Крестный хмыкает, привлекая внимание.

— А ты сам? — я пытаюсь перейти в наступление, стараясь не замечать, что мой голос немного осип. Наверное, из окна действительно дует. — Ты сам его выпил?

Я-то знаю, зачем он искал рецепт десять лет. И почему он его все же нашел.

Северус, который до сих пор рассматривал меня так пристально, как ингредиент для нужного зелья, внезапно отводит взгляд. И молчит. Я удивляюсь.

— То есть, нет? — я изумленно, почти испуганно смотрю на него, а он смотрит в окно.

— Все не так просто, Драко.

Я тоже перевожу взгляд на лужайку, где рыжая виснет на шее у Поттера, присасываясь губами к щеке, и внутри меня все корчится, как от медленной пытки. Куда уже проще-то? Я хочу это зелье прямо сейчас.

— Давай.

Я резко выбрасываю руку вперед, почему-то уверенный, что зелье у него непременно будет с собой. Я угадал.

Не глядя на меня, Северус кладет мне в руку мелкий пузатый флакон. Зелень стекла, тонкие золотистые руны каймой, а внутри плещется темная жижа.

Мой взгляд мечется с флакона в окно. Рыжая находит его губы своими. Кажется, он ей отвечает. Ненавижу ее. И его.

— Сильно горькое?

Я дергаю крышку, пытаясь принюхаться на расстоянии. Общению с зельями я приучен с глубокого детства.

— Вам есть разница? Драко?

Он сурово глядит на меня, и я пожимаю плечами. Он снова прав — когда так болит, то разницы давно нет.

— Ты его уже… кому-то давал? — флакон удобно лежит на ладони. Тяжелый.

Я знаю, что крестному могу доверить и душу, и тело, он никогда не обманет. Просто зачем-то оттягиваю этот момент. Когда в моей жизни больше не станет Его.

Крестный хмурится на мой вопрос, но все же кивает и нехотя роняет слова:

— Домовиха Винки. Барти Крауч. Ты должен был видеть.

В горле сжимается. Я молча киваю. Вечно пьяная домовиха, продержавшаяся целую неделю без привычной бутылки в руках, поразила даже меня. Значит, чертово зелье и правда работает.

Я смотрю на Поттера, потом на вцепившуюся в его плечи большую пиявку, и осторожно подношу руку к губам. Ну что ж, Поттер. Я пью за любовь. За мою любовь, которой больше не будет.

Прохлада стекла касается моих губ, рука невольно замирает на полдороге. Я любил его почти всю мою жизнь. Больше жизни. Неужели сейчас все закончится?

Флакон ерзает у моего рта, словно живой, донося до носа аромат ландыша и уличной пыли. Мне остается глотнуть. Всего лишь глотнуть, чтобы потом спокойно жить и дышать. Без него.

Пальцы дрожат и сжимают стекло все сильнее. Я… сейчас… Сделаю. Я смогу, я забуду.

Крестный напряженно молчит, и я чувствую внезапный прилив раздражения. Почему он молчит? Почему стоит чертовым истуканом? Он обязан мне помешать!

— Почему ты позволяешь мне это сделать? — ору я так, что, наверное, меня слышно даже в подвале у Филча.

Моя внезапная вспышка неожиданна как для него, так и для меня самого. Но я уже во власти аффекта. Швыряю в сторону проклятый флакон, не беспокоясь о содержимом, растекающемся по полу вязкой лужей.

— Как ты мог? Почему ты так со мной поступаешь? — впервые за все это время я по-настоящему ору на него, чувствуя, как копятся слезы в углах глаз: — Почему. Ты. Мне. Это. Позволил?

Я так зол, что почти готов ударить его. Первый раз в жизни.

— Драко, я вас прошу. Успокойтесь.

Снова это ненавистное школьное “вы”. Я ненавижу, когда он делает это!

Сжимая кулаки, я шагаю к нему, не понимая, что хочу сделать. Ненавижу его. И себя. Я всех, всех ненавижу!

