Вечером второго дня ощутив недвусмысленные признаки недомогания, Нази, на чем свет стоит проклиная нежить, выгнавшую ее босой и раздетой на мороз, еще надеялась, что дело обойдется тривиальной простудой. Однако все надежды рассыпались в прах. Похоже, ее организм, подорванный ритуалом, так и не оправился до конца за полтора месяца мирной деревенской жизни, восприняв жестокое переохлаждение как сигнал к полному самоуничтожению.

Началось все с того, что утром она едва сумела подняться с постели и, кое-как одевшись, поплелась на кухню.

Уже к обеду Ребекка в приказном порядке отправила постукивающую зубами от озноба женщину обратно в комнаты, пообещав заварить некие «целебные травы» и прислать к ней Сару.

Вот только, то ли травы на поверку оказались не такими уж целебными, то ли случай Нази был серьезнее, чем их лекарственные возможности.

Толкового лекаря в «деревне», состоящей, по сути, из пяти дворов да трактира, не было. Нужно было нанимать сани и везти больную в городок, лежащий милях к восьми к западу.

Однако, на ночь глядя никто из местных подряжаться на подобное не соглашался даже за большие деньги. У Дарэм же денег не было вообще, и она прекрасно понимала, что в подобных условиях рассчитывать на чей-либо альтруизм не имело смысла. У всех семьи: жены, дети, престарелые родители. Кто потащит ее, больную, через охотничьи угодья вампиров в глухую ночь? А даже если бы вампиров не было вовсе, рыскающие в предгорьях волки, время от времени коротко рявкающие из подлеска совсем рядом с человеческим жильем, были чуть ли не большей угрозой, чем культурная с виду нежить.

К полуночи лихорадочный озноб, сотрясавший тело Нази и заставлявший ее сворачиваться тугим клубком под наброшенными на нее тремя одеялами, сменился невыносимым жаром: сердце грохотало кузнечным молотом, натужно и, кажется, слишком медленно. Разгоняло жидкий, отравленный огонь по телу, раскаленной свинцовой плитой давило на грудь, заставляя жадно хватать воздух пересохшим ртом. И все равно мало… так безнадежно мало воздуха, мгновенно выгорающего в легких, не отдающего ни капли живительного кислорода вскипающей в венах крови.

Бревенчатые, плотно законопаченные мхом стены тесной комнаты, казалось, зыбились, оплывали, как подтаявший воск, густые тени наползали из углов, и огонек свечи жался к почерневшему фитилю, сужая весь мир до яркой, режущей глаза огненной точки.

От этой яркости глаза слезились, и Нази обессилено закрыла их, сотрясаясь от очередного приступа надсадного, сухого кашля, пришедшего вместе с жаром.

«Скверный, очень скверный признак», — отстраненно, будто о чем-то несущественном, подумала женщина.

Хорошо еще, что днем сил хватило на то, чтобы запереть дверь в комнату и запретить обеспокоенной Саре, равно как и всем остальным, даже близко подходить к ее нынешнему пристанищу. Каждый новый вздох давался с трудом, колкой болью отзываясь где-то в глубине тела, и Дарэм опасалась худшего.

Темнота под смеженными веками тошнотворно медленно вращалась, расцветая тускло-красными, похожими на сгустки запекшейся крови пятнами. Она манила, трясиной тащила на дно, терпеливо дожидаясь, когда Нази устанет бороться. И она действительно устала, сдалась, перестала цепляться за реальность, позволяя себе с головой погрузиться в топкую глубину, в самом сердце которой ее ожидал ставший за эти месяцы привычным кошмар.

В этом кошмаре над головой всегда висит ополовиненная, умирающая луна, медным тусклым светом заливающая площадь перед храмом Мучеников. Истертые сотнями ног камни блестят, как после дождя там, где кровь растеклась по ним черными, глянцевыми лужами. Светлая женская туфелька с щегольской пряжкой, лежащая в одной из таких луж, с одного бока тоже кажется черной. Нази привычно не вглядывается, что там еще у нее под ногами — химера не питается своими жертвами, всего лишь разрывает на куски.

