Нет, не похоже на него. Точно не похоже.

Но неужели он совсем не понимал…

Джин замер, сжав ладони на руле велосипеда.

А ведь Хоаран действительно не понимал, каково в итоге будет Джину! Но почему? Он крутил ситуацию и так, и эдак, но никак не мог постичь логику рыжего. Ответ вертелся где-то рядом, но упрямо не позволял схватить себя за хвост.

***

Джин вернулся в отель ближе к вечеру. В номере свет не горел, царила гробовая тишина. Он заглянул в ванную и пощупал полотенца — сухие, стало быть, Хоаран и впрямь сразу же поехал сюда.

Хоаран спал на кровати в комнате. Окно распахнуто, хотя шторы задёрнуты — ветер играл лёгкой тканью. Хоаран лежал на животе на самом краю, левая рука свешивалась вниз, пальцы почти касались пузырька с капсулами, валявшегося на ковре. Голову он повернул к двери — так и уснул, похоже. Укрылся вместо одеяла простынёй, правда, теперь она сползла со спины и сбилась складками вокруг бёдер. Открытые ниже колен ноги — скрещены в лодыжках, узкие ступни упёрлись в спинку кровати…

Джин бесшумно подошёл, поднял с пола снотворное и аккуратно поставил на низкий столик, затем осторожно сел рядом с рыжим и смахнул с его виска проступившие там капельки пота. Судя по резкому излому бровей, голова у Хоарана по-прежнему раскалывалась от боли.

Джин наклонился и легонько тронул левое запястье Хоарана, чтобы… Тот что-то сонно пробормотал и сам закинул руку на кровать, сунув ладонь под щеку. Неужели он даже во сне намерен отстаивать независимость и самостоятельность Корейской Республики в собственном лице? Вот ведь упёртый…

Джин сердито поднялся и ушёл в ванную, а там сидел и ждал, пока наберётся достаточное количество воды, и задумчиво изучал пальцы, которыми стёр капли пота с виска корейского осла.

Дивная редкая порода — Onager Hwoarangus — осёл дикий корейский. Окрас — насыщенный рыжий. Высота в холке — шесть полноценных футов, удивительно крупная особь, да… Особенность редкой породы — повышенная прыгучесть. Наверное, эксклюзивный вариант типа горный орё… В смысле, горный козёл. Где на него сядешь, там и слезешь. В хозяйстве ни к чему, толку от него нет. Почти. Ну и да, порода с декоративными элементами, что означает — для красоты. Например, для украшения интерьера. Можно пристрелить и на стенку повесить, главное — бить зверя в глаз, дабы не попортить ценную шкуру. Повесить, значит, на стенку и любоваться без вреда для здоровья и нервов, — безопасная любовь, так сказать. И забыть о том, какие у него руки, каковы на вкус его губы, какой мягкий и красивый его смех, каким может быть его голос, и как горячи и надёжны его объятия, и…

Наверное, тот, кто создал людей, отсыпал всем достоинства и недостатки “на глазок”, как придётся. Поэтому все люди такие разные и получились. Но в итоге-то что? В итоге Казаме был нужен только один из всех, такой, какой есть — с уже существующим набором достоинств и недостатков. Ведь если убрать всё то, что бесило и выводило из себя, что останется? Вряд ли останется тот, кто ему нужен. Останется кто-то другой — чужой и незнакомый.

— Это не он идиот, а я… — тихо подытожил “описание” редкой породы Джин. Вывод несколько не вписывался в общую концепцию, но Джина это не смущало. Забравшись в тёплую воду, он подтянул колени к груди и скрестил на них руки. Тёмные глаза неподвижно застыли, словно увидели нечто на стене, выложенной керамической плиткой, а может, смотрели сквозь неё.

Джину было одиноко. И одиноко вдвойне, если вспомнить об обещании, данном Хоарану. Он должен найти себе занятие. Хорошо, найдёт, уж постарается, но это значит, что в очередную поездку рыжий отправится один. Без Джина. И будет — как сегодня остаток дня. Без Хоарана.

— Не хочу… — прошептал он, уткнувшись лбом в скрещенные руки. — Не хочу…

Почему они не могут просто быть вместе? Та старуха сказала, что его тёмный рано или поздно вырвется вновь на свободу, и выходит, что времени у них не так уж и много… И второй сферы Азазеля у них тоже нет. И что тогда? Как тогда быть и что делать? Что же? Они окажутся по разные стороны баррикады? Убьют друг друга? Или же забудут друг друга?

