– Располагайтесь, – сказал Миша-маленький, усаживаясь на нары, подобрав кренделем ноги и сдвигая с необструганных досок тряпье.

Тима поставил рядом с водкой портвейн, Хрен выложил селедку и колбасу.

– Посуды мало, – сказал Миша-маленький, доставая откуда-то стакан.

Подул в него, поставил рядом.

– Где наш юный снабженец?..

И Жбан, словно ждал этих слов, возник в проеме, тяжело дыша, придерживая рукой топорщащуюся рубаху.

– Я по берегу, через дырку, – пояснил он свою запыханность, выпрастывая из-под рубахи и помидоры, и лук, и приличный шмат прошлогоднего сала.

– Поди, встреть Приблуду, а то еще на начальника напорется…

Ежели кто заинтересуется, скажешь, что, мол, молотобойцами собираетесь быть…

Тот понятливо кивнул и убежал.

Миша-маленький аккуратно все разложил на досках, велел Тиме и Хрену принести подходящих чурок из сложенных возле кузницы (ими разжигали горн), расставить их возле нар, так что теперь они все сидели ниже него и хорошо были видны. Рядом с собой он отвел место Жбану, потом посадил Тиму, рядом Хрена и на дальнем чурбаке – Приблуду.

– Все должно быть по правилам, – пояснил он, оббивая сургуч с бутылки маленькой блестящей финочкой, невесть откуда появившейся у него в руке. – Жбана я приблизил по его молодости и перспективности, так что вы его не трогайте… Тимофей смотреть за вами всеми будет, его место рядом со мной. А вы, – он пристально посмотрел на Хрена и Приблуду, – должны все, что он скажет, выполнять и место свое знать.

Он протер стакан пальцем, налил в него почти до краев водки, выпятил грудь, выдохнул, запрокинул голову и стал медленно вливать ее в открытый рот. Маленький кадык размеренно ходил вверх-вниз, не сбиваясь с выбранного темпа, словно зная, что за ним наблюдают.

Медленно опустил пустой стакан, хрустнул луковицей, бросил в рот отломанную хлебную корку, прожевал и только потом сказал:

– Покатилась… десятка без прокладки…

Налил ровно столько же, протянул стакан Тиме.

Тот растерянно поглядел на него, водку ему пить еще не приходилось.

Обычно они с Петькой Дадоном и другими пацанами перед танцами брали плодово-ягодное, а во всякие праздники – вино покрепче. Дадон после этого становился общительным и наглым, запросто знакомился с девушками и, как правило, с какой-нибудь и исчезал.

Пацанов тянуло на подвиги, они разбредались вокруг танцплощадки и в конце концов либо брали еще вина, либо непременно находили, с кем подраться. Дадон и Тимоху сводил с какой-нибудь девчонкой, тот пару раз танцевал, молчаливо отводя ее в перерыве между танцами к ограде и не отпуская от себя, потом она все-таки умудрялась вывернуться из его объятий, и он уходил подальше в заросли и тишину, устраивался на скамейке или просто на теплой земле и мечтал…

Тимоха неуверенно взял стакан, зажмурился и, широко раскрыв рот, опрокинул его, влив в себя содержимое за три глотка, и, не успев толком сообразить, что почувствовал, тут же откусил луковицу, морщась от горечи то ли водки, то ли лука и ощущая, как заслезились глаза.

– Закусывай, Тимофей, закусывай…

Миша-маленький полоснул сало, бросил пластик на кусок хлеба, подал Тиме.

– Пить в нашей жизни надо уметь. Плохо, что этому в школе не учат. Недопонимают учителя… И правительство недопонимает, что русскому человеку такая грамотешка необходима.

Он плеснул в стакан портвейна, протянул белокурому Кольке Жбану, и тот торопливо зачмокал, закашлялся и половину вина выплевал, но Миша-маленький сделал вид, что ничего не заметил, передал стакан Хрену – тот выпил привычно, обтер губы тыльной стороной ладони и только потом взял кусок колбасы.

Приблуда пил долго, словно заталкивая вино в себя, но все-таки стакан допил и стал быстро заедать всем, что подвернулось под руку, ни на кого не обращая внимания и держа в поле зрения еду.

– Еще по одной. – Миша-маленький теперь налил полстакана и выпил одним махом.