Очнувшись, я понимаю, что рыдаю, уткнувшись в худое плечо. Реву безудержно, как в детстве, навзрыд, размазывая слезы и сопли по старой, выцветшей мантии. А он неловко и напряженно постукивает меня по спине, словно пытаясь выхлопать пыль. Он никогда не умел утешать. Но только в его объятиях с самого детства я находил полный покой.

— Успокоился?

Я позорно хлюпаю носом, киваю и отстраняюсь, пряча зареванные глаза, хотя давно уже привык его не стесняться.

— Посмотри на меня.

Он осторожно подцепляет пальцами мой подбородок. Но я настырно не смотрю на него. Я тоже могу быть упрямым.

— Почему? — за окно я тоже уже не смотрю — все равно Поттера там больше нет.

Какие-то доли секунды, и его бы так же не стало в этой постылой жизни. Я бы смог это сделать. Смог бы дальше жить без него. Или не смог?

— Ты хочешь знать, почему я тебе это позволил? — голос у него ровный, холодный, словно только что не случилось моей позорной истерики.

Я молча выдираюсь из цепких знакомых пальцев и киваю, вытирая рукавом мантии распухшие нос и глаза. Благо, этого не видит отец.

— Думал, так тебе будет легче.

Поттер ушел, и мне кажется, что за окном потемнело. Или это просто надвигается дождь?

Легче. Разве может быть легче без света? Я снова злюсь на него и неожиданно для себя бью по больному:

— Потому что ты тоже знаешь, каково это, любить без ответа?

Наши тайны — тайны только для нас. Крестный вздрагивает, но продолжает молча глядеть в облака, туда, где собираются тучи.

— Потому что я знаю, что значит любить эти глаза.

Он тоже бьет мне прямо под дых. Но я все же надеюсь, он говорит про Лили. Потому что иначе… Иначе… Я задыхаюсь.

— Разумеется, про нее. Прекратите истерику, Драко, — Северус морщится так брезгливо, словно я сунул ему под нос таракана.

Всегда умел читать мои мысли. И спасибо за это ему. Потому что от накатившего облегчения у меня даже ноги слабеют.

— Но ты не стал забывать, — сиплю я, пытаясь схватиться за подоконник. О святой Салазар, неужели к этому придурку я ревную даже его? Как я жалок.

Я молча жду, когда растает холодок от испуга в груди, а он желчно и подозрительно косится в мою сторону, кажется, больше не собираясь ничего добавлять. Но я не привык отступать.

— Почему ты не стал? — про мою настойчивость он знает не по наслышке. Поэтому тихонько вздыхает, зная, что я не отступал ни в год, ни в четыре, ни в пять.

— Не захотел. Как и ты, — наконец-то снисходит он до ответа.

— Но… почему? — я привык доверять ему всегда и во всем. Он старше, умнее. Он должен, просто обязан знать правду, почему мы с ним не смогли этого сделать.

Северус снова морщится, как обычно, от вынужденных объяснений.

— Это всё, — он кривится и хмурится, избегая называть вещи своими именами, совсем не умеет быть откровенным. Но все же продолжает мне объяснять, и я за это ему благодарен. — Долго. Почти двадцать лет. Это я. Часть меня. Я не помню себя без этой боли. Не умею жить без нее. Но я надеялся, что у тебя может быть шанс. Начать все сначала.

Поттер неожиданно снова показывается вдали, задумчиво бредет по тропинке, и я не могу отвести от него глаз. Вся его смешливость куда-то исчезла, и теперь, когда он один — он уставший и хмурый. Вот такого я люблю его так, что дыхания нет. Что в груди жмут тиски. Почему в детстве мне никто не рассказывал, что сердцу может быть больно настолько? Я снова прикасаюсь к стеклу, осторожно ведя пальцами по обожаемому лицу. Я ненавижу, но тут же прощаю себя за эту слабость.

— Я не могу его потерять, — шепчу я, объясняя. — Даже так. Даже такого.

Я больше не говорю ничего, но Северус молчит, и я надеюсь, что и так все понятно.

Пусть Поттер не любит. Пусть никогда не будет со мной. Пусть сердце рвется на части. Но он тоже давно уже стал частью меня. Оторванной, окровавленной частью.