— Послушай, а как вы собираетесь танцевать без музыки?

Воображение мгновенно нарисовало перед Дарэм сцену, в которой десятки вампиров в полной тишине степенно выписывали фигуры величественного полонеза, и Нази рассмеялась, стараясь не обращать внимания на то, что смех этот вышел нервным и хриплым.

— А кто тебе сказал, что музыки не будет? Среди постояльцев нашего кладбища есть не только гости, но и музыканты. Ровно семеро — не так много, но для зала с хорошей акустикой более чем достаточно, так что мы, специально для них, держим музыкальные инструменты… — Герберт на мгновение замер, точно прислушивался к чему-то, а затем уже совсем иным тоном сказал: — Отец с гостями уже в зале, Нази.

— Пора? — шепотом спросила Дарэм и, когда молодой человек коротко кивнул, с силой сцепила руки в замок, так, что тихонько щелкнули костяшки пальцев. Мгновенный и острый приступ паники ударил совершенно неожиданно, разом выбив из легких весь воздух, и женщина медленно, с трудом вдохнула, стараясь взять свои нервы под контроль.

— Тогда пошли, — сказала она, опираясь на локоть Герберта похолодевшей ладонью.

— Ты уверена, что готова? — в обычно ехидном голосе юноши на этот раз не было ни следа насмешки. Зато в нем было что-то, что Нази, знай она младшего фон Кролока чуть хуже, могла бы счесть за искреннее беспокойство или сочувствие.

В свете горящего камина Герберт увидел, как Нази Дарэм на секунду крепко стиснула зубы, а затем на лице ее появилось знакомое ему по разговору в библиотеке выражение холодной, равнодушной сосредоточенности.

— Да, — сухо и отрывисто сказала женщина, делая шаг к двери. — Абсолютно.

«Не боятся только дураки», — так Нази говорила Герберту, и так говорил ей когда-то Винсент Дарэм. Все, что имеет значение — позволишь ли ты страху управлять собой, или сам будешь управлять собственным страхом. В последний раз переступая порог приютивших ее на десять дней графских покоев, Нази точно знала, что не даст своему ужасу ни единого шанса.

*

— Дамы и господа, — голос графа отражался от каменных стен, порождая под сводами бального зала гулкое эхо. — Я вновь рад приветствовать вас на нашем торжестве.

Фон Кролок обвел тяжелым, равнодушным взглядом взирающую на него толпу гостей, по которой, словно по водной глади, в ответ пробежала шелестящая волна почтительных поклонов. Землисто-серые лица, измятые платья, пятна ржавчины на доспехах, тусклый блеск старинных украшений, дерганные, неуверенные движения, более подходящие попавшим в руки неопытного кукловода марионеткам, нежели людям — его подданные, с извращенной и болезненной гордостью предпочитающие называть себя его семьей.

— Как и каждый раз в самую долгую ночь года, я собрал вас здесь, дабы вы восполнили свои силы, кровью скрасив века, проведенные в ожидании часа, когда вы смело сможете выйти в ночь, свободные от обязательств, данных вами и принятых мной более двух сотен лет тому назад. Я и мой сын глубоко чтим ту жертву, что вы приносите во имя будущего, и продолжаем стоять на страже вашего покоя. По праву хозяина, в знак нашего уважения, а также во имя исполнения своей части заключенного между нами договора, сегодня мы пригласили на наш праздник смертного гостя, — все тем же ровным тоном продолжал граф. Слова приветственной речи с привычной легкостью слетали с губ, в то время, как сам фон Кролок напряженно прислушивался к отчетливому, дробному перестуку шагов Нази Дарэм, решительно идущей по коридору навстречу той судьбе, которую она выбрала для себя сама. Звук этих шагов казался графу невыносимо громким, болезненным, отдающимся в висках, как удары его давно остановившегося сердца. — И на этот раз к нам присоединится особенная гостья. Фрау Анастази Дарэм посвятила большую часть своей жизни охоте и истреблению немертвых, однако сегодня она по собственной воле согласилась стать свидетелем, участником и жертвой нашего торжества. Ни разу за минувшие века человек не ступал под своды этого замка добровольно, готовый отдать свою кровь и свою жизнь в качестве платы за нашу сделку.