Достал из-под тряпья пачку «Беломора», прикурил, выпустил кольцо дыма, неторопливо налил в стакан, кивнул Тиме. Тот помедлил, ему уже было тепло и легко, и Миша-маленький, возвышавшийся над ним, казался самым близким человеком (даже ближе Дадона, с которым они дружили с самого рождения); он потянулся к стакану, но почему-то взял блестящую финочку с наборной удобной рукояткой.

– Нравится? – спросил Миша-маленький. – Сам сделал… И вам сделаю…

Хрен протянул руку, и Тима отдал финочку ему, а сам наконец дотянулся до стакана, выпил, не ощущая вкуса, помедлил, размышляя, надо ли чего-нибудь съесть.

– Закусывай, закусывай, – подсказал Миша-маленький. – А то сблюешь все, деньги на ветер…

И сунул ему в рот помидор.

Пацанам тоже пополовинил, оставляя еще на третий заход, потому что меньше трех не должно быть, и дал папироску Хрену, единственному, кто курил, кроме него, по-настоящему, а протянутую руку Жбана отбил и сказал, что ему с его личиком курить совсем не пристало. И ласково погладил по щеке.

Тот надулся было, но тут же, безошибочно угадав, что Мишамаленький к нему благосклонен, просительно произнес:

– Я тоже такую финочку хочу.

И завертел, закрутил в руках отблескивающее, даже издали вызывающее неприятный холодок в животе лезвие.

– Сделаю я тебе, – пообещал Миша-маленький, ласково глядя на Жбана.

– И мне не помешала бы, – сипло сказал Хрен и откашлялся, бросил папироску в сторону горна.

– Тебе тоже сделаю, – расщедрился тот, поглаживая Жбана по голове. – Я вам всем сделаю, но не сразу… – И после паузы веско добавил: – Мужику без оружия нельзя…

Прикурив новую папиросу, собрался рассказать, как пацаном нашел в окопах возле родной деревни недалеко от Москвы настоящий немецкий тесак (как новенький, сохранившийся в полуистлевшей шинели) и этим тесаком, когда в соседнем селе, куда пошел на танцы, зажали его за глухой стеной клуба местные, ударил, дико крича, их вожака, длиннорукого бугая, и тот, удивленно всхлипнув, стал оседать перед ним на колени, пока не скорчился, а он, сжимая в руке окровавленный тесак, кинулся на остальных, враз брызнувших по сторонам, и даже приостановился, прежде чем исчезнуть в темноте, ощутив себя сильным и неуязвимым… Собрался, но тут же вспомнил и все, что было потом, и передумал. И только веско добавил:

– С хорошей финкой ничего не страшно…

– Вот и я говорю, нужная вещь, – поддержал его Хрен, перекидывая финку с ладони на ладонь.

– Но баловаться не надо, – назидательно произнес Миша-маленький, забирая нож и пряча его где-то за спиной.

Подставил стакан ближе к себе, взял бутылку, но налить не успел, в дверном проеме, перекрывая свет, вдруг возникла широкая фигура, и он дернулся было, чтобы спрятать водку, но признал Клаву.

– Кто к нам пришел…

– Приглашали – пришла…

– Ну-ка, пацаны, кресло мадаме…

Тима вскочил, пьяно качнулся.

– Ты сиди, Тимофей, не твое это дело, – жестко произнес Миша-маленький. – Приблуда, чего сидишь?.. Быстро поднялся, усадил гостью… – Спросил Клаву: – Тебе чего налить?

– Беленькой… Капельку…

– Я так и думал.

Он плеснул полстакана, протянул.

– Много мне, – кокетливо произнесла Клава, беря стакан и опускаясь на чурбан, на котором до этого сидел Приблуда.

– Штрафная… До дна.

Миша-маленький глянул в сторону двери: надо бы закрыть от всяких глаз, но тогда в кузнице совсем темно будет…

– Да уж никого нет, – словно угадав его мысли, сказала Клава. – Рабочий день-то закончился.

– Да начальник тут шастал…

– Начальник пошел…

– Вернуться может.

– Не вернется…

Клава короткими толстыми пальчиками подхватила кружок колбасы, медленно выпила, поморщилась и, жуя, произнесла:

– Горькая… Ух!..

И, прожевав, похвасталась, не удержалась, хотя и просил ее Гордеев не разносить по округе.

– Начальник теперь через меня всегда проходит… – Упреждая возможные вопросы, пояснила: – Он теперь тоже выпивает. Каждый день.

– Во дает… А на вид не скажешь, – удивился Миша-маленький. – С тобой, что ли?