Недалеко от берега Хоаран нырнул. Джин с беспокойством наблюдал за ним сквозь удивительно прозрачную толщу воды. Он скользил почти над самым дном, касаясь камней и песка пальцами левой руки. Ладонь вроде бы трогала камни и песок, а может, и нет — сверху трудно разобрать. Вынырнуть зараза соизволил тогда, когда у Джина по его собственным прикидкам запас воздуха закончился дважды. Джин метнулся к напарнику, твёрдо вознамерившись устроить головомойку со всеми вытекающими. Едва рот раскрыл, как тут же и закрыл, уставившись на ладонь Хоарана, которую тот вытянул перед собой. Там красочно переливались разноцветные круглые и овальные камешки: усердно обточенные водой, мелкие, но очень красивые. Жёлтые, перламутровые, розовые, зелёные, сиреневые, голубые… Целая горсть камешков, казавшихся в солнечных лучах жемчужинами, янтарём, изумрудами, сапфирами… Словно горсть драгоценностей.

— Чего смотришь? Держи. Будет сувенир на память, — немного неловко, как примерещилось Джину, сказал Хоаран и настойчиво впихнул камешки в руку опешившего Джина. — Сейчас ещё достану…

И прежде, чем он успел остановить рыжего, тот нырнул вновь. Он ошарашенно смотрел то на камешки в ладони, то на Хоарана, скользившего по дну в поисках новых сувениров.

Нет, ну вот как вообще можно понять этого ненормального? То он рычит и говорит гадости, то больно кусает ядовитыми словами, то жестоко насмехается, то делает такие вот необъяснимые сюрпризы, после которых щиплет глаза, словно в них песка насыпали, а в груди начинает тяжело и болезненно колотиться сердце. И, казалось бы, что Джина не должны подобные мелочи смущать или вызывать у него столь сильные чувства… У него — у человека, знакомого с заботой и нежностью, коими его в своё время окружала мать, но… Возможно, это в самом деле напоминало ему о тех временах, когда он жил с матерью? Или… Или же он просто не знал ответа на этот вопрос и не мог объяснить то, что и впрямь объяснить нельзя.

А ещё ему иногда казалось, что это способно убить его. “Это” — то, что порой вытворял Хоаран — для Джина. Быть может, отстранённость и жёсткость Хоарана как раз всё и уравновешивали? Ровно настолько, чтобы выдержать внезапный проблеск нежности и выжить…

Хоаран вынырнул, небрежно смахнул капли с лица и вручил Джину ещё одну порцию сверкающих камней. Джин невольно протянул свободную от сувениров руку и отвёл влажные длинноватые пряди, упавшие Хоарану на глаза, в сторону. Тёмная бровь вопросительно изогнулась.

Джин мягко привлёк Хоарана к себе и прикоснулся к его губам своими, чтобы едва слышно выдохнуть:

— Спасибо…

Немедленно брови рыжего мрачно сошлись на переносице, но это уже не помешало поцелую. Джин едва не выпустил из руки камешки, однако вовремя успел крепко стиснуть их в кулаке и заключить упрямца в объятия, дабы тот не ушёл на дно ещё раз — случайно: всё же на воде он и впрямь держался хуже, чем Джин.

— Похоже… остров на тебя паршиво влияет, — пробормотал после Хоаран.

— Почему это? — возмутился Джин.

— Потому что хочешь сразу и всё. И хочешь постоянно, — без тени смущения перечислил “симптомы” Хоаран.

А вот Джин как раз и смутился — отвёл глаза. Не то чтобы всё обстояло именно так, но на Чечжу… Почему-то вдруг вспомнилась старая шаманка: “Чем сильнее попытаешься удержать мираж в руке, тем быстрее он исчезнет”. Разве сейчас он пытался удержать? Или всё-таки именно это и пытался сделать?

— Мне просто… — Он умолк и вздохнул.

— Что просто?

— Ничего. Пустяки… — пробормотал Джин и развернулся к берегу, сжав в кулаке горсть камешков. Наверное, он никогда к этому не привыкнет. Хоаран не впервые доставал что-нибудь особенное для него из морского лона, но каждый раз…

Обсыхали на солнце молча. Джин любовался сиянием разноцветных “сувениров”, а рыжий, видимо, вновь дремал. Или не дремал, а хорошо притворялся, но Джин сейчас был не в настроении приставать к нему с расспросами.

Проклятие… Ну почему им так сложно друг с другом? Неужели это всегда так будет? Постоянно? Каждый день, каждый час, каждую минуту? Как долго? Как долго они смогут это выдерживать?

