– Да это наша машина! Он вернул мне мои пистолеты, но оставил нашу машину!

Фрэнк посмотрел ему через плечо. Он простонал.

– Это Катя рядом с ним. Это Катя! Пути Господни непостижимы…

Фрэнк вырвал свой нож из рук Мортона и повернулся уйти к лестнице.

– Уверен, этому есть объяснение. Она была для меня ангелом!

Он быстро зашагал и Мортон услышал, как он, закрывая дверь, пробормотал:

– Сука…

Мортон почувствовал себя снова заполненным чем-то чувственно приятным – удовлетворённостью, может быть, даже счастьем. Он тут же, не убирая оба пистолета с колен, прочёл письма миссис Мельбур. Написанные недели и недели назад, они были о тривиальных пустяках – о её работе в «Обществе усовершенствования заблудших женщин». Её мать – алкоголичка. Она писала что-то о погоде, о её пианино, но ему было приятно это читать. Более того, сам факт их существования был ему приятен. Последнее письмо было датировано уже прилично после того, как они покинули тюрьму, т. е. она продолжала ему писать даже после того, как он прекратил это делать. В них не было ничего интимного, личного, никакой теплоты, каждый раз подписываясь «ваш друг», она продолжала писать.

Он зарядил дерринджер – Ремингтон с дымным порохом, жутко неточный, но убойный на расстоянии фута или двух, и положил его на привычное место в коробку на каминной доске, затем он отнёс на мансарду кольт и положил его в свою кобуру. Кто-то в Трансильвании выковырнул пули, вытряхнул порох и почистил его. Закрывать на нем затвор сейчас, подумал он, было, как закрывать гроб – этот пистолет, который он подобрал на поле боя в Гражданскую войну, с которым он провёл свою молодость на Западе, которым он воспользовался, чтобы застрелить человека, грозившегося разрезать горло Таис Мельбур всего шесть месяцев назад. Этот пистолет заслужил отдых. Старомодный, большой, он стал реликвией. Он любил свой кольт, но и у всяких сантиментов есть свой предел.

Спустившись снова вниз, он хлопнул в ладоши и поднялся к себе в спальню. Хорошо. Все будет хорошо. Ее послание было кратким, поскольку таков стиль телеграмм. Азы можно быстро преодолеть или отказаться от них. Главное – он вернулся, он свободен, он скоро увидит её. Что такое двадцать четыре часа после всех этих недель?

Он положил фотографию и письмо от Цилеску в конверт, чтобы отправить это своему издателю, Твенету; и если это не уладит дело с машиной, то пошёл он к чёрту.

На второе утро по возвращении Фрэнк, подавая кофе, сказал:

– Сад превратился в джунгли.

– Какой, тот, сзади дома?

– Да, тот. Я думал, что развешу там ваши костюмы. Надежды, надежды! Теперь нужна карта, чтобы найти садовую стену.

– Начинай пропалывать.

Какое там, Фрэнк может быть кем угодно, но не садовником. Он налил Мортону кофе и сказал,

– Найдите для нас кого-нибудь с крепкой спиной и огромным терпением.

– А что, есть садоводческие агентства?

– Здесь есть все; Это – Лондон. Хотите яйцо? Я уже одно съел. Совсем неплохо. Или копчёную селёдку?

– Зачем ты покупаешь копчёную рыбу? Ты же знаешь, мне она не нравится.

– Мне нравится. Яйцо, Сваренное вкрутую без скорлупы, тост, бекон? Если вам интересно, горничная через дом, говорит, что тамошняя мадам жалуется, что семена наших сорняков портят ей сад.

– О, Господи, я найду кого-нибудь – мы только что вернулись!

– Респектабельность среднего класса. Сорняки – это не респектабельно. Варенье на тост?

– Это то же самое, что джем? Да, с джемом.

Фрэнк потопал вниз – он предпочитал дома мягкие шлёпанцы, Джек пыхтел за ним. Пока не подали завтрак, Мортон работал над романом, блокнот на коленях, а слова рождались в голове быстрее, чем он успевал записывать их на бумаге. Теперь будет всё хорошо: книга по-прежнему держалась у него в голове, возможно, по яркости она уступала первоначально созданному варианту, поскольку просто требовалось изложить её на бумаге. Он торопился, поскольку он не хотел забыть текст. Всё так, но он торопился ещё и из-за денег, которые в конечном итоге и были определяющим моментом, вовсе не художественность: без этого романа через восемь или десять месяцев наступили бы весьма тяжёлые времена. С ним же можно будет смело смотреть вперёд года на полтора, а за это время он напишет ещё что-нибудь.