«Позволь мне хотя бы наложить иллюзию», — мысли графа мягко потянулись к разуму Нази.

«Не оскорбляй остатки моей профессиональной гордости. Предпочту смотреть правде в лицо».

— Я призываю вас склонить головы в знак почтения перед ее самоотверженностью, — не столько попросил, сколько приказал своим гостям фон Кролок ровно в тот момент, как двери распахнулись, впуская в бальный зал изысканно одетого Герберта, ведущего под руку напряженную до предела фрау Дарэм. Наследник графа, сияя на редкость фальшиво выглядевшей в его исполнении улыбкой, не останавливаясь, провел свою спутницу сквозь расступившихся немертвых и лишь в шаге от фон Кролока отступил в сторону, оставляя Нази в одиночестве.

— Фрау Дарэм, — граф протянул женщине бледную, увенчанную длинными «когтями» ладонь, и Дарэм вложила в нее свою, на мгновение крепко стиснув пальцы и получив ответное, почти судорожное пожатие.

— Ваше Сиятельство, — голос, пускай и звучал хрипло, все же не дрогнул, и Дарэм успела мельком обрадоваться этому.

«Твои просьбы обходятся мне слишком дорого, Нази», — взгляд светло-серых глаз отпустил Дарэм лишь на секунду, когда фон Кролок склонился, чтобы бережно коснуться губами ее запястья.

«Я знаю», — Дарэм вслед за графом повернулась к толпе, наконец, посмотрев на тех, для кого она была не больше, чем ужином.

Женщины и мужчины — лишенные возраста, иссушенные смертью и изломанные ей до гротескного неправдоподобия. В них ничтожно мало сохранилось от людей, и это остаточное сходство делало их еще более чуждыми этому миру. Их домом была лежащая за гранью пустота, и именно она, зияющая, холодная и мертвая, сейчас смотрела на Дарэм десятками глаз, в которых не было ничего, кроме всепоглощающего, животного желания забрать себе хотя бы каплю жизни. Зацепиться за этот мир, удержаться в нем, продлить срок существования собственного, разлагающегося в могиле тела.

Сбившиеся в группу под празднично яркими лучами света, жалкие и жуткие одновременно, они походили на язву. Словно сама реальность разлагалась, истончаясь до зыбкой паутины, прикрывающей дорогу на тропы, и по залу волнами расходился сладковатый запах тлена.

Повинуясь приказу своего предводителя, по праву сильного когда-то отобравшего у них даже то немногое, что можно было бы назвать «жизнью» или, хотя бы, «неумиранием», вампиры опускали головы, бормоча слова приветствия. Испачканные землей, покрытые трупными пятнами руки простирались к Дарэм, словно в молитве, и она снова крепко стиснула зубы, судорожно выпрямив спину.

Некромант внутри Нази метался, заставляя ее мелко дрожать от напряжения, призывая драться за свою жизнь, прихватить с собой на тот свет как можно больше противников или, на худой конец, отступить, спасаясь бегством. Вот только сегодня от Дарэм требовалось ровно обратное, и вместо того, чтобы бороться с немертвыми, как она делала всю свою сознательную жизнь, Нази прикладывала немалые усилия для борьбы с собой.

Она вздрогнула, когда холодные руки фон Кролока легли на ее обнаженные плечи, заставляя отвернуться от гостей, в толпе которых особенно отчетливо выделялся сверкающий серебром плаща и золотом локонов хмурый, отчего-то нервно покусывающий губу Герберт.

Прямо перед носом Нази оказался дорогой, украшенный богатой расшивкой атлас графского камзола.

«Нази…» — всего лишь имя, даже не произнесенное вслух.

Дарэм сосредоточилась, так же, как делала это во время подготовки к походу на тропы. Три года… если повезет, возможно, четыре… Все, что осталось.

Еще недавно мучимое приступами нервного озноба тело словно опалило идущим изнутри жаром — единственный способ по-настоящему прогнать холод троп. Способ, которым не позволил бы себе воспользоваться ни один некромант — эта бесценная энергия предназначалась для куда более важных вещей.

Фон Кролок чуть крепче стиснул пальцы, ощутив, как тихая, пряная горечь, всегда исходящая от Нази, превращается в пьянящий, дурманящий запах меда.