— Будешь весь день дуться? — прозвучал спокойный голос Хоарана.

— Я не дуюсь.

— Конечно. Я так тебе верю… — Сарказм зашкаливал.

— Перестань! Не усложняй всё…

— Усложнять? Джин, это именно ты всё усложняешь — не я.

— Чушь, это…

— Знаешь, иногда меня ничто не может вывести из себя — особенно когда я настроен повеселиться. Иногда меня сложно вывести из себя, иногда — легко. Неважно. Я просто не умею успокаиваться, пока не отплачу той же монетой. И сторицей. Но дело вовсе не в этом. Дело в том, что я умею принимать вещи такими, какие они есть, а ты — нет.

Кто бы говорил! Это рыжий умел принимать вещи такими, какие они есть? Да он же всё на свете перекраивал по собственным меркам и желаниям, сам того не замечая! Как ему вообще в голову пришло заявить, что…

— Нам просто сложно друг с другом, — подытожил Джин, окончательно растеряв остатки хорошего настроения.

— Придурок. — Хоаран тяжело вздохнул. — Мне с тобой вовсе не сложно. Называй вещи своими именами: тебе сложно со мной. Именно тебе. Именно сложно. Именно со мной.

— Ну… — растерянно протянул Джин.

— Что ещё? — язвительно уточнил рыжий. — Как говорят: глаза видали, что на базаре выбирали. И не надо смотреть на меня так вот. Если тебе настолько невыносимо сложно со мной… Я тебя не держу силой. Ты всегда волен уйти. Уж на твою свободу я никогда не покушался.

Он вскочил на ноги и стиснул кулаки, устремив на Хоарана пылающий от бешенства взгляд.

— Почему у тебя всегда такие кардинальные способы решения проблем? Почему обязательно мне надо куда-то уходить? Почему всегда обязательно что-то надо делать именно мне, а не тебе?

— Потому что меня всё устраивает, — закинув руки за голову, проворчал Хоаран. — И потому что это именно тебе всё не так. Раз уж что-то не устраивает тебя, то тебе и надо что-то делать. Логично же.

Джин задохнулся от возмущения и даже не сразу смог ответить.

— Да у тебя наглость скоро из ушей полезет!

— Пускай лезет. Мне это совершенно не мешает, — безмятежно протянул рыжий.

— Ты!..

— Джин.

Получилось уже привычное “Чжин”, но это мягкое произношение всегда ласкало слух.

— Что?

Одно гибкое движение — и Хоаран тоже поднялся с гальки, загорелая ладонь легла на затылок Джина, чуть надавила — и горячие губы обожгли быстрым поцелуем.

— Просто заткнись, договорились? Когда ты начинаешь рассуждать о нас обоих, у тебя мозги перестают соображать вообще. И мне так хочется дать тебе по башке тяжёлым тупым предметом или…

— Или что? — прошептал Джин, заметив странные огоньки в светло-карих глазах.

— Или сделать с тобой нечто… нехорошее, — медленно и будто через силу договорил Хоаран.

Янтарь, полускрытый опущенными ресницами, неуловимо быстро превратился в ярко сияющее золото. И понять теперь, что именно “нехорошее” могло бы произойти с Джином по воле рыжего, оказалось проще простого.

Иногда он именно этого и хотел, пускай до сих пор и не смог объяснить самому себе, откуда взялось столь дикое желание и почему оно всё никак не проходило, не забывалось. Не забывалось с той самой ночи, дождливой ночи, когда рыжий так сильно удивил его… И да, не хватало духа сказать об этом Хоарану. Почему-то. Наверное, он опасался, что Хоаран счёл бы его психом или ещё кем похуже. Или же боялся, быть может, из-за этого признания потерять рыжего… Ведь если он тогда не понял этого потаённого желания, то не понял бы и сейчас. Наверное.

Ну вот! Проклятие! Да о чём же он думает?! Или опять всему виной наглый мерзавец? Ну как его вообще так угораздило? Все люди как люди: живут, любят, мечтают — изо дня в день. Тепло, счастливо, дружно, неторопливо… А вот он как… как… Если жить, то на полную катушку со всякими буйствами вроде тёмной печати на плече; если любить, то редкостного рыжего заразу; если мечтать, то об извращениях каких-то… Ага, изо дня в день. Больно, трудно, с постоянными ссорами и грызнёй — круто, быстро и, скорее всего, недолго, словно американская мечта об идеальной жизни.