В десять Фрэнк принёс утреннюю почту – счета (какие могут быть счета, если его здесь не было?), четыре приглашения на ужин, от которых он откажется – затем, на ленч в двенадцать от расположенной рядом таверны, под названием «Агнец Божий». В два вернулся с новой почтой, в этот раз там был ответ от Давид Корвуда: «Не мог бы мистер Мортон заехать по адресу Олбани 134-В завтра между двумя и пятью?». Мистер Мортон полагает, что смог бы.

В четыре он остановился. Он уже написал тридцать семь страниц. И если бы не Таис Мельбур, ради которой он прервался, он бы продолжал и продолжал. Так бы и писал. Хотя он знал, что лучше прерваться, лучше оставить немного творческого запала на завтра.

Он послушался совета Фрэнка относительно одежды. Конечно же, Фрэнк и без его слов знал, что он собирается встречаться с миссис Мельбур; Фрэнк просто не мог не произвести археологические раскопки у него в мусорной корзине. Тёмный сюртук, серый жилет, галстук приглушенных тонов. Он отверг бледно-лиловый цвет, хотя ему рекомендовали, что он «чрезвычайно моден». Мягкая шляпа, но с более узкими, нежели ему обычно нравилось, полями.

– Здесь не Дикий Запад, генерал.

Он снова прошёлся до Ллойд Бейкер Стрит и сбросил с себя дневные заботы. Как и днём раньше, он чувствовал и вёл себя, как немного виноватый (что-то связанное с девушкой-машинисткой – она была сексапильна), останавливаясь и как бы разглядывая дома, деревья, птиц, на самом деле украдкой смотря назад туда, откуда пришёл. Видел ли он кого-то? Не был уверен. Никого, кого бы он заметил дважды, и уж точно – никого, за кем бы он погнался. Он убеждал себя, что ещё не отошёл от путешествия и возбуждён встречей с машинисткой, прошёл сначала по Госвелл Роуд, затем по Олдерсгейт, и, наконец, дошёл до маленького кафе в районе Барбикан на пятнадцать минут раньше, хотя в этом не было никакой надобности; она приходит вовремя. Ему не понравилась идея сидеть в кафе в одиночестве. Поэтому прогуливался, думая о романе, о ней, о Кэтрин Джонсон, которая отправила ему письмо и которая на сегодня могла быть уже мертва, выйти замуж или сидеть дома. Никто не преследовал его; он то и дело проверял. И когда он во второй раз подошёл к кафе, то оказалось, что опоздал на десять минут.

Конечно же, она была уже внутри. Она сидела за дальним столиком, на ней, как всегда, была непривлекательная чёрная шляпка, платье, которое, даже он это знал, давно вышло из моды – что-то с рукавами с широкими пуфами. Она повернула голову и увидела его, он тут же почувствовал приступ жалости к ней: ножевой шрам сверху вниз на лице превратился в красную ленточку, которая, казалось, выпала из-под шляпки. Она ничего не могла и не пыталась скрывать; а, увидев его, она, казалось, ещё больше повернулась к нему левой стороной лица, как бы демонстрируя шрам.

– Опоздал. Извините за опоздание. Не хотел прийти раньше времени.

– Я уже была здесь раньше времени.

– Подошёл сюда рано – и вы, наверное, уже были здесь.

Какой-то дурацкий разговор получался. Он знал, что им не начать с того места, где они расстались шесть месяцев назад – скупая и нелегко давшаяся, лишь частичная близость. В действительности оказалось ещё хуже, почти как в первый раз. Он присел, затем взял себе, по её настоянию чай и нечто похожее на съедобную булочку, положил её на стол, где она и осталась нетронутой, пока они там были. Он поблагодарил её за письма, рассказал про посылку, которую получил днём раньше.

Она почти не говорила. Ситуация становилась ужасной – долгие молчания, вопросы, на которые следовали односложные ответы. Все так обыденно и очевидно. Он спросил:

– Как ваша мама?