Почему? Если времени осталось мало, то Джин желал бы провести его вместе с Хоараном. Только с рыжим — больше ему уже ничего в этом мире не нужно. Совсем. Только Хоаран. Всё прочее ничего не значило, даже не существовало — для Джина. И зачем ему ещё какая-то цель, если у него уже есть одна — Хоаран. Всё.

Джин вздохнул. Убедить бы ещё рыжего, но это из области фантастики. Хоаран сам убедит любого в том, что солнце встаёт на севере, но вот убедить Хоарана в чём-либо… Невозможно.

Нужно пробовать иные варианты.

Он закрыл дверь ванной и оказался в сумраке номера. И далеко не сразу понял, что именно увидел. А увидел он тёмный силуэт на фоне светлого прямоугольника окна. Хоаран сидел на кровати, опираясь локтями о колени, и ладони прятали лицо.

— Хоа…

— Не подходи, — глухо прозвучал странно хриплый голос.

— Что…

— Не подходи ко мне!

Но Джин всё-таки шагнул вперёд и протянул руку, чтобы прикоснуться к плечу рыжего. И замер на месте, уставившись на собственные пальцы. Когти… Вся кисть будто упрятана в латную перчатку. И когти.

Это… не его рука!

Теперь Хоаран что-то сказал едва слышно, хлестнув золотом глаз по лицу, как плетью. И сказал не по-корейски, но Джин его понял.

“Ты — Другой”. Он сказал именно это.

Дежавю.

Когда-то Джин это уже слышал: тот же голос, те же слова, те же интонации, тот же язык. И должна бы придти боль, которую после сменят покой и забвение…

Джин невольно сделал шаг назад, ещё один, снова — и сам не понял, как вновь оказался в ванной. Стоял, прислонившись спиной к двери и крепко зажмурившись. Напротив двери висело зеркало, а он не желал сейчас увидеть собственное отражение. Точнее, боялся увидеть там…

Опустив голову, он всё же открыл глаза и посмотрел на руку. Недоверчиво моргнул и сжал кулак. Когтей нет, привычный вид, нормальная рука. И в зеркале отражался только он сам. Джин помотал головой, провёл ладонью по лицу…

Наваждение? Примерещилось? Или он задремал на ходу? Так много думал о предсказании старухи, вот и… Да, наверное, именно так. Самое простое объяснение, как правило, и есть самое верное.

Помедлив, он всё-таки вернулся в комнату. Хоаран лежал на кровати, вытянувшись на спине; одна нога согнута в колене, пальцы вцепились в простыню мёртвой хваткой… На лбу блестели капельки пота, брови болезненно изогнуты, губы едва заметно подрагивали, словно он пытался что-то сказать, но постоянно останавливал себя.

Поколебавшись немного, Джин всё же подошёл и сел рядом, осторожно положил ладонь на лоб рыжего и нахмурился — горячо. Хоаран что-то неразборчиво пробормотал и попытался сбросить руку Джина.

— Хоа…

— Имя…

— Что?

— Нужно вспомнить… имя… И я перестану быть…

— Твоё имя?

— У меня… его нет… Устал… быть…

Он в конце концов сбросил руку Джина со лба, перевернулся на живот, уткнувшись лицом в простыню, тихо застонал, а после уже спал спокойно. Повернул голову в сторону Джина, вздохнул, черты разгладились, даже брови уже не сталкивались угрожающе на переносице.

Джин не удержался, погладил рыжие пряди, стал их мягко перебирать, задумавшись. Это… Это было… Неужели? Неужели “чёртова дорога” пробудила то, что спало внутри рыжего? Может быть, именно поэтому ему там плохо? А как ещё можно объяснить случившееся после всего? После финала Пятого Турнира, после Шестого, после того, что случилось в проклятой пустыне?

И как понимать его бред? Если он вспомнит имя, то перестанет быть… Почему? К дьяволу тогда имя — ему и без имени вон неплохо живётся. По крайней мере, Джина больше устраивал вариант без имени с существующим Хоараном, чем вариант с именем и несуществующим Хоараном. Да уж… Это прозвучало бы, наверное, сущим бредом для посторонних ушей.

И что значит “устал быть”? Это рыжий-то устал? Да у него практически ни одного дня без чрезвычайного происшествия не бывает! Он же просто воплощение самой жизни — кипящей, бурной, искрящейся… То самое воплощение, которое столько раз возвращало Джина из тьмы, тормошило, встряхивало, не разрешало остановиться и исчезнуть.