насмешки в льдистых глазах, презрения на холодном лице слизеринского принца.
У сока вкус болотной жижи, а Рон, оказывается, уже очень давно дергает за рукав мантии и что-то твердит. Гарри встряхивает головой, выныривая из своих мыслей. Глядит на друга непонимающе. Рот у Уизли открывается и закрывается абсолютно беззвучно, но через пару секунд до сознания начинают доноситься и звуки, складывающиеся в связную речь.
— Гарри? Да где ты витаешь, Гарри? Хорек.. говорю же тебе, на Малфоя посмотри. У него что, кто-то умер? Не знаешь?
Гарри вздрагивает и, наконец-то, впервые за вечер, робко поднимает голову. На мгновенье. Проверить.
Потому что слова Рона острой щепкой вонзаются меж ребер, и больно даже вдохнуть.
Драко и правда бледный до какой-то синюшности, губы сжаты в полоску, крутит что-то в длинных пальцах, сжимает. Забини громко хохочет, рассказывая другу что-то через стол, тот отвечает короткими репликами. Видимо, невпопад, судя по удивленному лицу Блейза. Паркинсон везет еще меньше — придвигается на лавке близко-близко, интимно что-то шепчет, опуская ладошку на плечо. И тут же отшатывается, возмущаясь, когда ее отпихивают — брезгливо-рассеянно, как таракана.
Светлая прядь падает на лицо, и Малфой откидывает ее назад. Также задумчиво-отрешенно. Он будто не здесь, не сейчас. А потом вскидывает глаза. Смотрит, просто смотрит на стол Гриффиндора. Смотрит на Гарри.
Глаза в глаза.
С какой-то застарелой горечью, почти даже болью. Ни искорки былой ненависти, ехидства. Будто за прошедшую ночь кто-то выскоблил из слизеринского гада весь яд и заменил на… человечность? Или что-то еще?
Драко, Гарри, его зовут Драко.
Быть может, …
— Гарри, ты что застыл? Снова задумался? Не выспался? Опять твои кошмары? Давай, мы с Гермионой…
Отключается после первых же фраз, не в силах отвести взгляд. Глаза напротив — серые-серые, как озеро под луной.
Быть может?..
Не надо, Гарри, не надейся, не после того, как…
— Гарри, тебе нехорошо?
— Плохо спал ночью. Извини, Герм, я лучше пойду. Не голоден что-то.
И быстро-быстро-быстро — между рядов, под гомон и звяканье посуды, чувствуя пасмурный какой-то тоскующий взгляд на затылке, между лопаток, вниз по спине…
Двери смыкаются позади. Здесь так прохладно и тихо, что становится чуть легче дышать, и мысли уже не скачут в голове как ошалелые пикси, и даже шрам, не дающий покоя все эти дни, не ноет. Еще немного — вдоль коридора, мимо шепчущихся о чем-то портретов, по движущимся лестницам, к башне…
Не успевает пройти и половину пути, как чьи-то руки вталкивают в тайный ход за колонной, прижимают к стене. В них нет агрессии, в этих руках, а потому Гарри просто смотрит устало. Смотрит и ждет.
— Ты не можешь так, Поттер, я не могу. Это… это сводит с ума. Поттер, блять, ну зачем? Почему это ты?
Гарри пожимает плечами. Хотелось бы закрыть глаза и просто исчезнуть. Раствориться в пространстве. Или аппарировать куда-нибудь в магловский Лондон, затеряться на шумных улочках…
Но ему не дают. Цепляется за плечо, трясет, шипит что-то почти на парселтанге.
— Чего ты хочешь, Малфой? Я не просил, не искал и не ждал. Само, понимаешь ты, чертов слизеринец, само? Ты думаешь, мне легко? Думаешь, я в восторге?
— Т-тебе так противно? — отступает на шаг и, кажется, боль, хлещущую из этих глаз, можно потрогать руками.
Боль, а еще обреченность и приговор. Шаг назад, и еще, и еще. И руки сами хватают за мантию.
Не отпущу.