Призванная с изнанки нежить оказалась куда сильнее, чем они ожидали — графитово-серая, почти сливающаяся с темнотой, лишь трупными, болотисто-зелеными огоньками отливают шесть пар глаз, да угольными сгустками зияют пятна слипшейся от крови шерсти на мордах и боках. Особенно плохи прорезающиеся за спиной твари крылья. Пускай слишком маленькие, обтянутые пергаментно-тонкой, покрытой пигментными пятнами кожей, недостаточные для полета. Но само их наличие говорит о том, что у них с Винсентом серьезные проблемы.

Сам бывший «хозяин» химеры изломанной куклой лежит возле фонтана. Уцелело только лицо, все, что ниже — сплошная каша из распоротой, окровавленной плоти с выпирающими из нее обломками костей.

Очередная печать упокоения второго уровня бесполезными искорками рассыпается по шкуре твари, не причиняя ей особого вреда. Но выше второй ступени Нази не может: нет сил, не хватает способностей. То, чего достаточно для превращения младшей нежити в горстку пепла, лишь злит химеру, заставляя с беззвучным, на инфразвуке вибрирующим рыком сделать рывок в сторону женщины. Это не страшно. Пусть она не может помочь, она все еще способна отвлечь, дать Винсенту отчаянно необходимые мгновения, чтобы сплести действительно действенную, сложную печать, которая отправит это отродье обратно на тропы. Он сильнее, опытнее, хладнокровнее. Все, что ему нужно — немного времени.

Отчаянно рванувшись в сторону, уходя из-под удара, Нази оскальзывается в кровавой луже и начинает падать вперед, отчаянно пытаясь сохранить равновесие, но уже понимая, что это невозможно. Падает, расшибая ладони, и вскакивает снова, не видя, но спиной чувствуя, как химера делает очередной рывок. Оглядываться нельзя, но бежать поздно, и все, что она может сделать — это развернуться к твари лицом, щепотью отводя назад руку с трепещущим на кончиках пальцев заклятием…

Резкий удар длинной, утяжеленной серебряным набалдашником трости отбрасывает ее в сторону, и раскрытая пасть химеры с лязгом смыкается на пустоте. Нази ударяется спиной о борт злополучного фонтана рядом с телом бывшего некроманта — голова запрокинута вверх и неестественно вывернута на сломанной шее, восково-бледное лицо застыло, и в широко распахнутых, обращенных к небу глазах плавают два тусклых лунных отражения. Совсем молодой. Моложе Нази.

Грудь разрывается от острой, всепоглощающей боли… и не только потому, что спасший ей жизнь удар сломал пару ребер с правой стороны — просто здесь, в кошмаре, она точно знает, что будет дальше.

Винсент Дарэм — высокая, черная фигура на фоне тускло-серой стены храма. Рука повелительно вскинута вверх, кончики пальцев уже налились синеватым свечением. Даже сейчас он не кажется ни испуганным, ни взволнованным. Плавный, отточенный пасс — и печать раскрывается тонкой, мерцающей сетью: он все же успел. И химера успела тоже.

Все происходит слишком быстро и в то же время мучительно медленно — матрица печати алчно вспыхивает, коснувшись растрепанной шкуры, распластавшаяся в прыжке химера захлебывается истошным визгом, но начатое секунду назад движение уже не остановить. Бритвенно-острые когти с плотоядным хрустом на несколько дюймов входят в грудь Винсента Дарэма, сминая ребра, добираясь до сердца и рассыпаясь прахом, мощным ударом силы загнанные назад в ничто.

Ее муж еще несколько мгновений стоит неподвижно, молча, сквозь темноту глядя ей в лицо черными глазами. В них все еще теплится жизнь, но оба точно знают, что он уже мертв. И каждую ночь Нази раз за разом умирает вместе с ним на залитых кровью камнях площади перед храмом Мучеников.

Что-то обжигающе прохладное коснулось ее лба в тот момент, когда она судорожно вздохнула от боли, и среди сжигающего ее пламени это прикосновение было похоже на глоток свежего живительного воздуха. Боясь лишиться этой спасительной прохлады, Нази отчаянно рванулась прочь из собственного сна, с глухим стоном подняв тяжелые, ставшие неподъемными веки.

Темные стены, низкий потолок, свеча в плошке то ли догорела, то ли погасла от ветра, залетающего в приоткрытое окно. А ведь она была уверена, что закрывала его на ночь.